В подполье Бухенвальда

С треском начатая эсэсовцами операция по эвакуации лагеря с еще большим треском провалилась. В тот день им удалось вывести за пределы лагеря не более 4000 человек. Среди них не было ни одного подпольщика. Еще один день можно считать выигранным.

Следующий день, 9 апреля, наносит нам тяжелый удар. Комендант Пистер нащупал наше слабое место и торопится это использовать. Он требует немедленной эвакуации лагеря военнопленных, изолированного от блоков заключенных колючей проволокой. Около 500 человек лучших наших боевиков, а с ними руководитель нашего русского политцентра Николай Симаков и руководитель военного-сектора Степан Бакланов покидают лагерь. Еще с утра объявлен приказ, запрещающий заключенным под страхом смерти выходить из своих блоков. По каждому заключенному, показавшемуся за пределами блока, с ближайшей вышки открывается пулеметный огонь, но нам все же удается перебежками от угла к углу, от канавы к канаве поддерживать связь между блоками. Несколько человек из связистов остаются на улицах Бухенвальда, подкошенные пулеметными очередями.

Принимается решение интернационального центра, предложенное самим Симаковым: не препятствовать на этот раз воле коменданта. Это обещает выигрыш еще одного дня для всего лагеря. Кроме того, если эту отобранную группу по возможности вооружить пистолетами и гранатами, то она сама сумеет за пределами лагеря достойно отстоять свою жизнь.

Так и сделали. Печатая шаг, проходят через проклятый аппель-плац стройные ряды людей, как бы прощаясь с остающимися. Что ждет их по ту сторону брамы, по ту сторону смертоносного забора?

В ближайших к площади блоках настороженно затаились самые надежные группы вооруженных подпольщиков на случай, если на браме вдруг надумают обыскивать наших товарищей и обнаружат у них оружие. Все батальоны, все роты приведены в боевую готовность, чтобы по первому сигналу рвануться на помощь своим. Но все обошлось благополучно. Колонна военнопленных, дополненная полутора тысячами людей из малого лагеря, спокойно проходит браму и направляется в сторону города Веймара. «Счастливого вам пути, дорогие наши товарищи, — хочется крикнуть им вслед, — до скорой свободы!»

И на следующий день, 10 апреля, никому не разрешается показываться за пределами блоков. Весь лагерь уже несколько дней не получает никакого питания, и вот тут-то и проявилась мудрая предусмотрительность наших товарищей — немецких коммунистов. Оказывается, еще несколько недель тому назад, по распоряжению нашего внутрилагерного самоуправления, был незаметно сокращен рацион питания всему лагерю и за счет этого создан неприкосновенный запас, который сейчас очень кстати. Значит, живем еще несколько дней.

Днем мне удается прокрасться на 30-й блок, и там у подполковника Смирнова застаю Николая Кюнга.

— Хорошо, что пришел, Валентин. Только что хотел за тобой посылать, — говорит Иван Иванович.

— Пришел — не то слово, вернее — припрыгал, как заяц. Стреляют, паразиты, со всех вышек. А что? Есть что-нибудь новое? — спрашиваю я.

— Нового много, — говорит Николай, — только утешительного мало. Как твой ударный батальон себя чувствует?

— Как скрипка у Давида Ойстраха. Натянуты до предела и реагируют не только на слова, но даже на мысли.

— Да, ребята у тебя хорошие, — задумчиво говорит Иван Иванович, — с такими ребятами горы можно свернуть.

— Что ж, к тому готовились. А какие такие неутешительные новости?

— Поведение генерала Паттона что-то очень странным кажется. Ты понимаешь, фронт его армии неожиданно разбился на два клина и обтекает Бухенвальд с севера и юга. В чулке нас оставляют почему-то. Это после наших-то сигналов бедствия, когда нас с часу на час могут уничтожить.

— Или эвакуировать, — добавляю я.

— Нет, это уже исключено, — говорит Иван Иванович, — эвакуировать уже поздно, но и передавать нас союзникам они тоже не будут. Уж слишком много мы знаем, чтобы нас живыми свидетелями оставлять. А вот поведение Паттона удивляет. Союзники-то они союзники, но им известно, что в Бухенвальде, в основном, политические заключенные, коммунисты со всех стран Европы, а это общество и для американских бизнесменов так же нежелательно, как и для фашистов. Над этим стоит подумать, — и Иван Иванович опять поднимает указательный палец.

— Что вы! Не может быть, чтобы умышленно, — сомневаюсь я, — все же союзники. Существует все же какая-то, хотя бы солдатская, этика!

— Тут, брат, не этику искать нужно, особенно там, где ею и не пахнет, а думать о том, почему нас сегодня не беспокоят.

— А почему?

— Потому что с утра вокруг лагеря окопы копают и минометы устанавливают. А ты этику ищешь, — говорит. Николай.

— Так чего же мы ждем? Мне кажется, лучше первыми начать. Тогда хоть фактор неожиданности будет на нашей стороне.

— Я тоже так думаю, и все мы так думаем, а вот многие иностранные товарищи считают разумным отделаться малой кровью, то есть выступать только в крайнем случае, когда уничтожение лагеря станет очевидным.

— То есть когда огонь откроют по лагерю? — не выдерживаю я.

— Не горячись, Валентин. До этого не дойдет. Нас предупредят, предупредят в нужный момент. Оттуда, из-за брамы, предупредят. Ты лучше подготовь людей назавтра для получения оружия, выделенного твоему батальону.

— Почему назавтра, а не сегодня? А вдруг сегодня ночью потребуется?

— Ночью не потребуется, а преждевременно раздать на руки оружие опасно. Мало ли среди наших хлопцев горячих голов. Сами того не подозревая, могут спровоцировать преждевременную стычку, а потом вина на всех русских падет. Потерпи, дорогой, уже недолго осталось.

И терпеть, действительно, пришлось недолго. Всю ночь никто не раздевается и не ложится спать. Скучившись у распахнутых окон и дверей, люди жадно прислушиваются к глухим вздохам артиллерийской канонады. Страшный, отвратительный голос войны в эту тихую, насыщенную весенними запахами ночь кажется прекрасной симфонией. Где-то на западе, в стороне Эрфурта, сверкают багровые зарницы боя. Никто не замечает, как постепенно линяет бархат весенней ночи, как вместо лихорадочного блеска зарниц на западе спокойный алый свет заливает небо с востока, как скульптурно вырисовываются в темноте спальни серьезные лица узников, застывшие в созерцании чего-то большого, величественного.

С утра 11-го апреля по ту сторону проволоки чувствуются необычное оживление, суета, спешка. Наши «хозяева» в полном снаряжении торопливо к чему-то готовятся. И, наконец, интернациональный центр подпольной организации получает с той стороны хотя и не неожиданную, но все же очень страшную весть: на 17.00, сегодня, 11 апреля, назначается полная ликвидация лагеря. Десятки тысяч человек должны быть полностью уничтожены.

Наконец подошла минута, когда должны определиться итоги нашей долгой подпольной работы. Впервые на экстренное совещание подпольного политцентра собираются все командиры подразделений. Конспирация больше не нужна, больше незачем прятаться друг от друга, потому что одинаковая участь ожидает всех нас и путь у всех тоже один.