В чём измеряется нежность?

– Коннор, чёрт побери!
– на выдохе промямлила Мари, осознавая, как неестественно и лживо она звучит. Её бросало в жар от его непривычной игривой настойчивости, от ещё не успевших набить оскомину поцелуев.
– Я говорю серьёзно.
– Жалкая попытка реабилитироваться: она не сопротивлялась, лишь обняла его в ответ одной рукой.

– Как же ты там говорила?.. Точно! «Андроиды - исполнительные болванчики»: что ж, мисс Эванс, я к вашим услугам. Как прикажете, так и приласкаю вас.

«Что за дурацкая игра? Откуда в нём это вообще? Раньше не замечала за ним столько беззаботной самоиронии… И пусть мне хочется, чтобы он остался, ему следует уехать. Нам нужно подумать обо всём в одиночку».

– Раз так, тебе лучше уйти. Дверь сам найдёшь, - с фальшивой холодностью процедила Мари.

– Только если это действительно то, чего ты хочешь… - остановившись, прямо ответил Коннор, и огонь в его глазах потускнел.

«Как я могу сказать, что не хочу нашей близости?» - Мари замолчала, лихорадочно очерчивая взглядом его лицо. Обволакивающая тишина дома умоляла её сдаться, уверяя, что она впустую потратит время, если прогонит его. Одна за другой истлевали возможности настоять на своём. «Так надо» выло и изнывало в плену у тягучего и сладкого «Хочу так». Безвольные пальцы потянулись к пряжке на его ремне, лязгнули молнией и высвободили отвердевающую плоть, принявшись работать над ней с усердием и прилежностью. Коннор отрывисто и шумно задышал, легонько сдавив в блаженстве её плечи.

– Я соврала, RK800, - произнесла она, лукаво облизнула губы и добавила смущённо и тихо: - хочу, чтобы ты трахнул меня.

«Трахнул меня? Боже, я прямо так и сказала? Вот этим вот своим ртом?.. Дебильная игра! Небось, выгляжу и звучу как идиотка!» - убеждала себя Мари, не веря, что её действительно начинало забавлять происходящее. Она вовсе забыла о подготовленной важной речи, почему им стоит побыть раздельно какое-то время, когда Коннор подхватил её на руки и отнёс на диван в гостиной, а затем, хорошенько приласкав, с жаром взял. Крепко обхватив ногами его торс, Мари всё ускоряла темп встречными движениями и умоляла дать ей ещё. Они кончили стремительно и громко, под сонную музыку пробуждающегося города, охваченные буйством солнечного света, ворвавшегося в окна.

Через четверть часа вместе завтракали в обеденной, перекидываясь неловкими взглядами и улыбками. Коннор лишь сейчас сконцентрировался на рубашке, что была на Мари - та самая, в которой она уехала после первой ночи в его доме: ткань изрядно полиняла, на локтях нашиты заплатки, края воротника ободраны — она чудом «пережила» девять лет активной носки.

– Это было прекрасно. То, что сейчас случилось, - осмелившись, произнесла Мари.
– Очень, очень, очень… — Она прикрыла веки, мысленно отдаваясь ушедшему мгновению. — Но после ты уйдёшь. Пожалуйста, позволь мне всё обдумать. Тебе вообще-то тоже не помешало бы.

– Ладно, скажу без глупых игр: я считаю, мы тратим время. Опять. Ты можешь думать о чём угодно, сколько угодно, и статус моей девушки тебе вовсе не помешает.

– Это иллюзия. Если уж я соберусь нормально строить отношения, то явно не стану начинать их с паузы. И потом, через неделю у меня начинается учёба. Я хочу сосредоточиться на новом этапе моей жизни и заодно подумать о нашем с тобой потенциальном будущем. Прошу, не торопи меня.

Её взгляд невольно переместился на его правый висок, где голубое свечение сменилось бликующим жёлтым. Коннор замолчал и сделался угрюмым.

– Не жалеешь, что вернул его?
– спросила вдруг Мари, приложив два пальца к собственному виску.
– Он делает тебя таким уязвимым. Чересчур открытым. Меня бы пугало это.

