В подполье Бухенвальда
Шрифт:
— Уйди, черт! — хриплю я, сбрасывая его с себя.
— Ну зачем, Валентин? Ну зачем ты? Мы сами! Мы же знаем, что надо делать, — шипит в ухо Ленчик. — Николай, Николай Кюнг запретил тебе рисковать жизнью!
— Вперед! Товарищи, вперед!!! — И закрутилась неразбериха боя. Необыкновенного боя. С одной стороны — отборные регулярные части в полном вооружении, с другой — патриоты, опьяненные яростью мести, чувством святости своего дела.
Вот с ближайшей вышки тянут за веревку пулеметчика, удачно зацепленного за шинель железной кошкой. Он судорожно цепляется за пулемет, и вместе с ним и деревянным барьером летит на землю. На соседней горит деревянный барьер, но оттуда бьют спаренные пулеметы. Не по лагерю
Меня неожиданно вызывает Иван Иванович.
— Ну, как у тебя?
— Прорвались. Концентрируемся в лесу для броска на военный городок.
— Брама не сдается. Во втором бараке группа отборных бойцов и командиров. Пойдешь с ними прямо через аппель-плац.
И вот мы, семь человек, мчимся через проклятую площадь напрямую к браме. Солдаты за пулеметами вспахивают очередями землю у наших ног. Из окон пытаются стрелять эсэсовские офицеры, но страх, безумный страх, мешает точности их прицелов. Вот Георгий Маликов на бегу, по-спортивному откидывая руку, бросает гранату на верхнюю галерею.
Все же хорошими оказались наши самодельные гранаты. На галерее не осталось пулеметчиков с их пулеметами, и даже знаменитые бухенвальдские часы остановились, поврежденные осколками.
Врываемся в помещение коменданта, где вершились наши судьбы. Видим через открытые окна убегающих эсэсовцев, и из восьми патронов, бывших в обойме моего пистолета, только два я потерял напрасно. На столе коменданта звонит телефон. Трубку поднимает Виктор Рудов и своим баском спокойно говорит:
— Я!
— Как идет уничтожение лагеря? — по-немецки спрашивают его из Веймара, и он, не задумываясь, тоже по-немецки отвечает:
— Все идет так, как должно быть! — и кладет трубку. А наши ребята в это время укрепляют над башней Бухенвальдской брамы громадный красный Советский флаг.
Замечаем, что из правого крыла брамы раздается гулкий стук. Это стучат особо важные преступники, заточенные в бункерах.
— Виктор, ты распорядись быстренько, — и я прямо с внешней стороны выхожу к месту сосредоточения моих рот. Со мной неизменный Ленчик Бочаров и «Москва», не покидающие меня ни на минуту. Слева бьет пулемет и слышится рокот танка. Вижу, что мои ребята, притаившиеся в сосняке, заметили меня и с криками «ура!» рванулись в мою сторону. Из-за кустов грузно вывалился танк и водит по лесу длинным стволом пушки.
— За мной, танкисты! — слышится голос Геньки Щелокова, и через минуту ребята нашей мехроты, облепив танк, заставляют замолчать пулеметы. Под угрозой бутылок с горючей смесью открывается люк, и из него нехотя вылезают наши вчерашние хозяева.
— На блок № 17! — кричу я, и эсэсовцев со связанными за спиной руками уводят в лагерь, а в люк уверенно ныряют люди из роты Геннадия Щелокова. Танк как-то весело разворачивается на 180 градусов и, всхрапывая, как норовистый конь, мчится к эсэсовскому городку. Из окон вторых, третьих и четвертых этажей бьют пулеметы. Наш танк громит эти окна из своей длинноствольной пушки.
— Урра-а-а-а!!! — гремит слева и справа.
— Виват!!! — кричат французы.
