В одном шаге

Матусевич откинулся на спинку дивана — странные выкрутасы судьбы, сам адмирал погиб, а его салон остался практически целым, только осколки борта прошибли, да иллюминаторы поразбивали, их сейчас крышками задраили, чтобы снаружи даже тусклого света лампочки не было видно. К вещам покойного Вильгельма Карловича он не прикасался — их завтра передадут сыну Владимиру, что служит мичманом на «Пересвете». Но только одну толстую тетрадь отложил в сторону — то дневник, который Вильгельм Карлович вел с момента своего командования флотом, и вопреки правилу не читать без разрешения чужие мысли, тем не менее, Матусевич принялся за изучение записей, решив про себя, что как бы окончательно принимает дела от погибшего командующего флотом. И текст настолько его ошарашил, что сейчас Николай Александрович оторвался от него с невероятным трудом и посмотрел на часы — время шло к полуночи, заканчивался невероятно трудный день 28 июля 1904 года, но то по русскому стилю, во всем мире было 10 августа, и через час начнется уже одиннадцатое число.

— Страшные вещи ты оставил после себя, Вильгельм Карлович, хотя себя всячески обелить попытался. Ты не трус, что-что, а этого у тебя нет, потому на мостике в кресле сидел, ожидая смерть. Только тут вещи суть разные — храбрость офицера и мужество адмирала отличны, и вот последнего ты лишен, и, не желая брать на себя ответственность за неимоверно трудные решения. Старался спрятаться за «коллегиальность», проводя бесконечные совещания флагманов и командиров. И собственными действиями напрочь погубил боевой дух всей порт-артурской эскадры — когда сверху насаждается безответственность, никто своим положением рисковать не будет! Ни карьерой, ни должностями, ни будущим положением — а с таким «багажом» поражение страны в этой войне неизбежно! И не только в этой…

Николай Александрович усмехнулся, вот только помимо воли горечь от полученных знаний прорвалась наружу — он едва сдержался, чтобы не выругаться. Ведь об этом дневнике он узнал, будучи в бою, пять часов тому назад, и вот оно зримое подтверждение чуждых мыслей, что прочно засели в его голове, причем так прочно, что он уже не отличал их от своих собственных. Теперь оставалось только жить с этим тяжким грузом обретенного знания, но не заниматься впустую пророчествами Кассандры, которым все равно никто сейчас не поверит. Да просто в голову такое никому не уложится, невозможно поверить в то, что ожидает в ближайшем будущем страну…

— А с чего ты взял, что ход войны изменить невозможно?! Тут что — все с абсолютной непреложностью обусловлено, и мы все заранее отданы на заклание неизбежному историческому процессу?!

Матусевич закурил папиросу — дымил он нещадно, нервы продолжали легонько вибрировать, как палубный настил под ногами. «Цесаревич» на восьми узлах вот уже час шел мимо корейского побережья, укрываясь темнотой — и так будет, пока не начнет светлеть. На корабле лихорадочно велись ремонтные работы, вся команда, от офицера до матроса прекрасно понимала, что японцы, если дерзнут, а они могут такой фортель выкинуть, то с утречка устроят перед самым Порт-Артуром «горячую встречу» русской эскадре. Ведь у них есть шесть броненосных крейсеров Камимуры, четыре из которых не побывали в бою, а два зацепили сражение лишь краешком. К тому же имеются два вполне исправных броненосца, с которыми англичане могут поделиться снарядами в Вей-Хай-Вее, а такую возможность не отрицали даже офицеры, а потому их нервозность передалась по команде. И правильно — люди будут пребывать в тонусе, «расхолаживания» не произойдет.

Николай Александрович прекрасно знал, что никакой японской эскадры под Порт-Артуром не будет, ведь дневное сражение в Желтом море завершилось с иным результатом, чет тот который был бы получен вчера, получи он тяжелое ранение в живот. Не поддавшись тогда на мостике наитию, и не отступи на один шаг, зайдя за двух матросов. Они оба погибли, приняв на себя удар, бинокль раскроило осколком, зато он сам уцелел, если не считать двух царапин и обожженного шимозой лица.

