В гостях у турок

— Овечье мясо? Есте.

— И десятокъ яицъ.

Николай Ивановичъ растопырилъ передъ слугой вс десять пальцевъ обихъ рукъ и прибавилъ: «Только скорй».

— Нтъ, какова славянская земелька! воскликнулъ онъ. — Въ столичномъ город Блград, въ лучшей гостинниц не имютъ самовара и въ одиннадцать часовъ вечера изъ буфета ужъ ничего получить нельзя!

Но супруговъ ждало еще большее разочарованіе. Вскор слуга вернулся и хотя принесъ, что отъ него требовали, но овечье мясо оказалось холодное, яйца были сырыя, хлбъ какой-то полублый и черствый, а вмсто кипятку въ чайник была только чуть теплая вода. Онъ началъ пространно говорить что-то въ свое оправданіе, но Николай Ивановичъ вспылилъ и выгналъ его вонъ.

— Длать нечего! Придется чайничать такъ, какъ въ Париж чайничали! вздохнула Глафира Семеновна вынула изъ сакъ-вояжа дорожный спиртовой таганъ, бутылку со спиртомъ и принялась кипятить воду въ своемъ металическомъ чайник.

Въ комнату вошла заспанная горничная съ цлой копной волосъ на голов, принялась стлать чистое блье на постели, остановилась и въ удивленіи стала смотрть на хозяйничанье Глафиры Семеновны.

— Чего смотришь? Чего ротъ разинула? сказала ей та. — У дикая! прибавила она и улыбнулась.

XI

Утромъ супруги Ивановы долго-бы еще спали, но раздался стукъ въ дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тотъ не просыпался. Стукъ усиливался.

— Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. — Можетъ быть, пожаръ.

При слов «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.

— Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.

За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.

— И изъ-за сапоговъ ты смешь насъ будить! закричалъ на него Николай Ивановичъ, схвативъ сапоги. — Благодари Бога, что я раздтъ и мн нельзя выскочить въ корридоръ, а то я задалъ-бы теб, косматому, трепку! Чертъ! Не могъ поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

— Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. — Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ

— Сметъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.

— Да порядки-то здсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье здили и остановились на постояломъ двор?

— Въ Тихвин на постояломъ двор насъ хоть кормили отлично. Мы также пріхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвчалъ Николай Ивановичъ. — А здсь въ Блград вчера, кром холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвин, дйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумли постояльцы, а не прислуга.

— Такъ-то оно такъ, но на самомъ дл ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одваться.

Одвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:

— Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ ча и здсь мечтать нечего. Самовара въ славянской земл не знаютъ! негодовалъ онъ. — Ахъ черти!

Надвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдланною по сербски и по нмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.

— Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. — Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нмецки — келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нтъ. А двушка — медхенъ по нмецки — по сербски ужъ совмъ иначе: «собарица».

— Какъ? спросила Глафира Семеновна.

— Собарица. Запомни, Глаша.

— Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. — Ну, да я потомъ запишу.

— А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу — двумя, а келнера — однимъ. «данъ путъ»… Ейнъ маль, по нмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…

И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.

— Погоди. Дай-же мн одться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. — Вдь ты зовешь мужчину.

— Поврь, что три раза успешь одться, пока онъ придетъ на звонокъ.

Николай Ивановичъ не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надла на себя ночную кофточку съ кружевами и прошивками, а «келнеръ» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Ивановичъ подошелъ къ окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя передъ окномъ на противоположной сторон были два магазина съ вывшанными на нихъ шерстяными и бумажными матеріями. Только прикащикъ въ пиджак и шляп котелкомъ мелъ тротуаръ передъ лавкой, да прошла баранья шапка въ куртк и опанкахъ, съ коромысломъ на плеч, по концамъ котораго висли внизъ головами привязанныя за боги живыя утки и куры.

— Посмотри, посмотри, Глаша, живыхъ птицъ, привязанныхъ за ноги, тащатъ! крикнулъ Николай Ивановичъ жен и прибавилъ:- Вотъ гд обществу-то покровительства животнымъ надо смотрть!

— Ахъ, варвары! воскликнула Глафира Семеновна, подойдя къ окну.

— Да, по всему видно, что это срый, не полированный народъ. — Нy, убей ихъ, а потомъ и тащи. А то безъ нужды мучить птицъ! Однако, кельнеръ-то не показывается.

Николай Ивановичъ позвонилъ въ третій разъ. Явилась черноглазая горничная съ копной волосъ на голов, та самая, что вчера стлала блье на постель.

— Собарица? спросилъ ее Николай Ивановичъ.

— Собарица, кивнула та. — Што вамъ е по воли? Заповедите. (То есть: что вамъ угодно? Прикажите).

— Ужасно мн нравится это слово — собарица, улыбнулся Николай Ивановичъ жен.

— Ну, ну, ну… сморщила брови Глафира Семеновна — прошу только на нее особенно не заглядываться.

— Какъ теб не стыдно, душечка! пожалъ плечами Николай Ивановичъ.

— Знаю я, знаю васъ! Помню исторію въ Париж, въ гостинниц. Это только у васъ память коротка.