В подполье Бухенвальда

— Интересно, а как сам Вальтер и остальные немецкие коммунисты расценивают этот факт?

— А у них еще у самих не сложилось определенного мнения. Некоторые, наиболее озлобленные, считают, что так и надо, а другие считают это варварством и приводят в пример действия нашей советской авиации. Почему, мол, русские бомбят только промышленные объекты, военные коммуникации, железнодорожные узлы и другие важные в стратегическом отношении цели, а не мирное население?

— Так ведь то же русские!

— Вот именно.

Августовское утро еще не успело вступить в свои права, между холодными стенами каменных блоков сумрачно и неуютно; верхушки кудрявых буков на вершине Эттерсберга, кажется, тянутся ввысь, словно стараясь заглянуть за перламутровую дымку, завесившую восточный горизонт, чтобы первыми приветствовать солнце.

Просыпаюсь, потому что сильно трясут за плечо.

— Скорей, Валентин, тебя блоковый зовет. Данилу возьми и еще несколько надежных, только побыстрее.

Это Вацек, поляк-музыкант, живущий внизу, на флигеле «А», вместе с блоковым. Очень взволнованное лицо, непослушно вздрагивающие губы, красные скулы и влажные ресницы предвещают что-то недоброе, и с меня вместе с одеялом мгновенно слетают сладкие остатки сна.

— Что случилось? Да говори же, Вацек, — шепчу я встревоженно.

— Узнаешь. Иди, иди, а то скоро подъем. — И он поспешно отворачивается, пряча лицо, как-то очень безнадежно машет рукой и уходит.

Поднимаю Данилу, и пока он, сам ничего не зная, будит недоумевающих людей из актива батальона, я бегу на флигель «А». Там уже многие не спят и толпятся встревоженными кучками. Одеваясь на ходу, подходят штубендинсты с других флигелей. В штубе сидит блоковый Альфред Бунцоль, уронив голову на сложенные на столе руки, на койке примостился блоковый 41-го блока Вальтер, сникший, осунувшийся, а в углу Сергей Котов, тоже сжавшийся в комочек и потому особенно похожий на японца. Как будто страшная тяжесть вдруг придавила этих сильных духом людей.

Альфред поднимает голову, встает и, стараясь придать своему голосу твердость, тихо говорит:

— Товарищи! Ребята! Вчера ночью злодейски, предательски убит наш Эрнст, убит Эрнст Тельман!

Чувствуется, что он больше не может говорить, словно захлебнувшись горем, и он, действительно, опять садится за стол и роняет голову на руки.

Некоторое время длится тягостное молчание, потому что не сразу доходит до сознания вся тяжесть утраты, и только потом возникают робкие тревожные вопросы:

— Как, где убили?

— Да ты что, Альфред!

— Не может быть!

— Он же в Ганновере сидел последнее время. Ведь специальная международная комиссия контролировала условия его содержания!

— Да как же так? Вчера ночью, и уже известно?

— Может быть, это просто слухи?

— Нет, товарищи, это не слухи, — четко, с присущей политработникам и педагогам ясностью говорит поднявшийся Сергей. — В ночь на вчерашний день, вернее в ночь на 18 августа 1944 года, запомните эту дату, товарищи, здесь, в Бухенвальде, во дворе крематория убит пламенный борец за общее человеческое счастье, руководитель Коммунистической партии Германии Эрнст Тельман! Его тайно привезли из тюрьмы города Баутцен, где он содержался последнее время, и предательски убили тремя выстрелами в затылок.

— Да неужели никто не знал? Может быть, что-нибудь сделать можно было бы?

— Обидно, что совсем рядом, а мы спали спокойно.

— Эх, если бы знали. По кирпичику разнесли бы весь крематорий, вместе со всей бандой.

— Что там говорить! Сами прошляпили.

— Нет, товарищи, тут никто не виноват. Даже сами эсэсовцы не знали, кого будут казнить в эту ночь, — говорит Сергей. — Его привезли люди в штатской одежде, значит, гестапо, причем гестаповцы так торопились скрыть свое гнусное преступление, что сожгли его прямо в одежде. Ведь это же человек, за судьбой которого следило все передовое человечество. Наши люди даже остатки расплавленных часов, принадлежавших Тельману, нашли в золе. Так вот, сегодня же утром доведите до сведения каждого о случившемся, и пусть это еще больше сплотит наши ряды, еще больше разожжет справедливый гнев к извергам. По-видимому, все из вас знают, какой приток в партию последовал в 1924 году сразу же после смерти Владимира Ильича. Коммунистов утраты не делают слабее, а, наоборот, закаляют и сплачивают.

