В чём измеряется нежность?
Шрифт:
«Не прикасайся ко мне!» - ветер яростно трепал на деревьях мокрую листву. «Не прикасайся ко мне!» - сливалось со стуком зашедшегося от боли сердца, оседало холодом на коже. Не прикасайся ко мне! Не прикасайся ко мне!..
Комментарий к Часть XV
* Петабайт? — единица измерения количества информации, равная 10?? (квадриллион) байт. Следует после терабайта.
* «Матрица»? — культовый научно-фантастический боевик братьев Вачовски 1999 г. выпуска.
Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3603
Группа автора: https://vk.com/public24123540
========== Часть XVI ==========
Мари не позволила ему идти с ней рядом, не позволила объясниться - ушла в сырую тёмную даль, не желая ничего, кроме забвения
– Чем были мои чувства? Что я любила? Неужели это всё фальшивка, пустышка? Боже, не хочу ничего знать! Не хочу ничего понимать! Лучше бы эта дорога увела меня на край Вселенной, и я растворилась в пустоте. Вот бы меня не стало, вот бы меня не стало!.. Совсем-совсем…» - и с неба хлынул беспощадный ливень, обещавший стереть её из этого мира.
Пошарила в перекинутой через плечо сумочке, ища сигареты. Ключи, мобильник, фантики, картхолдер, бумажные платки… Проклятье! Грёбаные сигареты исчезли. Мокрые блузка и шорты противно облепили кожу. Мимо прошла парочка влюблённых - парень и девушка-андроид. Мари брезгливо отшатнулась, едва сдерживая вновь подступившие рыдания. «Зачем ему было привязывать меня к себе? Зачем целовать, обещать сегодняшнюю ночь? Какой для него в этом смысл? Неужели все эти трогательные и пылкие мгновения лишь имитация? Сраная игра в одни ворота, где я, дурёха, не вижу очевидных вещей из-за того, как мне глаза застлали чувства к машине! К доброй, милой и безотказной эмуляции лучшего друга. И ведь сидела вся такая, хвост распушив, с деловым видом доказывая, как ненавижу андроидов и что никогда не смогу ничего почувствовать к кому-либо из них. Так глупо, так слепо верила, что уж я-то точно смогу отличить живую душу от набора модулей. Идиотка! Получила за всё!» - слёзы обжигали щёки, доводили до исступления. И как назло чёртовых сигарет не найти.
«Было ли между нами хоть что-то настоящее?»
К четырём часам ночи, спустя километры бесцельного шатания по городу, наконец свернула в круглосуточный магазин за пачкой отравляющего успокоительного. Нервно прикурила на выходе и побрела неведомо куда, в равнодушные объятия своего нелепого Детройта. От сырости треснула подошва одной из балеток. Мари без раздумий сняла развалившуюся обувь и выкинула в ближайший мусорный бак. Курила на автобусной остановке, шмыгая носом и хлюпая в луже голыми пальцами.
«— Ну, а если бы я вдруг оказался андроидом? Тогда бы твоё отношение тоже не изменилось?
— Ты не андроид.
— Нет, просто представь. Предположи, что могла этого не замечать, а я и не говорил».
Растерянно свела брови, по-детски выставив вперёд нижнюю губу, и не заметила, как с тлеющей сигареты отвалился снежной крошкой пепел. Ей было всего двенадцать, но она хорошо запомнила тот разговор. Теперь все слова, что он произнёс, предстали в совершенно новом свете. Столь ясном, столь понятном - какая же она глупая маленькая девочка, не сумевшая распознать в них чёткий намёк. Мари вспоминала множество бесед, скользящие внутри них недомолвки, ложь и хотела уничтожить Коннора за подлый расчёт.
Мари подумала обо всём. Но только не о том, что ему могло быть больно.
Вернулась домой к семи утра, разбитая, измученная, с исцарапанными щиколотками и в мятой одежде. Роджер только приехал с дежурства и лениво завтракал в обеденной. Он не ожидал увидеть с утра пораньше дочь да ещё и в таком виде.
– Детка, а ты чего не спишь?
– изумился мистер Эванс. Он редко так обращался к ней в детстве, но с годами им начинала овладевать стариковская сентиментальность.
