В подполье Бухенвальда

Очень немногословно, очень конкретно проходит это совещание, и очень лаконично звучит решение:

— Выступаем в 15 часов 15 минут по сигналу: разрыв гранаты у угловых ворот. Всем подразделениям действовать по варианту номер три. Оружие получить немедленно!

Во всех блоках, во всех флигелях яркими факелами вспыхивает восторг: это политработники впервые в Бухенвальде, не таясь, а во весь голос читают воззвание подпольного центра:

«Товарищи!

Фашистская Германия, потрясшая мир чудовищными зверствами, под натиском Красной Армии, войск союзников и тяжестью своих преступлений рвется по частям. Вена окружена, войска Красной Армии наступают на Берлин, союзники в сорока километрах от Ганновера, взяты Вюттербург, Зуль, Гота, идет борьба за Эрфурт.

Кровавый фашизм, озверенный своими поражениями, в предсмертных судорогах пытается уничтожить нас. Но часы его жизни сочтены. Настал момент расплаты. Военно-политическое руководство подпольной организации лагеря дало приказ в 3 часа 15 минут начать последнюю беспощадную борьбу с фашизмом.

Все как один на борьбу за свое освобождение! Смерть фашистским зверям! И будь проклят тот, кто, забыв свой долг, спасует в этой последней, беспощадной борьбе!

Наш путь героический! В этой героической борьбе победа будет за нами!

Все как один, подчиняясь военной дисциплине, приказам и распоряжениям командиров и комиссаров, презирая смерть, горя ненавистью к врагам, — вперед трудным, но боевым путем к свободе!

Смерть фашистским извергам!

Да здравствует свобода!»

СВОБОДА БЕРЕТСЯ С БОЮ

Злобным пулеметным рыком взлаивают сторожевые вышки, веером рассеивая пули по улицам Бухенвальда. Но, несмотря на это, от угла к углу по лагерю перебегают люди.

Как молодая мать нежно прижимает к груди новорожденного, так каждый из этих людей лелеет длинный сверток, обмотанный одеялом или полосатым халатом, и когда человеку приходится падать в ближайшую канаву, укрывая голову от свистящей смерти, то под распахнувшейся полой халата или углом одеяла можно увидеть тускло поблескивающие стволы винтовок или отполированные шейки прикладов, так и просящиеся в правую руку.

Из карманов, из-за пазухи торчат ручки самодельных гранат, пистолеты. Глаза горят неподдельным счастьем.

Оружие! Наконец-то, долгожданное оружие. Подпольная организация, наконец, открыла свои тайные арсеналы. Годами собранное по винтику, по пружинке, оно нежно ласкается руками заключенных. Каждый такой сверток вызывает бурю восторга, удивления, и только те, кто сам принимал участие в заготовке и сборке оружия, скромно улыбаются с чувством хорошо выполненного долга.

Появляются батареи бутылок с горючей смесью и привязанными к ним пробирками с самовоспламеняющейся жидкостью. Винтовки и пистолеты распределяются между заранее выявленными хорошими стрелками. Каждый из них знает свое место и свое назначение в предстоящем бою. Бутылочники деловито раскладывают свое хрупкое оружие по карманам, крючники аккуратно, наподобие техасского лассо, свертывают длинные крепкие веревки с железными крючьями на концах. Им первым под прикрытием огня товарищей предстоит штурмовать сторожевые вышки. И те, и другие прошли специальную тренировку, но чувствуется, что все волнуются в ожидании смертельной схватки.

— Ух, и долбанем, товарищ старший лейтенант! — потирает руки «Москва».

— Я же тебе сколько раз говорил, чтобы не называл меня так!

— Теперь можно, — смеется он. — Все равно все знают, что вы нами командуете.

Еще раз созываю командиров рот и перед каждым ставлю конкретную, боевую задачу. Вот они, мои ближайшие друзья и помощники, сидят передо мною, и у каждого по-разному выражаются его чувства.

У Данилы сияют глаза, он нетерпеливо двигает свою барашковую кубанку со лба на затылок и обратно. Николай Панич, как обычно, подтянут, чисто выбрит, подворотничок старенького кителя снежной белизны — чувствуется выдержка кадрового политработника. Федя Богомолов, как всегда, спокоен, его несколько флегматичный характер не изменяет ему даже в эту необычную минуту. Для него все решено, все ясно, и он только ждет приказа, чтобы пойти побеждать, а если нужно, то и умереть. Иван Иванович Харламов откровенно волнуется, похрустывая пальцами рук, но это хорошее волнение. Геннадий Щелоков стоит, вытянувшись по стойке «смирно», и только тугие желваки под скулами выдают его напряжение.

— Ну, кажется, все. Вопросы есть?

— Все ясно! Разрешите выполнять! — встает Панич.

— Та хиба же не ясно, як второй год этот вариант разрабатываем! Ось побачите, як все гарно будэ, — говорит Данила.

— Давайте поцелуемся по старинному русскому обычаю, — вдруг предлагает Федор.

Сколько хорошего, искреннего тепла в этих крепких мужских объятиях перед боем. Перед неравным боем. Это всем нам отлично известно. Вооруженному до зубов врагу, располагающему всеми средствами новейшей военной техники, фактически мы можем противопоставить только ярость доведенных до предела людей да справедливый гнев, накопленный годами унижений и издевательств.

