В гостях у турок

— Послушай… У тебя не мигрень-ли начинается? Не нервы-ли расходились? Такъ я такъ ужъ и буду держать себя. Наберу въ ротъ воды и буду молчать, потому при мигрен тебя въ ступ не утолчешь.

— Безстыдникъ! Еще смешь хвастаться передъ женой, что у тебя въ Петербург были какія-то особенныя бабы! сказала Глафира Семеновна и умолкла.

Они подошли къ подъзду гостинницы. Швейцаръ распахнулъ имъ дверь и съ улыбкой привтствовалъ ихъ:

— Добръ вечеръ, экселенцъ! Добръ вечеръ, мадамъ экселенцъ!

Онъ далъ звонокъ наверхъ. Съ лстницы на встрчу супругамъ бжалъ корридорный и тоже привтствовалъ ихъ:

— Заповидайте (т. е. пожалуйте), экселенцъ! Заповидайте, мадамъ. Русски самоваръ? спросилъ онъ ихъ.

— Да пожалуй… давай самоваръ. Отъ скуки чайку напиться не мшаетъ, сказалъ Николай Ивановичъ, взглянувъ на часы.

Часы показывали всего одиннадцать. Корридорный отворилъ супругамъ ихъ помщеніе, зажегъ лампу и подалъ визитную карточку.

— Опять корреспондентъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — А ну ихъ съ лшему! Надоли хуже горькой рдьки.

— А кто виноватъ? опять вскинулась на него жена. — Самъ виноватъ. Не величайся превосходительствомъ, не разыгрывай изъ себя генерала.

Николай Ивановичъ надлъ пенснэ на носъ, прочелъ надпись на карточк и сказалъ:

— Нтъ, это не корреспондентъ, а прокуроръ.

— Какъ прокуроръ? испуганно спросила Глафира Семеновна.

— Да такъ… Прокуроръ Стефанъ Мефодьевичъ Авичаровъ. Прокуроръ…

Глафира Семеновна язвительно взглянула на мужа и кивнула ему:

— Поздравляю! Доплясался.

— То есть какъ это доплясался? спросилъ тотъ и вдругъ, сообразивъ что-то, даже измнился въ лиц.

По спин его забгали холодные мурашки.

— Когда приходилъ этотъ прокуроръ? спросила Глафира Семеновна корридорнаго.

Тотъ объяснилъ, что прокуроръ не приходилъ а что прокуроръ этотъ пріхалъ изъ Пловдива, остановился въ здшней «гостильниц и молитъ да видя экселенцъ» (т. е проситъ видть его превосходительство).

— То есть здсь въ гостинниц этотъ прокуроръ живетъ? — переспросилъ Николай Ивановичъ, для ясности ткнувъ пальцемъ въ полъ, и получивъ подтверженіе, почувствовалъ, что у него нсколько отлегло отъ сердца. — Идите и принесите самоваръ и чаю, — приказалъ онъ корридорному.

Тотъ удалился.

Глафира Семеновна взглянула на мужа слезливыми глазами и сказала:

— Вотъ до чего ты довелъ себя присвоеніемъ непринадлежащаго себ званія. Генералъ, генералъ! Ваше превосходительство!

— Да когда-же я присваивалъ себ превосходительство? Мн другіе присвоили его, оправдывался Николай Ивановичъ.

— Однако вотъ уже на тебя обратилъ вниманіе прокурорскій надзоръ.

— Это что прокуроръ-то карточку подалъ? Да что ты! Сначала я также подумалъ, но когда корридорный сказалъ, что прокуроръ живетъ здсь въ гостинниц, то очевидно, что онъ по какому нибудь другому длу хочетъ меня видть.

— Да. Прокуроръ нарочно приказалъ сообщить теб, что онъ живетъ въ гостинниц, чтобы не спугнуть тебя…Какой ты простякъ, посмотрю я на тебя.

— Да что ты! Ты ошибаешься… У страха всегда глаза велики…

Такъ говорилъ Николай Ивановичъ, но чувствовалъ, что его ударяетъ въ жаръ.

Онъ всталъ со стула и въ волненіи прошелся по комнат.

— Намъ нужно завтра-же утромъ узжать отсюда — вотъ что я теб скажу, объявила ему жена.

— Да я съ удовольствіемъ… На самомъ дл намъ здсь больше уже и длать нечего… мы все осмотрли, отвчалъ онъ. — А только еслибы этотъ прокуроръ что нибудь на счетъ преслдованія меня по закону, то съ какой стати ему было карточку свою у меня оставлять? Ну, явился-бы онъ прямо и спросилъ: съ какой стати? по какому праву?

— Да неужели ты не знаешь судейскихъ? Они пускаются на вс тонкости, чтобъ затуманить дло и не спугнуть.

— Душечка, да вдь я ни бжать, ни скрываться никуда не сбирался, старался Николай Ивановичъ представить жен свое положеніе въ хорошемъ свт, но ужъ и самъ не врилъ своимъ словамъ. — Съ какой стати я побгу?

Голосъ его дрожалъ, глаза блуждали.

— А между тмъ теперь-то именно и надо бжать, сказала Глафира Семеновна.

— Да подемъ, подемъ завтра утромъ въ Константинополь. Поздъ, который вчера привезъ насъ сюда, ежедневно, спустя часъ, и отходитъ отсюда въ Константинополь, стало быть, завтра въ первомъ часу дня мы и отправимся на желзную дорогу. Можно даже ухать раньше на станцію…

— И непремнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинниц, что мы завтра узжаемъ.

— Зачмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъздомъ только скажемъ, что узжаемъ.

— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, посл чаю, потихоньку уложу вс наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избжать визита прокурора, мы можемъ пораньше ухать куда-нибудь.

— Длай какъ знаешь, теб съ горы видне, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачмъ ты меня пугаешь! Право, мн думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…

— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!

Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафир Семеновн не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.

— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мн хинину? сказалъ онъ жен.

— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и ползла въ баулъ за хининомъ.

XXXII

Хоть и бодрилъ себя Николай Ивановичъ, но прокурорская карточка произвела на него удручающее дйствіе. Онъ въ волненіи ходилъ по комнат и думалъ: «Чертъ возьми, еще задержатъ да начнутъ слдствіе о присвоеніи не принадлежащаго званія. А задержатъ, такъ что тогда? Вдь это недли на дв, а то такъ и на три. Знаю я, какъ слдствіе-то производятъ! Черезъ часъ по столовой ложк. А потомъ судъ… Приговорятъ къ штрафу… Да хорошо если еще только къ штрафу. А какъ къ аресту дня на два, на три? Вотъ и сиди въ клоповник. Наврное у нихъ клоповникъ. Ужъ если у насъ въ провинціи… А вдь это ничего, что столица Болгаріи Софія, а такая же глушь, какъ и провинція. А на три недли задержатъ, такъ что мы будемъ длать здсь? Вдь тутъ съ тоски подвсишься. А бдная Глаша? Впрочемъ, она не бдная. Ее жалть нечего. Она меня тогда подомъ състъ, загрызетъ и състъ, такъ что отъ меня одни сапоги останутся. Разв откупиться? Разв поднести взятку завтра этому прокурору, если онъ насъ остановитъ завтра? мелькнуло у него въ голов. — Поднесу, непремнно поднесу. Наврное здсь берутъ, ршилъ онъ. — Ужъ если у насъ берутъ, то здсь и подавно. И подносить надо сразу. Какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, сейчасъ: „пожалуйста, сдлайте такъ, что какъ будто вы не застали насъ, какъ будто ужъ мы выхали изъ Софіи. Что вамъ?.. Во имя славянскаго братства это сдлайте. Вдь мы русскіе и васъ освобождали. Неужели вы захотите погубить руку, можетъ быть, хотя и преступную, но все-таки освободившую васъ, болгаръ, руку русскую, чувствующую къ вамъ братскую любовь? разсуждалъ Николай Ивановичъ, мысленно произнося эти слова. — А сколько же поднести? Пятьдесятъ, восемьдесятъ, сто рублей? за далъ онъ себ вопросъ и тутъ же отвтилъ:- Нтъ, сто рублей, я думаю, много. Поднесу восемьдесятъ. Русскими деньгами поднесу. Пусть мняетъ. Стой, стой! остановился онъ въ раздумь и пощипывая бороду. — Поднесу-ка я ему сербскія бумажки, которыя привезъ сюда изъ Блграда. У меня ихъ больше чмъ на девяносто рублей и ихъ все равно никто не беретъ здсь въ промнъ, а прокурору-то размняютъ. Поднесу! Ихъ и поднесу!“ ршилъ онъ мысленно и машинально кинулъ окурокъ папиросы, которую курилъ.

— Николай! Да ты никакъ ошаллъ! закричала на него Глафира Семеновна. — Къ чему ты это озорничаешь и кинулъ окурокъ съ огнемъ въ нашъ сундукъ съ вещами! Вдь пожаръ сдлать можешь.

Она въ это время укладывала свои вещи и стояла передъ открытымъ сундукомъ,

— Виноватъ, душечка, прости! Дйствительно, я ошалвши, опомнился Николай Ивановичъ. — Эта исторія съ прокуроромъ не даетъ мн покою.

И онъ кинулся съ сундуку искать окурокъ.

— Да ужъ вынула, вынула, сказала ему жена, взглянула на него, увидала его жалкую, удрученную физіономію и ей сдлалось жалко его. — Не знаю только, къ чему ты такъ особенно убиваешься, прибавила она. — Вдь въ сущности ты всегда можешь отпереться, что ты назвался генераломъ. Вдь слуг ты сказалъ только на словахъ, что ты превосходительство, а письменныхъ доказательствъ никакихъ нтъ.

— На словахъ, на словахъ, подхватилъ Николай Ивановичъ, нсколько повеселвъ. — Только на словахъ.

— Ну, такъ вотъ такъ и отвчай: „знать, молъ, ничего не знаю, вдать не вдаю, паспортъ у меня въ порядк, а если меня люди вздумали звать превосходительствомъ, то я въ этомъ не виноватъ“.

— Такъ и скажу, такъ и скажу, милая. Дйствительно, я ни въ чемъ не виноватъ. Люди это все, а не я, гостинничная и ресторанная челядь вздумала меня называть превосходительствомъ. Они и этимъ проклятымъ репортерамъ и корреспондентамъ сообщили, что генералъ Ивановъ пріхалъ, говорилъ Николай Ивановичъ. И знаешь, что я ршилъ сдлать? Я ршилъ завтра-же, какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, по первому-же абцугу дать ему взятку, поднести сербскія бумажки. Вдь все равно ихъ у насъ здсь не беретъ ни банкъ, ни мняла. Къ тремъ жидамъ мняламъ давеча посл обда зазжали — ни одинъ жидюга не размнялъ.