— Неоткуда японцам корабли брать, нет их лишних. Четыре «асамоида» в Фузане, и они там и будут стоять, если только Того не воспримет всерьез прорыва «Победы» и «Паллады», как случилось с «Аскольдом» в той реальности, когда на сутки Камимура решился выдвинуть пару своих броненосных крейсеров севернее Квельпатра. Но как ситуация прояснилась, вернул их обратно. Под рукой только «Асама» и «Якумо», но эти двое в драку на пять броненосцев не полезут, их командиры в здравом рассудке, чтобы так счеты с жизнью сводить. И все — более ничего у японцев нет, а то, что имеется, вряд ли прибудет в ближайшие дни. Так-так, а ведь это…

Матусевич осекся, он даже не замечал, что говорит сам с собою. Вернее, озвучивал чужие мысли, которые стали своими. Быстро развернул на столе карту, где еще рукой Витгефта был нанесен курс на обход Кореи, от берегов Квантуна до Приморья. Схватил дюймовую линейку, и с циркулем в руках сделал расчеты. И хмыкнув, снова заговорил сам с собою:

— Послезавтра доведет эскадру до Сасебо, вот только без «Фудзи» — того отконвоировали в Вей-Хай-Вей, и лишь заделав пробоины, доведут до Нагасаки и поставят в док. Там ремонта до середины осени, никак не раньше. И то в лучшем случае, ведь японские верфи работают лучше наших, их полдесятка вместо одной в Порт-Артуре. «Микаса» на месяц вышел из строя — на нем надо менять орудия главного калибра, да и досталось ему прилично, больше всех. Месяц, месячишко, никак не меньше — двух броненосцев неприятель на какое-то время лишился. Причем на весьма продолжительное времечко, до осени, и не ее начала, а ближе к середине.

Матусевич хмыкнул, снова приложил линейку к карте, затем прошелся циркулем, беззвучно шевеля губами. Откинулся на спинку дивана, вздохнул с нескрываемым облегчением, глаза из-под белых бинтов (ему сделали новую перевязку) засверкали горячечным блеском.

— «Гарибальдийцев» можно в расчет также не принимать — после боя с броненосцами они выглядели неважнецки, на «Ниссине» главный калибр полностью выбит. Так что остается в сухом остатке только два броненосца, а это отлично. «Асахи» и «Сикисиме» идти до Сасебо двое суток, ведь они не бросят поврежденных «гарибальдийцев» и флагмана в ситуации, когда сами японцы стопроцентно посчитают, что рядом где-то крутится «Победа». Двое суток — вечером тридцатого будут в гавани. Пара суток уйдет на загрузку угля, на погрузку боеприпасов, на срочные ремонтные работы — сомневаюсь, что Щенснович с «Ретвизана» и «Эссен» с «Севастополя» побросали свои снаряды в море. Как бы не так, попадания были, много, и значимых — так что срок нужно, как минимум, удвоить — до четырех суток пребывания, никак не меньше. Плюс парочка дней на обратный путь до Эллиотов. Вот и выходит шесть дней как минимум, а то и все семь, и то, если без отдыха все японцы будут работать как проклятые, без сна и приема пищи. Неделя у нас есть, да, именно так — имеется в запасе семь дней, в самом худшем случае, раньше подвести броненосцы японцы просто не успеют. Да это целая прорва времени, если им правильно распорядится, и не прощелкать клювом.

Последние два слова адмирал употребил впервые в жизни, и сам несказанно удивился. Затем в голову пришла настолько безумная мысль, что Матусевича затрясло, будто он в одночасье подцепил тропическую лихорадку. Адмирал с трудом поднялся с дивана, на не сгибающихся ногах подошел к шкафчику, вытащил из него со специальной подставки бутылку коньяка — Витгефт порой любил «пропустить» чарочку, хотя считался непьющим. Достал серебряный стаканчик, наполнил его до краев, машинально принюхался — пахло свежим яблоком, хороший французский коньяк, адмирал в нем знал толк. Жгучая, но приятная жидкость чуть обожгла гортань, потом горло. Николай Александрович постоял немного, и через пару минут почувствовал себя гораздо лучше, «лихорадка» стала проходить. Задумавшись на полминуты, он решил повторить, и снова налил себе коньяку, но уже «половинку» от принятого. И пил очень медленно, смакуя каждый глоточек. Опустошив стаканчик, кхекнул, вздохнул, и с нескрываемым сожалением вернул все обратно в шкафчик. Чуть подволакивая ногу, вернулся к дивану, уселся, откинув голову на высокую спинку. И тут сразу все тело будто налилось свинцовой усталостью, тяжкой, невыносимой, давящей — и Матусевич сам не заметил, как моментально ухнул в пучину беспамятства спасительного сна…

