В гостях у турок

Поздъ опять остановился на станціи.

— Гарманли! Гарманли! закричали кондукторы.

Это была послдняя пограничная болгарская станція. На станціонномъ дом была надпись: «Митница». На платформ стояли люди въ военныхъ фуражкахъ русскаго офицерскаго образца съ красными и зелеными околышками и между ними два, три человка въ фескахъ.

«Неужели турецкая граница? Неужели таможенный осмотръ багажа? Будить или не будить жену?» спрашивалъ самъ себя Николай Ивановичъ, но передъ нимъ уже стоялъ офицеръ въ форм, очень похожей на русскую, и на чистйшемъ русскомъ язык говорилъ:

— Паспортъ вашъ для просмотра позвольте…

— И багажъ здсь осматривать будутъ? спросилъ Николай Ивановичъ, вынимая паспортъ.

— Багажъ на слдующей, на турецкой станціи смотрть будутъ, отвчалъ офицеръ, просматривая паспортъ.

— Русскій, русскій, изъ Россіи, кивалъ ему Николай Ивановичъ.

— Вижу-съ. И даже раньше зналъ, что у васъ русскій паспортъ, иначе-бы къ вамъ по-русски не обратился, далъ отвтъ офицеръ.

— Но отчего вы догадались?

— Наметался! Ваша барашковая скуфейка у васъ русская, сорочка съ косымъ русскимъ воротомъ — съ меня довольно. Ну-съ, благодарю васъ и желаю вамъ счастливаго пути.

Офицеръ записалъ паспортъ въ свою записную книжку и возвратилъ его.

Все это происходило въ корридор вагона и Глафира Семеновна не слыхала этого разговора, продолжая спать сномъ младенца.

На станцій Гарманли стояли довольно долго и наконецъ тихо тронулись въ путь, подвигаясь къ турецкой границ.

Вотъ и турецкая станція Мустафа Паша. Поздъ, какъ тихо шелъ, такъ тихо-же и остановился у платформы. Надъ входомъ въ станціонный домъ отоманскій гербъ изъ рога луны съ надписью турецкой вязью, направо и налво отъ входа двое часовъ на стн — съ турецкимъ счисленіемъ и съ европейскимъ. На платформ мелькали фески при форменныхъ сюртукахъ съ красными и зелеными петлицами. Желзнодорожная прислуга и носильщики въ синихъ турецкихъ курткахъ, широкихъ шароварахъ и цвтныхъ поясахъ. У носильщиковъ фески вокругъ головы по лбу обвязаны бумажными платками, образуя что-то въ род чалмы. Почти у всхъ фонари въ рукахъ.

«Надо разбудить Глашу. Сейчасъ будутъ наши вещи смотрть», ршилъ Николай Ивановичъ и только что хотлъ направиться въ купэ, какъ въ корридоръ уже вошла цлая толпа фесокъ съ фонарями. Ими предводительствовалъ красивый молодой турокъ въ сине-сромъ пальто-съ зелеными жгутами на плечахъ и обратясь къ Николаю Ивановичу, заговорилъ по-французски.

— Вашъ багажъ, монсье… Ваши сакъ-вояжи позвольте посмотрть, пожалуйста…

— Вотъ они… распахнулъ дверь въ купэ Николай Ивановичъ и сталъ будить жену: — Глаша! Таможня… Проснись пожалуйста…

— Это ваша мадамъ? спросилъ по-французски таможенный чиновникъ съ зелеными жгутами, кивая на Глафиру Семеновну. — Не будите ее, не надо. Мы и такъ обойдемся, прибавилъ онъ и сталъ налплять на лежавшія на скамейкахъ вещи таможенные ярлыки, но Глафира Семеновна уже проснулась, открыла глаза, быстро вскочила со скамейки и, видя человкъ пять въ фескахъ и съ фонарями, испуганно закричала:

— Что это? Разбойники? О, Господи! Николай Ивановичъ! Гд ты?

— Здсь! Здсь я! откликнулся Николай Ивавичъ, протискиваясь сквозь толпу. — Успокойся, душечка, это не разбойники, а таможенные! Тутъ таможня турецкая.

Но съ Глафирой Семеновной сдлалась уже истерика. Плача навзрыдъ, она прижалась къ углу купэ и, держа руки на груди, по-русски умоляла окружающихъ ее:

— Возьмите все, все, что у насъ есть, но только, Бога ради, не уводите насъ въ плнъ!

Таможенный чиновникъ растерялся и не зналъ, что длать.

