В подполье Бухенвальда
Шрифт:
Так, еще летом 1944 года, не получив поддержки со стороны большинства, наши товарищи не могли добиться согласия на немедленное восстание. Однако это не только не расхолодило наших стремлений к восстанию, но побудило еще более усилить подготовку боевых групп, так как с каждым днем мы все яснее понимали, что из-под ног наших мучителей уходит земля. Наступило время, когда не только ночью, но и днем надсадно выли сирены воздушной тревоги, лес по ту сторону колючей проволоки заполнялся вооруженными эсэсовцами, подходили танки, скрываясь в тени кустов. В густой синеве августовского неба юркими стайками мальков мелькали истребители союзной авиации, и вслед за ними серебристыми рыбами плыли тяжелые бомбардировщики «летающие крепости», поблескивая на солнце и насыщая воздух мощным густым ревом. Зенитки молчали, опасаясь
Бухенвальд пока не трогали. Все считали, что причиной тому — громадные красные кресты в белых кругах, нарисованные на крышах цехов завода «Густлов Верке» и казарм гарнизона СС. Гнусный расчет на неприкосновенность Красного Креста не оправдался. 24 августа синее небо наполняется уже привычным гулом, рабочие команды остаются на местах, продолжая работу, только высшие чины эсэсовской дивизии да семьи офицеров гарнизона с детьми на всякий случай торопятся в бомбоубежище. Но почему стайки истребителей, пройдя Бухенвальд, круто разворачиваются и, снизившись, с угрожающим воем проходят обратно над самой вершиной горы Эттерсберг? Первая эскадрилья бомбардировщиков повторяет маневр истребителей, и над цехами ДАВ, над «Густлов Верке», над казармами гарнизона опустились белые дымовые столбы, долго не расходясь в тихом летнем воздухе.
— Валентин, бомбить будут! Что будем делать? — с ужасом спрашивает меня прибежавший блоковый Альфред Бунцоль.
— Беги быстро к Вальтеру Бартелю, свяжись с ним, а Данила пока соберет ребят, которые внутри лагеря, — и так как во время тревоги выходить из блоков не разрешается, то под пулеметными очередями с вышек, перебегая от угла к углу, мои люди собираются на блок, а я такими же перебежками пробираюсь к блоку № 30, чтобы получить указание Смирнова. Еще на пути меня настигает страшный вой падающих бомб, грохот, свист осколков. В небо поднимаются куски бетона, дерева, железа, человеческого мяса, и все это летит обратно, вниз, вперемешку с градом зажигательных бомб.
Первое, что вижу, забегая на 30-й блок, это упавших на пол людей и присевшего на корточки около двери поляка-штубендинста. Он в ужасе ворочает, вывернувшимися белками глаз и поддерживает за ножки надетую на голову табуретку. Немного бледный, но совершенно спокойный, из спальни выходит Иван Иванович. По движению губ видно, что он что-то мне говорит, но я ничего не слышу за грохотом и воем бомбежки. В нескольких местах осколки и тяжелые камни пробивают крышу вместе с досками потолка, звенят вылетающие рамы, хрустит под ногами стекло. При очередном разрыве Иван Иванович пригибает мою голову и кричит в ухо:
— Не вздумай ничего предпринимать. Сейчас нельзя. Люди разбросаны по командам. Кто в лагере — собери на блок.
Отгудело небо, развеялся дым, вылезло из бетонных укрытий эсэсовское начальство. Сплошной вереницей потащили на носилках извлеченных из-под обломков изувеченных людей, рядами складывая во дворе госпиталя. Двор крематория загромоздился штабелями трупов. На охрану лагеря прибывают части, вызванные из Веймара и Эрфурта. От цехов «Густлов Верке» и ДАВ остались груды кирпича и исковерканного металла, не пострадали казармы СС, и ни одна бомба не повредила жилых бараков на территории лагеря.
Все рабочие команды, кроме внутрилагерных, брошены на разборку развалин и переноску трупов и раненых. Особенно усердствует «Москва» со своей «братвой». Через несколько дней мой тайничок, искусно устроенный в столе штубендинста, и банки с цветами на окнах флигеля уже не могут вместить всех «трофеев». В повозках с трупами, на носилках с ранеными ребята тащили в лагерь оружие, снятое с убитых эсэсовцев.