– Не жалею. Но я отвык от него, чувствую себя немного странно. Даже не из-за того, что он меня выдаёт, я ведь не вижу со стороны. Просто… Теперь они все пялятся. Люди. Я раньше не замечал. И пялятся не от непривычки: чувствуют во мне нечто чужеродное, искусственное и не доверяют.
– Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– Возможно, мне только кажется или я преувеличиваю. Надеюсь, однажды это чувство пройдёт.

– А я? По-твоему, я тоже пялюсь?
– тревожно поинтересовалась она.

– Ты пялишься иначе.
– Уголка его рта коснулась мягкая улыбка.
– Я бы даже сказал, пялишься волнующе и трогательно. Пусть так. Мне нравится.

Мари сделалось тесно и неуютно в одиночестве. Она протянула через стол руки с совершенно несчастным видом брошенного ребёнка. Коннор подался вперёд и с наслаждением обхватил любимые пальчики. Когда взгляд Мари зацепился за светящийся треугольник на его пиджаке, она начала без остановки проговаривать про себя цифры серийного номера, намерившись выучить его наизусть.

– Неужели ты столько лет хранил этот костюм?

– Я и не хранил. У меня ж всего один шкаф с вещами, и ты его ещё мелкой перерыла вдоль и поперёк.
– Он рассмеялся.
– Этот на заказ сшит. К тому же в свой старый я теперь вряд ли бы влез.

– Один из подводных камней изменчивости тела.

– Да. В какой-то момент пришлось выкинуть почти все старые шмотки, кроме домашних.

Мари показалось, как наравне с видимой лёгкостью в нём начинала расти позабытая грусть. Вчера она почувствовала то же самое, но упустила возможность спросить под напором охвативших её эмоций.

– Скажи, горько ли было понимать, что тебя перекроят, как какое-то чудовище? Что от тебя самого не останется ничего, кроме памяти, а тело превратится в лоскуты и копии оригинальных частей. Должно быть, это невообразимо страшно…

Он ощутил хорошо знакомую старую боль, но не был готов, что Мари спросит его. Коннор несколько замялся, обращаясь к давним воспоминаниям. «Как будто могло получиться иначе? Это же моя Мари! Всегда чувствует, как переменчиво бьётся сердце её лживого ангела».

– Я часто думал об этом. О том, как много прикосновений пережило то тело, как много событий. Оно было неотъемлемой частью меня, вместе со всеми родинками и веснушками. Уж их я бы не хотел потерять! Но когда Майкл сделал первый образец нервных окончаний на моём лице, я понял, что получу гораздо больше, когда все мои родинки и веснушки заменятся на копии. И это были идеальные копии, между прочим. Так что горевал я недолго.

Мари встала из-за стола, прошлась до кухни за сигаретами и, вернувшись, села на колени к Коннору, затем придвинула к себе красную пепельницу Клариссы и расслабленно затянулась. Проворные пальцы нежно разделяли тёмные пряди, вытягивали и гладили их. Между затяжками Мари невесомо припадала губами к диоду, любовалась его переливчатым мерцанием.

— Сколько же тебе в действительности лет? Я помню, тебя ввели в эксплуатацию… господи, как бы это странно ни звучало, — она зажмурилась, мотнув головой, — в 2038-м году, но сколько биологических лет в твоём новом теле?

— Вот как раз совсем недавно отметили с Хэнком мои условные двадцать восемь.

Его ладонь стала плавно гладить её обнажённое бедро.

— Выходит, ты гораздо моложе, чем я привыкла считать.

— Чувствуешь себя из-за этого уверенней?

— Не знаю. Наверное. Лет в шестнадцать так и было бы, но в последнее время я не особенно переживала по этому поводу. — Мари вмяла окурок в дно пепельницы. — В пору своих шестнадцати я даже хотеть тебя стыдилась, — проговорила она с горечью. — Буквально душила в себе любой эротический порыв к тебе. Мне было страшно и неловко… Чёрт, знала бы я, как в конечном счёте мне это голову снесёт, стоит только позволить себе! — Запрокинула голову и завораживающе улыбнулась. — Но я всегда желала, чтобы ты был героем моих неказистых девичьих фантазий. Хотела тебя хотеть.