– Ты всё знал, - чуть осипшим голосом произнесла
Мари.– Знал и ничего не рассказывал… Ты, как и он, лгал. Собственному ребёнку… - Измождённо прикрыла ладонями лицо.
– М-мари, что случилось?
– Роджер уронил ложку в суп.
– Плевать ты хотел на мои чувства! Я для тебя всегда лишь ребёнок - несамостоятельный и глупый. Машина убила маму, но ты решил поддержать спектакль того, кого я считала другом.
– Ты знаешь?
– Роджер встал из-за стола и подошёл к дочери. На его лице замерла нелепая маска раскаяния: - Я никогда не хотел обидеть тебя. Лишь защитить… Понимаю, я дерьмовый отец. И коп из меня такой себе, если уж на то пошло, - грустно и честно произнёс он.
– Я ничего не достиг, не смог дать тебе той же любви, что и Бетти. Я и жене своей не могу дать то, что она заслуживает. Кругом виноват. — Он провёл рукой по первой залысине на голове. — Однажды я дал ему слово. Ну, Коннору твоему: он умолял меня держать язык за зубами. И всех в участке. До безумия боялся тебя потерять, кажется…
– Да плевать мне, чего он боялся!
– без крупицы сострадания выпалила Мари.
– Он бессовестно врал мне столько лет, а ты его покрывал! Вы единодушно в две морды с ним решили, что я не заслуживаю правды. Пошли вы оба! Ненавижу!
– выплюнула она и убежала наверх, громко хлопнув дверью спальни.
Коннор дал Мари сутки, чтобы она могла справиться с первым гневом и разобраться в себе. Но ждать дольше не стал, боясь, что лишнее время только позволит ей додумать за него правду и обидеться на собственную интерпретацию его поступков. Взглянуть ей в глаза было страшно и стыдно, но он просто обязан сделать это — вновь встретиться лицом к лицу с её отчуждённостью.
Заехал к Эвансам перед началом рабочего дня. Утро было душным, но пасмурным и окутанным туманом - зловещим, хранящим в себе смятение и мысли о дурном. Наконец впереди показалась знакомая старая вишня, а на противоположной стороне — стены дорогого сердцу дома. Пересёк улицу и шустро направился к крыльцу. На полпути замедлил шаг, увидев на веранде Мари, курящую, сидя на балюстраде. В памяти не переставая раздавался праздничный гул, звучала музыка, под которую они танцевали здесь в разгар неуёмного ливня, позабыв обо всём на свете.
– Я, кажется, ясно выразилась, что не хочу тебя видеть, - тяжёлым и безразличным голосом отрапортовала Мари, не обернувшись и выпуская одно за другим горькое облако дыма.
– Ты имеешь право злиться на меня, - осторожно приблизился, - и ненавидеть. Но умоляю, позволь мне самому рассказать, что я делал и чувствовал. Не кому-либо, кто будет демонизировать мои поступки и намерения.
– Так ты у нас, выходит, жертва?
– Она обратила к нему насмешливый взгляд.
– Вот же бедный! Не позволили вовремя подсластить пилюлю, - протянула с издёвкой, и уголок её губы презрительно дёрнулся. Мари качнула ногой, и с неё слетела тапка.
– Да твою ж мать…
– Я не собирался снимать с себя груз вины. Но ты должна знать правду…
– Надо же, как вовремя!
– перебила она его, всплеснув руками.
– Не хочу ничего слышать. Убирайся отсюда!
– Она слезла с балюстрады и потушила об неё окурок.
– Не хочу слышать ни единого сахарного оправдания. Убери свою пластмассовую задницу с моей веранды и больше никогда сюда не приходи. Зарегистрируй это где-нибудь в самой доступной ячейке своей грёбаной памяти!
– Мари подошла вплотную и ткнула ему в грудь указательным пальцем: - Меня тошнит от того, как ты пользовался моей доверчивостью, как заставил всех вокруг участвовать в своей дебильной клоунаде, но хуже этого - что ты посмел мне в самую душу залезть своими механическими ручонками, чтобы в итоге я чувствовала себя по уши в дерьме, когда узнала бы, что меня с тобой ничего не ждёт и вообще ничего нормального и быть не могло… Да и что у нас вообще было? Ничего настоящего - моя глупость и твои бесконечные вычисления.