Мне с Данилой при помощи блокового Альфреда Бунцоля пришлось один из дней объявить днем дезинфекции. Полностью освободив помещение, для вида перевернув матрацы и для запаха щедро разлив лизол и другие дезинфицирующие средства, мы дали возможность двум опытным плотникам из наших людей вырезать две доски в полу, причем так искусно, что свежий разрез приходился как раз
под плинтусом у стены, заставленной шкафом. В этом тайнике между полом второго этажа и потолком первого мы заложили три автомата, несколько разобранных винтовок, несколько пистолетов разных систем и одну мину от панцирь-фауста.Итак, заводы Бухенвальда превращены в развалины, и многочисленные команды заняты на их разборке, но, несмотря на это, остается еще много незанятых рабочих рук. По указанию высшей инстанции, в Бухенвальде создаются так называемые транспорты на колесах. В задачу этих команд, посаженных в специально оборудованные поезда из товарных вагонов, входит разборка руин разбитых городов Германии, обезвреживание не взорвавшихся бомб, извлечение из-под обломков разлагающихся трупов бывших граждан «третьей империи» и другие не менее благородные обязанности. Несмотря на отвратительный характер работы «гробокопателей» и постоянную опасность, очень много горячих голов изъявили желание попасть в эти команды. Привлекала заманчивая перспектива любым путем выбраться из-за смертоносного забора и при первой возможности бежать. Я тоже соблазнился этой возможностью и предложил центру свои услуги, ссылаясь на некоторый опыт, и не обрадовался своей опрометчивости. Кто-то очень умело сумел довести до сведения моих ребят об этом моем желании, и я устал доказывать, что я не дезертир и при любых обстоятельствах до конца буду вместе с ними.
А над организацией нависла грозная туча. С 28 августа из наших рядов ежедневно стали вырывать лучших людей, в основном инициаторов и активных участников митингов, посвященных памяти Эрнста Тельмана. Где-то среди нас действовал удачно замаскированный враг. Николай Кюнг и его люди сбивались с ног, не спали ночами, но не могли напасть на след провокатора.
ПРАВО НА ЖИЗНЬ
Вспоминается начало зимы 1944 года. Через браму, как топливо в ненасытную пасть громадной топки, подбрасываются все новые и новые партии людей. Это не новички, какими были мы в первый день прибытия. Это люди, уже полной чашей глотнувшие фашистской «цивилизации». Об этом говорят и полосатые костюмы, и выражение обреченности на их лицах, и характерное безучастное отношение ко всему окружающему. Многодневные переходы по январским морозам в тонких летних костюмах из редкой ткани и в деревянных колодках на босу ногу отняли у людей не только надежду на жизнь, но даже надежду на скорую смерть как избавление от мучений. В основном это евреи из Польши, Венгрии, Румынии, уже побывавшие в Освенциме или Майданеке и прошедшие там «селекцию», то есть отбор годных для работы, а следовательно, имеющих право еще немного пожить, чтобы отдать свои силы новым рабовладельцам, и негодных, то есть подлежащих немедленному уничтожению.
Гнали этих людей в центральные области Германии, чтобы использовать как бесплатные рабочие руки, но одно за другим гибли предприятия — потребители рабочей силы, и чтобы избавиться от сотен и тысяч оказавшихся лишними людей, их загоняли в ближайший лагерь уничтожения.
До предела переполнены и уже не могут вмещать новые пополнения бараки Бухенвальда, на территории малого лагеря для новоприбывших разбивается целый городок из громадных полотняных палаток.
В ожидании своей очереди на уничтожение люди ежедневно десятками, сотнями умирают от голода, холода, болезней, и у входов в бараки и палатки по нескольку дней лежат штабеля трупов. Крематорий не успевает перерабатывать свою продукцию, и очень часто можно видеть сына, с обезумевшими глазами откапывающего в груде трупов тело своего отца.
Для удобства над печами крематория оборудовали специальное помещение, куда загоняют «своим ходом» наиболее слабых и, не тратя времени на умерщвление, пряма живых по специальным желобам сталкивают в пылающие печи. Кадровые заключенные Бухенвальда еще более сократили свой скудный паек, выделив часть для вновь прибывших.
Поздно ночью, после отбоя, ко мне пришел мой старый товарищ по прошлым побегам Иван Иванов. У него на рукаве короткой куртки белая повязка с красным крестом, знаком работника госпиталя, хотя он там работает всего-навсего парикмахером.