Возвращение эскадренного броненосца «Пересвет» в Порт-Артур после знаменитого боя в Желтом море 28 июля 1904 года. В таких случаях русские люди не зря говорят — «краше только в гроб кладут»

Глава 15

Построенный во Франции большой миноносец «Выносливый» относился к классу «350-ти тонных», хотя и был по водоизмещению на сорок тонн меньше — в Петербурге решили «чуточку сэкономить» на заказе, что являлось характерной чертой в деятельности Адмиралтейства и МТК. Построен во французском Гавре три года тому назад, а вместе с ним еще четыре корабля, два из которых сейчас в ночной темноте подкрадывались на десяти узлах к Вей-Хай-Вею, английской базе на полуострове Нандунг. По своему качеству эти миноносцы были гораздо лучше подобного рода кораблей, что закладывались на отечественных верфях, и примерно соотносились к ним, как «Цесаревич» к «Севастополю», или «Аскольд» к «Диане». Вроде бы и размеры с водоизмещение почти одни и те же, и вооружение соответствующее, вот только машинные установки разительно отличаются — русские механизмы постоянно ломаются, вызывая гнев и раздражения у всех, большинство зарубежных работают вполне надежно, и выдают контрактную скорость, которая для военных кораблей данного типа является одним из главных параметров. Машины «Выносливого» даже сейчас в случае необходимости могли выдать 27 узлов, в то время как те же порт-артурские «соколы» едва могли набрать, и то на короткое время, 25 узлов, и вряд ли больше.

«Выносливый» с началом войны облюбовал в качестве своего флагманского корабля начальник 1-го отряда миноносцев, куда вошли исключительно корабли зарубежной постройки, такие же «350-ти тонные» тогда еще капитан 1-го ранга Матусевич, который не раз водил свои миноносцы в бой, и был ранен прямо на мостике в одном из столкновений с японцами. Но сейчас на тумбе около 75 мм пушки стоял капитан 2-го ранга Елисеев, сменивший произведенного в контр-адмиралы Николая Александровича. Только вчера Евгений Пантелеевич, еще не оправившись от полученного ранения, возвернулся на корабль, на котором сразу же подняли его брейд-вымпел. Остаться на берегу, когда эскадра пошла в бой на прорыв, на возможную смерть, офицер не мог, и не только из опасения, что его заподозрят в трусости (такое бы в голову никому не пришло), но движимый исключительно чувством долга. Ведь что такое боевые товарищи он знал не понаслышке, да и «золотое оружие» недавно получил.

Рядом с ним стоял командир миноносца, лейтенант Рихтер, опытный 36-ти лет от роду моряк, награжденный за храбрость орденом святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Именно с ним Елисеев и разговаривал, пристально вглядываясь в чуть подсвеченный огнями берег, на фоне которого выделялись темными массивами, пришедшие в гавань корабли. Теперь бы только не перепутать английские броненосцы с японскими — как раз та ошибка, что может стать фатальной.

— Павел Александрович, если нашему адмиралу плевать на «нейтральность» порта, в который ушли японские корабли, то нам с вами и подавно не стоит заморачиваться политическими моментами. К тому же у нас есть письменный приказ командующего — найти и атаковать неприятельские корабли, где бы они сейчас не находились. Вот только огня из пушек не открывать, дабы не пострадало «мирное население», коего там нет, по большому счету. Но шальной снаряд есть шальной снаряд, и попасть может куда угодно. А нам зачем устраивать дополнительные хлопоты для дипломатов?