— Собрать людей поротно. Ждать моей команды, — распорядился я, а через несколько минут подполковник Смирнов давал нам, командирам подразделений, последние указания, напутствия, советы. В эти последние решительные минуты очень красивым, сильным кажется лицо этого пожилого человека. Ни тени сомнения в благополучном исходе, абсолютная уверенность в победе и несокрушимое, спокойное мужество светятся в каждой его черте, слова звучат уверенно и по-командирски безапелляционно.

— Итак, сигнал — взрыв гранаты у угловых ворот около кантины [42] . Еще раз повторяю, что задача русских батальонов — не просто вырваться из лагеря, наша задача, прежде всего, штурмовать городок гарнизона СС, подавить живую силу противника и захватить в свои руки склады с оружием и боеприпасами. Тогда мы сможем организовать круговую оборону и отстаивать свою жизнь до подхода союзников, а если понадобится, то как можно дороже отдать ее. Как вы все знаете, первым пойдет ударный батальон Валентина Логунова с 44-го блока. У него там все подготовлено для обеспечения успеха. Все остальные после выполнения своей основной задачи всеми мерами и средствами поддерживают его наступление на гарнизон. Немецкие товарищи будут действовать левее. Они обеспечат отключение тока от проволоки и захват связи. Французы, чехи и поляки действуют в восточном направлении и обеспечивают наш тыл. А сейчас… Сейчас 14.23. Немедленно начинайте выводить людей на исходные позиции. По возможности без потерь. Осторожно, перебежками. До сигнального взрыва ни одного выстрела. Ну, что же? Трогаем, товарищи. Мой КП на этом самом месте. Подожди, Валентин, я с тобой.

42

Кантина — лагерный магазин.

И вот начала развертываться туго стянутая волею коммунистов-подпольщиков пружина человеческой ненависти, гнева, накопленного годами.

— Первая рота, по местам! — и неожиданно для меня самого почему-то срывается голос.

— Есть — по местам! — очень чисто по-русски отвечает Данила. Его обычно смеющиеся глаза отсвечивают холодком стали, побелели пальцы рук, сжимающих автомат.

— Вторая — занять исходные позиции!

— Есть — занять исходные позиции! — отвечает Иван Харламов, и еще десятки людей покидают блок.

— Третья — по местам!

— Есть! — односложно отвечает Николай Панич, уводя своих людей.

— Четвертая…

— Уже на месте, уже на месте! — как-то очень по-граждански отвечает Федор Богомолов и выскакивает из дверей.

— Ну, подожди, ты мне за это ответишь! — машу ему вслед кулаком, а сам безмерно рад его поступку, пускай недисциплинированному, но патриотическому.

— А я как же? — передо мной вытянулся «Москва» в новенькой пилотке на голове с красноармейской звездочкой. За ним толпится его братва, стараясь придать себе воинственный вид. Замечаю, что оружия у них более чем достаточно, не зря же по моему указанию проявляли «находчивость».

— Шесть человек в личную охрану подполковника, — и я киваю головой в сторону Ивана Ивановича. — Под огонь не пускать. Старшим выдели Кота.

— Есть — под огонь не пускать! — и передо мною вытягивается шестнадцатилетний Кот, вынырнув из-за спины остальных.

— Отставить! — пробует возражать Смирнов. Но я уже слышу, что по моим людям, перебегающим к своим исходным позициям, бьют пулеметы, и ору не своим голосом:

— Выполняйте мою команду! — и мы бежим по улицам Бухенвальда под свист пуль и осколков камня, высекаемых пулеметными очередями. Уже привычным глазом замечаю, что все естественные укрытия, все места сосредоточения заняты нашими людьми. Батальон работает, как хорошие часы, если бы часам можно было дать душу.

— Три минуты, — шепчет Данила, подползая откуда-то слева по бетонированному желобу.

— Все на местах?

— Все!

А трехэтажные бетонированные вышки извергают на лагерь лавину свинца. Захлебываются в лютой злобе крупнокалиберные спаренные пулеметы. С вышек заметили, что вооруженные «полосатики» концентрируются не для мирных переговоров, а с запада не менее красноречиво грохочет канонада союзников. Часы показывают 15 часов 14 минут.

— Приготовиться!!! — кричу я, вскакивая на бетонный парапет, и тут же падаю, прижатый к земле мощной рукой «Москвы». Приклад винтовки, что была у меня в руке, разбит пулями пулемета с вышки.

Где-то слева звучит разрыв гранаты у угловых ворот. Сигнал!

— Урра-а-а-а!!! — гремит по всей цепи, и я вижу, как на вышках под огнем наших стрелков один за другим бессильно склоняют головы пулеметчики. На миг забыв свои обязанности, подхваченный общей волной, вместе с бутылочниками и крючниками бегу к проволоке, на бегу стреляя из парабеллума, и вдруг кувырком лечу на землю. Это Ленчик Бочаров, наш баянист, бросился мне под ноги, чтобы не допустить к опасности. Подбежавший «Москва» наваливается на меня всем своим грузным телом, защищая от пуль.