В подполье Бухенвальда

— Мы, бывшие политзаключенные Бухенвальда: русские, французы, поляки, чехи, немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, англичане, люксембуржцы, югославы, румыны, венгры, — совместно боролись против фашизма, против нацистской банды, за наше собственное освобождение. Мы твердо были уверены: наше дело правое, победа будет за нами!

Мы, представители всех национальностей, вели жестокую, беспощадную борьбу. И эта борьба еще не закончена. Фашизм еще не уничтожен на земном шаре. Еще находятся на свободе наши мучители-садисты. Поэтому мы клянемся перед всем миром на этой площади, на этом месте ужасов, творимых фашистами, что мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом Правды!

Уничтожение фашизма со всеми его корнями — наша задача, это наш долг перед погибшими товарищами, их семьями!

Клянемся отомстить за смерть наших товарищей!

Одним общим порывом над аппель-плацем взметнулись десятки тысяч рук, и вздрогнул вековой лес на горе Эттерсберг от разноязычного, но как будто вышедшего из одной груди крика: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!»

А дни идут и идут. Все русские люди переселяются в блоки, расположенные в западной части лагеря, потому что рядом две сторожевые вышки бдительно охраняют широкий проход в разметанной восстанием проволоке.

Поляки, югославы, венгры и не успевшие разойтись представители других национальностей уже рассортированы по отдельным блокам, отгорожены друг от друга колючей проволокой и охраняются американскими часовыми. Только к нам, русским, пока не решаются применить таких мер, опасаясь вооруженного сопротивления и близости могучей Советской Армии. Мы пользуемся этой отвоеванной независимостью и направляем своих людей в соседние лагеря. Через несколько дней Русский комитет Бухенвальда уже руководит работой вновь созданных штабов в Эрфурте, Веймаре, Готе, Ордруфе и ряде других городов.

Разрозненные мелкие рабочие команды военнопленных и гражданских лиц, разбросанные по мелким населенным пунктам, под носом у американской военной администрации незаметно сводятся в сборные пункты. Создаются взводы, роты, батальоны, регулярно идут занятия. Жизнь людей, растерявшихся и ошалевших от радости освобождения из-под фашистского гнета, постепенно входит в рамки уставов Советской Армии.

— Отдыхать рано, — говорит Иван Иванович, — борьба продолжается.

Да, борьба продолжается.

Ежедневно в 17 часов комендант лагеря капитан американской армии Петер Балль созывает совещание представителей всех национальностей. Совместно с нами решая вопросы питания, одежды, чистоты, он всеми мерами старается показать американский принцип демократизма, но его красивые слова опровергаются его действиями.

Мне, как начальнику штаба Русского лагеря, приходится часто бывать на этих совещаниях. В качестве переводчика меня сопровождает Генрих Зюдерлянд, который когда-то принимал участие в моем спасении в госпитале лагеря. Он решил вместе с нами ехать в Советский Союз, пришил на свою куртку красный винкель с буквой «R» и выдает себя за русского. Забавно наблюдать его возмущение действиями коменданта.

— Так это же болтовня, Валентин. Самая настоящая болтовня. Выходит, что их демократия заключается только в том, что американскому солдату разрешается в присутствии старшего офицера сидеть, задрав ноги на стол, и жевать резинку. Все это показное, так же как и эти совещания.

— А ты чего от них ожидал, Генрих?

— Я знал, что они не ангелы, но представлял их себе не такими. Ну вот почему они усложняют вопрос отправки людей на родину? Искусственно усложняют. Ведь им известно наше желание как можно скорее быть на родине, а для демократов желание народа — закон. Вранье, что у них нет для этого техники.

— Ты прав, Генрих. Вопрос отправки людей на родину они считают не только техническим, но прежде всего дипломатическим или даже политическим вопросом. Поэтому нам нужно быть особенно бдительными. Ты же знаешь, с какими разговорчиками приходят к нашим ребятам вербовщики в форме американских солдат. Не столько лишние даровые рабочие руки их интересуют, сколько сам факт невозвращения человека в Советский Союз. Это для них большой козырь.

— Скорее бы на нашу Родину! — задумчиво говорит Генрих.

— Ведь ты же на Родине. Ты же германский подданный.

— Зачем ты так говоришь, Валентин? Ты же знаешь, что у меня никого нет на всем свете. У меня есть только партия и теперь ее Родина — это моя Родина.

Неожиданно в Бухенвальд приехали два советских офицера, представители нашей Советской военной миссии по делам репатриации советских граждан с территорий, оккупированных войсками союзников. С каким восторгом наши люди расхватывают номера «Правды» недельной давности! Каждая строчка, до объявлений, до подписи редактора включительно, заглатывается, как кислород задыхающимся.

— Конец, ребята! Войне-то конец! Считанные дни остались! Бои-то уже в Берлине. Эх, нам-то уже не успеть! — кричат некоторые, хотя знают об этом из сообщений по радио.

— А колхозы-то, колхозы-то — сеют как ни в чем не бывало. Будто и войны нет никакой! — восторгаются другие.

— А в Большом — «Русалка» Даргомыжского. Вот бы… — мечтает третий.

Пока офицеры знакомятся с жизнью лагеря, за ними ходит нередеющая толпа людей. Каждому хочется посмотреть на погоны, на звездочки, которых еще не видали, хочется от живого человека услышать о скором окончании войны, о новой военной технике, о восстановленных заводах, о весеннем севе, да мало ли о чем хочется узнать от этих посланцев далекой Родины.

Взяв нужные сведения, одобрив принятые нами меры, переговорив с комендантом лагеря, офицеры уезжают по своим срочным делам.

— Вы уже за нас все сделали. Молодцы. Доложим в миссии, а пока так и держитесь. Отправки скоро добьемся, — сказали они на прощание, и это для нас было наивысшей похвалой.

Радостно возбужденные ходят наши ребята, каждый по-своему комментируя это необычное событие:

— Видал, какие? Загорелые, упитанные.

— А орденов-то сколько!

— Да, все же не забывает нас Родина. Помнит, заботится. Видишь, даже сюда прислали.

С этими настроениями встречали подошедший праздник 1 Мая 1945 года.

Бараки русских украшаются лозунгами, плакатами. На громадной арке, между флагами союзных республик, красуется большой, искусно сделанный герб Советского Союза. Около барака немецких товарищей, не успевших своевременно покинуть лагерь, сооружена виселица. В петле висит чучело человека с маленькими усиками и наполеоновской челкой на лбу. На стене громадными белыми буквами надпись: «Гитлер должен умереть, чтобы жила Германия».