В чём измеряется нежность?

Она глядела на него не моргая и не могла подобрать слов, чтобы описать глубину своего изумления.

— Как? Как такое вообще возможно? Мой мозг скоро расплавится к чертям! — Она схватилась за голову и зажмурилась. — Несколько дней назад у меня мир с ног на голову перевернулся, когда я узнала, что ты робот, а теперь, оказывается, ты робот, ставший… Так кем же ты стал? — Сощурилась, пристально глядя на него. — Я с трудом могу представить, как из неживого можно сотворить жизнь, и не знаю, корректно ли будет назвать тебя человеком.

— Если хочешь корректности, называй биороботом. По крайней мере, Майк так решил, я понятия не имею, как себя называть!

— Майк? Майк Грейс? Это он тебе помог?

— Да. Я целиком и полностью результат нашей с ним совместной работы. Самому мне в какой-то момент стало безразлично, как я буду называться. Важно вовсе не это. — Коннор оттолкнулся от столешницы и вплотную подошёл к Мари, затем ласково накрыл ладонями её руки, поднёс к щеке и с наслаждением прикрыл веки. — Твоя кожа мягкая. Тёплая. Настоящая. Не могу передать своего восторга ни одним из существующих слов… И я был готов пожертвовать всем, чтобы это почувствовать хоть раз. Даже если бы пришлось безвозвратно отключиться.

Одинокая слеза проложила мокрую дорожку по лицу Мари. В его прикосновении, в разомлевших движениях, в едва уловимой дрожи она ощутила то, что Коннор не произнёс. Рассказ о мучительной изнанке возможной смерти, которая была с ним не один день. Даже не один месяц.

— Так почему же ты молчал? — хриплым шёпотом спросила она. — Ты ведь знал, как я отношусь к тебе. Я бы не смогла вечно избегать наших встреч, мы слишком долго были друзьями.

— Да, я хорошо знал мою Мари, — мягко произнёс он, не открывая глаз, и печально улыбнулся. — Знал, что потеряю тебя, как только расскажу, кто я такой. — Поцеловал в костяшки и отнял её руки от своего лица. — Видишь ли, родная, ты ничуть не облегчала мне задачу… — Он сел на высокий табурет.

«Родная», — Мари до краёв переполнила согревающая радость, граничащая с эйфорией. Великолепное в своей отдаче и такое парадоксально собственническое слово, в котором нет насилия и плена. «Родная» — часть чьей-то души и жизни. Не та, «без которой не могу», а та, «с которой хочу всего».

— Я был безвольным куском пластмассы, и у меня никогда не было ничего своего. Можешь себе представить, как же было страшно лишиться того, что я обрёл?.. Ты ведь, мелкая обезьяна, выбрала меня, нарекла своим ангелом. Понимаешь, ты меня сразу сделала «своим»! — Коннор лучисто засмеялся. — Ты бы от меня так просто не отстала. К слову, об этом на странность приятно думать… — с удовольствием заметил он. — Поначалу моя ложь была всего лишь ширмой, которая оберегала милую девчушку от боли. Я не думал, что ты останешься в моей жизни. Но шли недели, месяцы, твой горластый смех и задорный голосок над участком не смолкали, заставляя мою искусственную тушку пребывать в извечно радостном волнении и ожидании. Я как будто подсел!.. И в тот момент, когда ты впервые принесла мне кофе, я понял, что больше ни за что не хочу с тобой расставаться.

Мари не перебивала его, внимая каждому слову. Ей становилось всё тяжелее слушать, и она устало села на табурет с противоположной стороны разделочного стола.

— В бессчётном количестве книг, что я прочёл или пробил в интернете, — он приложил указательный палец к диоду — визуализировал для Мари, что делал это прямо в своей голове, — настоящая любовь вытаскивала из темноты, облегчала страдания, позволяла воспарить над суетой. И я был в ужасе, когда осознал, что моя любовь после ласки и теплоты безжалостно топчется по мне, медленно уничтожает и заставляет чувствовать вину. А потом снова полна нежности. Чтобы ещё раз убить и воскресить. Замкнутый круг. В котором мой самый дорогой человечек восклицал: «Тогда и наплевать мне на этих чёртовых андроидов! Имитация души, но не душа. Это ведь всё равно, что спать с вибратором в человеческий рост!»

Ярко жестикулируя, подражал её юным пламенным речам, и голубой кружок на виске окрасился жёлтым с красным мерцанием. Мари сделалось жутко, стыдно, больно, страшно: «Прошу, не говори, что запомнил каждое моё грубое слово…» — молилась она в мыслях, не чувствуя, как из глаз безостановочно катились слёзы.

— А потом моя драгоценная обезьянка сворачивалась мягким клубочком и льнула. Льнула без конца. Дескать, я-то не такой, не одна из этих мерзких человеческих подделок… Знаешь, никто до нашего первого совместного Рождества не говорил мне «я люблю тебя». Никогда. Да ещё и с такой поистине божественной лёгкостью! Как будто просто сделала вдох. Как я мог признаться, что ты любишь то, что ненавидишь?