— Наздар!!! — кричат чехи, и вот мы врываемся в главный корпус. Увлеченный азартом боя, с перезаряженным парабеллумом и двумя гранатами, я мчусь по лестничным клеткам. Ответные выстрелы сверху обсыпают меня отбитой штукатуркой. Обершарфюрер стреляет по мне вдоль коридора, но я прячусь за косяк лестничной двери. Вот она, дверь, где скрылся враг. Рывок — и через распахнутую дверь я вижу его длинное холеное лицо и дрожащие руки, что-то судорожно ищущие в ящике письменного стола. За его спиной открытое настежь окно, поэтому лицо его мне кажется темным. Я поднимаю
парабеллум. Эсэсовец взмахивает рукой, и в сторону двери неожиданно летит маленькая круглая граната. Перед самым моим носом хлопает закрывшаяся дверь. Это не растерялся вовремя подбежавший Ленчик. Я слышу, как граната, ударившись об дверь, отлетает обратно в комнату, и инстинктивно бросаюсь на пол около стены коридора. Взрыв! Из выбитой двери идет горьковатый запах взрывчатки и клубы пыли. Вскакиваю и вместе с Ленчиком Бочаровым вбегаю в комнату. Поперек выбитого подоконника, балансируя, качается рама, оставшаяся от письменного стола, а на углу придавленный обвалившейся штукатуркой кусок рукава с нашитой эмблемой, изображающей контуры Крымского полуострова и надписью «Krim». Это все, что осталось от обершарфюрера.— Быстро ты сориентировался с гранатой-то, — говорю я Ленчику.
— Сам не знаю, как-то случайно получилось.
А внизу идет раздача оружия из захваченных складов.
— Ребята!!! Братики! Так это же свобода! — орет обезумевший от счастья человек. Но его сурово прерывают:
— А ну, подними винтовку с земли! Ее, свободу-то, еще защищать нужно!
— Командиров рот — ко мне! — даю я команду, и по массе хохочущих, плачущих от счастья людей бежит команда:
— Командиров 44-го! Командиров ударного — к Валентину!
И вот опять они передо мной. Кубанка Данилы засунута за пояс, на виске пиявкой змеится сгусток крови.
— Та це чепуха. Трошечки задило, — отмахивается он от моего вопроса.
— Потерь сколько?
— Потерь тэж трошки. Одиннадцать человек, — и густо-густо краснеет за свой необдуманный ответ.
— Потерь, конечно, много, — опять говорит он чисто по-русски. — Но куда же денешься, Валентин? Ведь ты меня бросил в самое пекло.
Я не сдерживаюсь и при всех целую этого отважного украинского парубка.
— Потерь семь человек, — сухо докладывает Николай Панич.
— Потерь семнадцать, — говорит Харламов, — не считая раненых, из них — трое тяжело.
— Потерь двадцать один, — докладывает Федя. — Здорово нас у третьей вышки подкосили. Эх, жалко ребят, — сокрушенно машет он рукой.
— Потерь не имею, — докладывает командир мехроты Щелоков. — Имею прибыль 12 человек танкистов и два танка.
— Как два танка? — удивляюсь я.
— А второй мы панцирь-фаустом подбили, и сейчас мои ребята закапывают его на дороге в сторону Эрфурта. Будем использовать как «дот». Мы ему ходовую часть здорово повредили. Вряд ли удастся поставить на ход.
— Товарищи командиры! — говорю я, вытягиваясь по стойке «смирно». — От имени подпольного центра, от имени Родины благодарю вас за честность и преданность Родине!
— Служим Советскому Союзу! — дружно звучит ответ.
— А теперь по местам! Оборона по варианту № 3. Или забыли?
И из бушующей страстями смешанной толпы уходят роты, взводы, чтобы закрепить успех боя, чтобы при любых обстоятельствах достойно встретить врага. А врагов много, враг кругом. То со стороны Веймара, то со стороны Эрфурта накатываются на нас недобитые немецкие части и удивленно откатываются под нашим огнем, под огнем «неизвестного» противника.
Двести человек, вернее двести «сверхчеловеков» заперты в бункер под брамой, и прежде чем посадить под замок, каждого из них заставили вслух прочесть надпись на воротах Бухенвальда: «Jedem das seine».
Группы боевого охранения и разведчики беспрерывно доставляют в лагерь все новые партии пленных эсэсовцев, выловленных в лесу и ближайших деревнях. Куда делась былая спесь?! Жалкое выражение побитой собаки сквозит в каждой черточке этого побежденного пресловутого «белокурого зверя». Где ты, знаменитый Фридрих Ницше? Как тебе сейчас нужно было бы подняться, из истлевшего гроба, чтобы воочию убедиться в крахе твоей человеконенавистнической теории!