В гостях у турок

Николай Ивановичъ чокнулся съ прокуроромъ, чокнулась и Глафира Семеновна.

Поздъ свистлъ, а въ окн вагона вдали показался городъ.

— Филипополь… сказалъ прокуроръ — Къ Филипополю приближаемся. На станціи есть буфетъ. Буфетъ скромный, но все таки съ горячимъ. Поздъ будетъ стоять полчаса. Можете кое чего покушать: жареной баранины, напримръ. Здсь прекрасная баранина, прибавилъ онъ и сталъ собирать свои вещи.

XL

Миновали Филипополь или Пловдивъ, какъ его любятъ называть болгары. Поздъ опять мчится дале, стуча колесами и вздрагивая.

Николай Ивановичъ опять спитъ и храпитъ самымъ отчаяннымъ образомъ. При прощаньи съ прокуроромъ передъ Филипополемъ не удовольствовались однимъ крушономъ, выпитымъ въ вагон, но пили на станціи въ буфет, когда супруги обдали. Кухня буфета оказалась преплохая въ самомъ снисходительномъ даже смысл. Бульона вовсе не нашлось. Баранина, которую такъ хвалилъ прокуроръ, была еле подогртая и пахла свчнымъ саломъ. За то мстнаго вина было въ изобиліи и на него-то Николай Ивановичъ и прокуроръ навалились, то и дло возглашая здравицы. Упрашиванія Глафиры Семеновны, чтобъ мужъ не пилъ, не привели ни къ чему. На станціи, посл звонка, садясь въ вагонъ, онъ еле влзъ въ него и тотчасъ же повалился спать. Во время здравицъ въ буфет и на платформ онъ разъ пять цловался съ прокуроромъ по-русски, троекратно. Прокуроръ до того умилился, что попросилъ позволенія поцловаться на прощанье и съ Глафирой Семеновной и три раза смазалъ ее мокрыми отъ вина губами. Глафира Семеновна успла заварить себ на станціи въ металлическомъ чайник чаю и купить свжихъ булокъ и крутыхъ яицъ, и такъ какъ въ буфет на станціи не могла ничего сть, сидитъ теперь и закусываетъ, смотря на храпящаго мужа. «Слава Богу, что скоро въ мусульманскую землю въдемъ, думаетъ она. — Тамъ ужъ вина, я думаю, не скоро и сыщешь, стало быть Николай поневол будетъ трезвый. Вдь въ турецкой земл вино и по закону запрещено».

Корзинку изъ-подъ вина и пустыя бутылки она засунула подъ скамейки купэ вагона и радовалась, что бражничанье кончилось. На спящаго мужа она смотрла сердито, но все-таки была рада, что онъ именно теперь спитъ, и думала:

«Пусть отоспится къ Адріанополю, а ужъ посл Адріанополя я ему не дамъ спать. Опасная то станція Черкеской будетъ между Адріанополемъ и Константинополемъ, гд совершилось нападеніе на поздъ. Впрочемъ, вдь и здсь, по разсказамъ прокурора, нападали на позда. Храни насъ Господи и помилуй! " произнесла она мысленно и даже перекрестилась».

Сердце ея болзненно сжалось.

«Можетъ быть ужъ и теперь въ нашемъ позд разбойники дутъ? мелькало у ней въ голов. Оберутъ, остановятъ поздъ, захватятъ насъ въ плнъ и кому тогда мы будемъ писать насчетъ выкупа? Въ Петербургъ? Но пока прідутъ оттуда съ деньгами выручать насъ, насъ десять разъ убьютъ, не дождавшись денегъ».

Закусивъ парой яицъ и прихлебывая чай, уныло смотрла она въ окно. Передъ окномъ разстилались вспаханныя поля, по откосамъ горъ виднлся подрзанный голый еще, безъ листьевъ, виноградъ, около котораго копошились люди, взрыхляя, очевидно, землю. На поляхъ тоже кое-гд работали: боронили волами. Наконецъ, начали сгущаться сумерки. Темнло.

Вошелъ въ вагонъ кондукторъ въ феск (съ Бловы началась ужъ турецкая желзнодорожная служба) и по-французски попросилъ показать ему билеты.

— Въ которомъ часу будемъ въ Адріонопол? спросила его Глафира Семеновна также по-французски.

— Въ два часа ночи, мадамъ.

— А въ Черкеской когда прідемъ?

— Oh, c'est loin encore, былъ отвтъ, (т. е. ну, это еще далеко!)

— Ночью? допытывалась она.

— Да, ночью, отвтилъ кондукторъ и исчезъ.

«Бда! опять подумала Глафира Семеновна. — Вс опасныя мста придется ночью прозжать. Господи! хоть-бы взводъ солдатъ въ такихъ опасныхъ мстахъ въ поздъ сажали».

Прохали станціи Катуница, Садова. Панасли, Енимахале, Каяжикъ. Глафира Семеновна при каждой остановк выглядывала въ окно, прочитывала на станціонномъ зданіи, какъ называется станція, и для чего-то записывала себ въ записную книжку. Нсколько разъ поздъ шелъ по берегу рки Maрицы, въ которой картинно отражалась луна. Ночь была прелестная, лунная. Поэтично блли при лунномъ свт, вымазанныя, какъ въ Малороссіи, известью, маленькіе домики деревень и не большія церкви при нихъ, непремнно съ башней въ два яруса. На поляхъ то и дло махали крыльями безчисленныя втреныя мельницы, тоже съ корпусами выбленными известкой.