Невидимая тяжесть нависает над лагерем, над десятками тысяч людей, над Тюрингией, над многострадальной землей. Вечерами, после отбоя, в темных спальнях, в умывальных комнатах, в помещении прачечной и других местах, способных укрыть собравшихся от глаз эсэсовцев, при соблюдении всех мер предосторожности, проходят митинги, посвященные памяти Эрнста Тельмана.

В одну из августовских ночей на заседании интернационального подпольного центра выступил руководитель русской секции Николай Симаков. С неумолимой логикой он доказывал, что ждать благоприятных обстоятельств больше нельзя, что у нас уже достаточно сил для того, чтобы начать восстание. Он предлагает разработанный военным отделом русской секции план, по которому предполагается в день, намеченный для восстания, перед выходом на работу раздать оружие на руки подпольщикам-боевикам. Развод по рабочим командам обычно длится около часа, и в то время, когда работающие на заводе «Густлов Верке» подходят к своим цехам, работающие в штайнбрухе проходят мимо казарм СС, в то же время многие команды проходят еще через браму, а многие находятся внутри лагеря. Внезапность и одновременный удар по охране и всем объектам вокруг лагеря по условному сигналу должны обеспечить успех. Самое трудное — штурм городка СС и захват складов оружия — русские берут на себя. Одновременно в тот же час поднимаются все филиалы Бухенвальда, разбросанные по разным городам Германии, в которых действуют созданные нами и выполняющие нашу волю подпольные группы.

— Вы учтите и то, что вся Германия переполнена многочисленными командами и лагерями военнопленных, рабочими лагерями разных национальностей из всех стран Европы. Да и рабочий класс Германии не останется безучастным к нашему выступлению, потому что тоже ненавидит фашизм. Наше движение неминуемо обрастет сторонниками, как снежный ком, катящийся с горы, и примет массовый, общий характер. Тотальная война заставила нацистов все боеспособное бросить на фронт, оставив внутри страны в гарнизонах стариков фольксштурма, которые, конечно, не смогут противостоять нашему главному оружию — ярости и справедливому гневу. Само собой разумеется — со всей страстью продолжал Николай, — что с фронта будут отозваны регулярные части, и даже если мы не сможем дать им надлежащего отпора и наше восстание захлебнется в собственной крови, то и в этом случае мы считаем это разумной, нужной жертвой, потому что каждая дивизия, оторванная с фронта, это уже существенная помощь Советской Армии, а следовательно, это шаг к освобождению Европы от кровавого ига фашизма. — Николай помолчал и добавил: — Так думают русские люди.

— Французские антифашисты тоже так думают. Дай руку, Николай. Мы с вами, — и руководитель французской секции Марсель Поль крепко жмет руку Симакову.

— Наздар, Николай! Чешские коммунисты не останутся последними, — поддержал командир чехословацкого отряда Ян Геш. — Постараемся победить, а если и умирать придется, давайте вместе.

Долго, очень долго и горячо обсуждается предложение Николая Симакова. Представители подпольных секций других национальностей, против ожидания, приходят в ужас и упорно доказывают, что еще не время, что мы еще не готовы к такому шагу, что у нас для этого недостаточно сил, что это безумие и, наконец, что это просто красивый жест со стороны русских. Молчат только немецкие коммунисты.

— Нет, это не просто красивый жест. Это прежде всего разумный, а потом уже красивый финал всей нашей работы, — горячо возражает Ян Геш. — Русские сами предлагают подтвердить делом свои слова и в доказательство этого, не задумываясь, ставят на карту жизнь. Они сами берут на себя основную, самую трудную, самую опасную роль в восстании, а вот у вас даже на поддержку духу не хватает. Выходит, до этого вы все только играли в борьбу, в сопротивление, в конспирацию, нашли романтику в святом деле и тешились ею. Или вы считаете, что ваша роль ограничится лишним куском хлеба, брошенного умирающему с голода от избытков ваших? Нет, так не получится. Это вам не детская игра в солдатики, и если вы не пойдете сами, то мы вас заставим пойти, мы вас поставим перед совершившимся фактом и посмотрим, хватит ли у вас малодушия, чтобы не поддержать нас.

И тогда говорят свое слово немцы. Основоположники Бухенвальдского подполья, держащие в своих руках ключевые позиции лагерного самоуправления, имеющие прочные связи с внешним миром, разумеется, они — самая мощная секция подпольного центра. Горячие слова Яна Геша озадачили немецких товарищей. Посоветовавшись между собой, они заявляют, что вынуждены поддержать большинство. Они очень ценят и понимают благородный порыв русских товарищей и горячую самоотверженную поддержку со стороны французов и чехов, но, к сожалению, не могут поддержать их. Им кажется, что в данном случае русские мыслят не головой, а сердцем, а в таком деле это не годится. Необходимо еще раз обдумать этот решительный шаг, чтобы не стать виновными перед историей за тысячи новых жертв.