В раю

К счастью, она не вводила меня в искушение.

Через несколько дней пришел от нее ответ: она настаивала на отказе дать мне объяснение, так как при моем недоверчивом характере (Боже ты мой! Я поверил бы даже и лжи) никакие объяснения не могли бы меня удовлетворить. Она сообщала, что принимает мои предложения и поступает снова на сцену, для которой, как чувствует, в сущности рождена, благодарит меня за доброту, с которой я всегда к ней относился, и надеется, что я буду счастлив. Вообще это было натянуто-дружеское послание, от которого так и веяло холодом.

О ребенке не сказано было в письме ни слова.

ГЛАВА II

Янсен опустился на кресло, стоявшее около дверей, и низко наклонил голову. Так сидел он некоторое время и точно забыл, где он и кому рассказывал печальную свою историю.

Собака встала и как-то особенно внимательно смотрела на своего господина, который, сделав над собою усилие, поднялся с места и, по-видимому готовился уйти.

Юлия, казалось, не заметила движения Янсена и, не глядя на него, сказала с нежным выражением в голосе:

— Как вы должны были страдать!

Потом, помолчав немного, прибавила:

— И вы ее с тех пор не видали?

— Никогда. Я только и дожидался выздоровления ребенка, чтобы уехать из Гамбурга. Я разорвал все, что привязывало меня там, и пересадил жизнь свою сюда. Здесь я сделался новым человеком — по крайней мере, я воображал себе это в те минуты, когда забывал прошедшее. Врачи совершенно правы, говоря, что перемена воздуха производит иногда чудеса. Вы, может быть, думаете, что мне было очень уже тяжело завести фабрику священных статуй. Я знал, что устраиваю ее только для того, чтобы обеспечить себе возможность, каждые три месяца высылать известную сумму жене через посредство третьего лица в Гамбург. Я, так сказать, должен был платить за себя выкуп и не имел права быть особенно разборчивым в средствах. Человек, чувствующий себя счастливым и на котором не лежит никакого пятна, может доставлять себе благородную роскошь приносить материальные жертвы своим убеждениям. Будь моя жена такова, какою я хотел ее видеть, мне было бы приятно переносить нужду и лишения для того, чтобы оставаться верным своим идеалам и не шевельнуть пальцем иначе как на служение истинному искусству. Я чувствовал себя нравственно разбитым, — жизнь моя была испорчена, меня охватило какое-то отупение, которое, впрочем, и помогло мне отчасти перенести свой удел. Это же отупение сделало меня менее щепетильным по отношению к работе из-за денег. Не все ли мне равно?

Между тем прежнее упорство и мужицкая моя гордость не совсем еще во мне замерли. Раз, когда я сидел за работой, мне пришло вдруг в голову: «Что-то поделывает теперь моя жена, с кем живет она, кто ухаживает за ней, целует голубые ее глазки, играет с длинными ее косами?» При этой мысли я вскочил, словно ужаленный змеей, и тотчас же написал ей, что нахожу выгоднее и приличнее для нас обоих разорвать последнюю существующую между нами жалкую связь, предоставить друг другу полную свободу. Если она согласится на развод, то я обязуюсь продолжать заботиться о ней по-прежнему. Я не постыдился унизиться даже до просьбы. Мне казалось, что от развода зависит счастье всей моей жизни.