Вотъ и большая станція Тырнова-Семенли съ массой вагоновъ на запасныхъ путяхъ и со сложенными грудами мшковъ съ хлбомъ на платформ. Въ вагонъ вбжалъ оборванный слуга въ бараньей шапк, съ подносомъ въ рукахъ и предлагалъ кофе со сливками и съ булками. Глафира Семеновна выпила кофе съ булкой, а Николай Ивановичъ все еще спалъ, растянувшись на скамейк. Глафира Семеновна взглянула на часы. Часы показывали девять съ половиной.

«Надо будить его, подумала она. Надюсь, что ужъ теперь онъ выспался и можетъ разговаривать разумно. А то я все одна, одна и не съ кмъ слова перемолвить. Словно какая молчальница сижу. Положимъ, что мы съ нимъ въ разговор только споримъ и переругиваемся, но и это все таки веселе молчанія. Да и мн не мшаетъ немножко прикурнуть до Адріанополя, чтобы къ двумъ часамъ, когда прідемъ въ Адріанополь, гд начнется это проклятое самое опасное мсто, передъ станціей Черкеской, быть бодрой и не спать. Я прикурну и сосну, а онъ пусть теперь не спитъ и караулитъ меня. Обоимъ спать сразу въ такихъ опасныхъ мстахъ невозможно, ршила она, и какъ только поздъ отошелъ отъ станціи, принялась будить мужа.

— Николай! Проснись! Будетъ спать! трясла она его за рукавъ и даже щипнула за руку.

— Ой! Что это такое! вскрикнулъ Николай Ивановичъ отъ боли и открылъ глаза.

— Вставай, безобразникъ! Приди въ себя. Вспомни, по какому разбойничьему мсту мы прозжаемъ.

— Разв ужъ пріхали? послышался заспаннымъ хриплымъ голосомъ вопросъ.

— Куда пріхали? Что такое: пріхали? Разв ты не помнишь разсказъ прокурора о здшней мстности? О, пьяный, легкомысленный человкъ!

Николай Ивановичъ поднялся, слъ, почесывался, смотрлъ посоловвшими глазами на жену и спрашивалъ:

— А гд прокуроръ?

— Боже мой! Онъ даже не помнитъ, что прокуроръ простился съ нимъ и остался въ Филипопол! всплеснула руками Глафира Семеновна.

— Ахъ, да… сталъ приходить въ себя Николай Ивановичъ. — Все помню я, но нельзя же такъ сразу вдругъ все сообразить съ просонья. Нтъ-ли чего-нибудь выпить? спросилъ онъ.

— На счетъ вина теперь аминь. Възжаемъ скоро въ турецкую землю, гд трезвость должна быть даже по закону. Въ Турціи съ пьяными-то знаешь-ли что длаютъ? Турція вдь не Болгарія, стращала Глафира Семеновна мужа. — Вотъ теб чай холодный. Его можешь пить сколько хочешь.

— Отлично. Чаю даже лучше… проговорилъ Николай Ивановичъ, налилъ себ стаканъ и вылилъ его залпомъ. — чай превосходно…

— Ну, наконецъ-то образумился!

— Дай мн апельсинъ. Я съмъ апельсинъ. Это утоляетъ жажду.

Глафира Семеновна подала мужу апельсинъ, и онъ принялся его чистить.

XLI

— Ну, я теперь сосну немножко до Адріанополя, сказала Глафира Семеновна мужу, когда они отъхали отъ станціи Тырново-Семенли. — А ты ужъ, Бога ради, не спи. А съ Адріанополя, куда прідемъ въ два часа ночи, оба не будемъ спать и станемъ ждать эту проклятую станціи Черкеской.

— Хорошо, хорошо, отвчалъ мужъ. Глафира Семеновна улеглась на скамейку, прикрылась пледомъ и заснула. Николай Ивановичъ сидлъ и бодрствовалъ, но и его сталъ клонить сонъ. Дабы сдержать слово и не заснуть, онъ вышелъ изъ купэ въ корридоръ и сталъ бродить смотря въ открытыя двери сосднихъ купэ на своихъ спутниковъ.

Въ одномъ изъ купэ халъ тотъ-же желтый англичанинъ въ клтчатой пар, который вчера утромъ пріхалъ вмст съ ними въ Софію спеціально для того, чтобы видть то мсто, гд былъ убитъ Стамбуловъ, сообщилъ объ немъ вчерашній спутникъ ихъ, болгарскій священникъ. Онъ былъ въ купэ одинъ, не спалъ и, при свт свчки, вставленной въ дорожный подсвчникъ, разсматривалъ какія-то фотографіи, которыя вынималъ изъ спеціально для фотографій имвшаго у него футляра. Фотографій этихъ на скамейк было разложено множество. Тутъ-же на скамейкахъ лежали его желтый футляръ на ремн съ сигарами, футляръ съ фотографическимъ аппаратомъ и футляръ съ громаднымъ биноклемъ. Въ слдующемъ купэ хали два турка въ европейской одежд и въ красныхъ фескахъ съ черными кистями и самымъ отчаяннымъ образомъ рзались другъ съ другомъ въ карты. На столик у окна лежали грудки мелкаго серебра. Два слдующіе купэ были закрыты и Николай Ивановичъ остался въ неизвстности, есть-ли въ нихъ пассажиры.