— Мадамъ… Мадамъ… Бога ради, успокойтесь!.. Простите, что мы васъ напугали, но вдь нельзя-же было иначе… Мы обязаны… бормоталъ онъ по-французски.

— Глаша! Глаша! Приди въ себя, матушка! Это не разбойники, а благородные турки, кричалъ въ свою очередь Николай Ивановичъ, но тщетно.

Услыхавъ французскую рчь, Глафира Семеновна и сама обратилась къ чиновнику по-французски:

— Мосье ле бриганъ! Прене тусъ, тусъ… Вуаля!

Она схватила дорожную сумку мужа, лежавшую на скамейк, гд были деньги, и совала ее въ руки чиновника. Тотъ не бралъ и смущенно пятился изъ вагона.

— Глаша! Сумасшедшая! Да что ты длаешь! Говорятъ теб, что это чиновники, а не разбойники! — закричалъ Николай Ивановичъ благимъ матомъ и вырвалъ свою сумку изъ рукъ жены.

Чиновникъ сунулъ ему въ руку нсколько таможенныхъ ярлычковъ, пробормоталъ по французски: «налпите потомъ сами», и быстро вышелъ съ своей свитой изъ купэ.

Глафира Семеновна продолжала рыдать. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокоивалъ ее, налилъ въ стаканъ изъ чайника холоднаго чаю и совалъ стаканъ къ ея губамъ.

Наконецъ, въ купэ вагона вскочилъ сосдъ ихъ англичанинъ съ флакономъ спирта въ рук и тыкалъ его Глафир Семеновн въ носъ, тоже бормоча что-то и по-французски, и по-англійски, и по-нмецки.

XLII

Нашатырный спиртъ и одеколонъ, принесенные англичаниномъ, сдлали свое дло, хотя Глафира Семеновна пришла въ себя и успокоилась не вдругъ. Придя въ себя, она тотчасъ-же набросилась на мужа, что онъ не разбудилъ ее передъ таможней и не предупредилъ, что будетъ осмотръ вещей, и награждала его эпитетами въ род «дурака», «олуха», «пьяницы».

— Душечка, передъ посторонними-то! кивнулъ Николай Ивановичъ жен на англичанина.

— Эка важность! Все равно онъ по-русски ничего не понимаетъ, отвчала та.

— Но все-же по тому можетъ догадаться, что ругаешься.

— Ахъ, мн не до тону! Я чуть не умерла со страха. А все вслдствіе тебя, безстыдника! Знать, что я такъ настроена, жду ужасовъ, и не предупредить! А тутъ вдругъ врывается цлая толпа зврскихъ физіономій въ фескахъ, съ фонарями.

— И вовсе не толпа, а всего трое, и вовсе не ворвались, а вошли самымъ учтивымъ, тихимъ образомъ, возражалъ Николай Ивановичъ. — Ужъ такого-то деликатнаго таможеннаго чиновника, какъ этотъ турокъ, поискать да поискать. Онъ самъ испугался, когда увидалъ, что перепугалъ тебя.

— Молчи пожалуйста. Болванъ былъ, болваномъ и останешься.

— А что же, не деликатный, что-ли? Даже осматривать ничего не сталъ, а сунулъ мн въ руку ярлычки, чтобы я самъ налпилъ на наши вещи. На вотъ, налпи на свой баулъ и на корзинку.

— Можешь налпить себ на лобъ, оттолкнула Глафира Семеновна руку мужа съ ярлыками. — Пусть вс видятъ, что ты вещь, истуканъ, а не мужъ пассажирки.

А англичанинъ продолжалъ сидть въ ихъ купэ и держалъ въ рукахъ два флакона. Глафира Семеновна спохватилась и принялась благодарить его.

— А васъ, серъ, мерси, гранъ мерси пуръ вотръ эмаблите… сказала она.

— О, мадамъ!..

Англичанинъ осклабился, и поклонившись прижалъ руки съ флаконами къ сердцу.

Это былъ пожилой человкъ, очень тощій, очень длинный, съ длиннымъ лицомъ, почему-то смахивающимъ на лошадиное, съ рыже-желтыми волосами на голов и съ бакенбардами, какъ подобаетъ традиціонному англичанину, которыхъ обыкновенно во французскихъ и нмещкихъ веселыхъ пьесахъ любятъ такъ изображать актеры.

Николай Ивановичъ насколько могъ сталъ объяснять, почему такой испугъ приключился съ женой.