Более двух недель заставила она меня ждать ответа и потом написала, что исполнит мое желание только в таком случае, когда я отдам ей ребенка. Не знаю, кто научил ее дать мне такой ответ, наверное, только не собственное ее сердце. Отдать ребенка в ее руки! Скорее я выбросил бы его как котенка в воду. Здесь, в Мюнхене, я приискал семейство, в которое и отдал малютку на воспитание. Там и отец, и мать добрые отличные люди, и мой ребенок растет вместе с их детьми. Сам я живу под одною с ними кровлею. Вечером, придя домой, мне стоит только отворить дверь, и я могу видеть мою бедную сиротку, спящую в постельке. По воскресным дням после обеда я или сижу дома, или езжу кататься с ребенком куда-нибудь, где не встретишь любопытных, которые могли бы спросить, чье это дитя. Здесь в городе меня считают холостяком. Я давно уже заметил, что у меня есть здесь враг, подсматривающий за мною. Мать Люси появилась уже с прошлого года в Мюнхене; это такая женщина, что если бы я познакомился с ней до свадьбы, то, очень может быть, и не отнесся бы с таким доверием к голубым глазкам ее дочери. У ней должны быть какие-нибудь сокровенные цели, ради которых она живет здесь; она следит за мною всюду; я знаю, что она желает мне зла, что, впрочем, видно из письма ее к вам. Но в данном случае послание ее, быть может, послужило к лучшему. Почем знать, достало ли бы у меня твердости отправить к вам письмо, которое я написал сегодня ночью? А между тем каждый лишний час, в продолжение которого вы оставались в неведении, был бы для меня новым укором?..

— У меня есть к вам большая просьба, — вдруг перебила его Юлия.

— Разве вы можете просить меня о чем-нибудь, что я не исполнил бы с радостью…

— Я очень желала бы видеть ребенка. Привезите его ко мне или меня к нему.

Он придвинулся к ней на один шаг ближе и тут только решился взглянуть на нее. Она встала и подошла к нему,

— Милый друг, — сказала она, — мне надо познакомиться с вашим ребенком. Может быть, вы и в самом деле отлично его пристроили, но все-таки там у него нет и не будет матери. Он может найти себе мать только в той, которую отец его будет любить более всего на свете и которая в свою очередь заключит в своем сердце все, что только дорого для его отца. Видите, что вам следует познакомить меня с вашим ребенком?

— Юлия! — вскричал Янсен голосом, походившим на крик человека, который только что избавился от мучившего его кошмара. Он бросился к девушке, схватил ее за руки, но она, покачав головою, отступила несколько шагов назад и, краснея, потупила глазки.

— Выслушайте меня терпеливо, — сказала она, — мне и то будет нелегко собраться с силами и высказать все, что я чувствую. Печальная ваша повесть так меня взволновала, что я не могу еще собраться с мыслями. Одно лишь сделалось мне совершенно ясно: в вашем прошедшем нет ничего такого, что могло бы оттолкнуть меня от вас. Напротив того, в продолжение вашей исповеди я постоянно испытывала себя — и нашла, что люблю вас еще сильнее, чем вчера, и знаю также лучше, почему именно люблю вас. Впрочем, об этом и говорить нечего, так как сердце мое достаточно старо, чтобы знать, почему оно кого-нибудь любит даже в том случае, если моя голова и не может сразу сообразить это. Поэтому, мой друг, я совершенно серьезно объявляю вам, что не перестану вас любить из-за того только, что вы несколько лет тому назад несчастным образом ошиблись, сочтя, например, какую-нибудь личность лучше, чем она была на самом деле. Вам также незачем переставать любить меня, — если вы только вчера не сделали второй ошибки, которая для меня во всяком случае будет печальнее, чем первая.

Юлии не удалось договорить последние слова, так как счастливец бросился к ней на шею и зажал ей рот своими поцелуями. Он прижал девушку к себе с трепетным порывом и долго, долго держал ее в своих объятиях, пока наконец она не начала умолять о пощаде.