Мари не глядя схватила пачку сигарет, прикурила подрагивающими пальцами и сделала глубокую затяжку. Нервно застучав ногтями по столу, уставилась перед собой в одну точку.

— Каждый раз, как хотел открыться, неизбежно запрыгивал на эмоциональные качели. Но я машина. И самым эффективным методом было делать свою ложь всё более изощрённой. Это сейчас я могу пойти книжку почитать, побегать в парке или нажраться, в конце концов. Но машина зациклена на тех, кого любит, потому что ей не нужно развиваться, и я сам себя загонял в угол идеей стать достойным твоей любви. Пока мне не выпал шанс исправить «позорные андроидские недостатки». Благодаря Майклу это стало возможным, он настоящий гений! И ещё прекрасный друг. Мы тогда с тобой отдалились, пока я проходил начальную адаптацию, у тебя появился первый парень… Я не строил иллюзий и был готов умереть. К этому, в общем, всё и шло. — Он нервно пригладил бровь и налил себе вторую порцию выпивки. — Было глупо рассчитывать, что моё предприятие окончится нашими отношениями. Но ты снова влетела мне в сердце и в голову, как ураган! А я должен был молчать, чтобы не погубить тебя, если вдруг меня не станет. — Коннор осушил стакан одним глотком. — Вот что со мной было, милая Мари…

От слёз фисташковая радужка её глаз казалась ещё зеленее, похожей на мокрую траву, исхлёстанную льющим за окном дождём. Мари вмяла недокурённую сигарету в пепельницу, давясь рыданиями.

– Я брошу, - растерянно поглядев на него, пролепетала она, - я ведь обещала, что брошу…

– Конечно, я помню, - участливо отозвался он.

– Прости, - шепнула она и прикрыла ладонью рот. Поднялась и ушла наверх, не зная, как объяснить, что с ней происходит.

Мари было страшно взглянуть на него. Детские светлые воспоминания окрасились горечью. Несмотря на то, что её обида не утихла, она больше не могла винить его одного в случившемся. Рыдания обжигали лёгкие, голова стала тяжёлой, кожа нестерпимо горячей. «Я никогда не могла вообразить себе, что машине может быть настолько больно. Что она вообще способна испытывать боль… Он всем рискнул, чтобы её унять. Чтобы я не считала его ничтожеством. Роберт прав: я жестокий ребёнок! Глупый и слепой к страданиям чужой души». Змеящиеся по оконному стеклу капли понемногу отвлекали Мари от мрачных самоистязаний, тишина приводила мысли в порядок. Она решила, что Коннор ушёл, потрясённый её реакцией: «Он всегда излишне тактичен. Насколько в его силах, старается не тревожить меня». Стоило ей подумать об этом, как за спиной скрипнула дверь и раздались знакомые шаги.

– Ты не ушёл?
– удивлённо промямлила Мари, наблюдая, как Коннор садится в кресло рядом с окном, у которого она стояла.

– А должен был?

– Нет, нет!
– Размашисто утёрла последние слёзы.
– Я вовсе не хотела, чтобы ты уходил. Извини. Просто это очень тяжело… Мне нужно было немного переварить услышанное в одиночестве.

– Я понимаю. Сам с трудом верю, что рассказал тебе всё это. Но мне как никогда легко на сердце теперь. Особенно сейчас, когда ты добавила, что не хочешь, чтобы я уходил.

– Я себя чувствую какой-то пятидесятилетней.
– Она усмехнулась без улыбки.
– Словно впервые увидела, что мир не чёрно-белый, и это легло на плечи непомерным грузом. Всё, во что я верила, на поверку просто дерьмовый детский бред. Раздутое самомнение ребёнка, ничего не знающего о жизни…

– Знаешь, как бы я ни мучился из-за твоего «раздутого самомнения», - сделал пальцами кавычки, - я люблю тебя за всё, что в тебе есть. Без запредельного счастья и боли, что я испытал с тобой, никогда бы не решился сделать с собой подобное. Но теперь я нечто большее и не собираюсь ныть о том, как несправедливо со мной обошлась судьба. Я сам виноват, что мы говорим об этом в таких обстоятельствах.

Коннор повертел шеей в тесноте воротника рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Мари подумалось, что этот костюм сидит на нём как хомут, давит и душит.

– В конце концов, ты не была началом и единственной причиной, из-за которой я пошёл на перемены. Но, безусловно, если бы мы не встретились, у меня бы и мысли не закралось, я бы просто не осмелился.

Мари отошла от окна и села на край своей постели.

– Расскажи мне о себе. Как бы бредово это ни звучало из уст лучшего друга.
– Она вновь улыбалась ему.
– Ты не мог себе позволить делиться со мной впечатлениями о мире по-настоящему. Ты ведь совсем не тот, кем я тебя считала. И мне интересно узнать… Как девиант видит мир?
– С любопытством склонила голову на плечо.