— Нет, — прошептала она, тихо отталкивая его, — оставь меня, милый, или я возьму слова свои назад; нам обоим следует дать себе время на испытанье. Сиди смирно, вот тут против меня, оставь мои руки и попытайся понять то, что я тебе скажу. Видишь ли, мой друг, твоя возлюбленная девушка уж опытна, настолько опытна и рассудительна, что как ей это теперь ни тяжело, она все-таки же не теряет еще голову и сохраняет благоразумие за двоих. Я уже сказала, что не отказываюсь от счастья принадлежать тебе из-за того только, что ты не свободен. Я люблю тебя за многое, что знаю и вижу в тебе, а также и за деликатность, с которою ты относишься к так сильно оскорбившей тебя женщине! Люблю тебя за то, что не хочешь разорвать брака судебным порядком, хотя имеешь к этому полную возможность; люблю тебя наконец за то, что ты так сильно любишь ребенка, что не хочешь пожертвовать им даже ради свободы. Потребовалась ли бы в действительности такая жертва, это — другое дело. Что касается до меня лично, то что бы там ни случилось, явится ли к нам на помощь человеческое правосудие или нет, я знаю, что отныне и навсегда вся моя жизнь будет посвящена тебе. Если бы даже я захотела, то все же никогда более не могла бы принадлежать себе. На все другие соображения не стоит обращать внимания. Вероятно, можно отыскать где-нибудь на свете такой уголок, где мы могли бы спокойно наслаждаться своим счастьем. Но предварительно ты должен еще узнать меня. Не улыбайся и не говори глупостей, которые я все вперед знаю. До сих пор ты действительно не знаешь меня такой, какова я на самом деле, тогда как я знаю тебя, потому что видела твою работу, знаю прежнюю твою жизнь. Притом же женщина, в течение тридцати одного года наблюдавшая свет, всегда может лучше понять человека, чем мужчина, да еще к тому же художник, которого хорошенькое личико может всегда до некоторой степени сбить с толку. Милый мой, подумай только о том, что через десять лет я буду старухой, которая не будет уже годиться для того, чтобы служить моделью для твоей Евы. На что я тебе тогда буду, если мое внутреннее «я» не сделается для тебя необходимым и не будет тебе казаться достойным любви и уважения? Потому-то и надо, чтобы мы подождали по крайней мере год. Поверь, что мне дорого стоит наложить на себя такую епитимию. Ужей так прошло для меня невозвратно так много хороших, молодых дней! Остаться еще на год невестой для меня жестоко! Но чем сильнее я тебя люблю, чем несчастнее буду, если ты не выдержишь этого испытания, — тем более я должна настаивать на его необходимости. Разве я не должна притом завоевать сердце твоего ребенка, чтобы он не чуждался той, которую должен будет называть своей матерью?

Юлия бросила на Янсена взгляд, полный задушевной ясности и нежного чувства, и подала через стол руку, которую тот так сильно сжал, что девушка, смеясь, стала отнимать ее прочь.

— Ты, может быть, права, — серьезно сказал он. — По крайней мере, я думаю, что ты обсудила все лучше и вернее меня; кроме того, я так ошеломлен неожиданным счастьем, что ты можешь заставить меня сделать все, что тебе угодно. Боже мой! Когда вспомнишь, в каком настроении пришел я к тебе, считая себя осужденным, погибшим человеком… а теперь… а в будущем…

Янсен хотел снова встать. Казалось, его манило место у ее ног, занимаемое собакой. В это время в прихожей они услышали голос старого Эрика, уверявшего с досадой, что барышня никого не принимает.

— Это до меня относиться не может… — возразил кто-то. — Я поверю в том только случае, если она сама мне это скажет.

— Анжелика! — вскричала Юлия. — Разве мы можем не поделиться с ней нашим счастьем?

Юлия вскочила и бросилась в прихожую, прежде чем успел ее удержать Янсен, которому в данную минуту всякое постороннее лицо казалось помехою.

— Не бойся его! — вскричала она, с торжеством вводя в комнату пораженную Анжелику. — Он, я тебе скажу, настоящий берсерк и ссориться с ним неблагоразумно. Поэтому-то я и прошу тебя заключить со мной против него союз. Две девушки наших с тобою лет сумеют, конечно, укротить даже и такого беспокойного человека? Впрочем, ты отчасти даже обязана помочь мне, так как сама виновата во всем, что теперь случилось! Любезный Янсен, не принимайте же такой сердитый вид. Скажите моей милой, доброй и совсем сконфуженной приятельнице, что мы твердо решились не расходиться после того, как сошлись таким удивительным образом, при посредстве изящных искусств и этой милой художницы, которую мы обязаны благодарить за хлопоты по сватовству!