В раю

Помолчав немного, она бросила на него искоса шаловливый взгляд и прошептала едва слышно:

— Пойдите, ведь вы только шутите. Это было очень нехорошо с вашей стороны, что вы пришли за нами сюда. Я должна прочесть еще шесть раз «Отче наш», а вы вводите меня только в грех.

— Напротив, грешно со стороны вашего отца, дорогая Нанночка, что он держит вас в затворничестве, точно монахиню, и позволяет ходить только в церковь, точно будто молодая девушка должна быть какой-то олицетворенной набожностью. Когда же и веселиться, как не в молодости? Не правда ли, Нанни, что если бы отец не был вчера так суров, и я, вместо того чтобы сидеть тут в мрачном углу, имел право сидеть рядом с тобою там на мягком диване и громко рассказывать тебе всякий любовный вздор, а сестре твоей, которой поручено было бы нас сторожить, пришлось бы отлучиться в кухню по хозяйству, и…

Красное круглое лицо в нише приняло в высшей степени недовольное выражение, так как обе головы внизу у подножия колонны наклонились так близко, что касались друг друга волосами. Им было достаточно только шевелить губами, чтобы понимать друг друга. По ту сторону прохода коленопреклоненные все еще находились на почтительном расстоянии друг от друга, что, однако, не мешало им не проронить ни одного слова из своего шепота.

— Я знаю, что мне нечего рассчитывать на особенное счастье, — шептал Эльфингер. — Я бедный калека. Если вы возразите мне, что со стороны одноглазого величайшая дерзость молить о благосклонности прекраснейшие глазки, когда-либо читавшие молитвенник, то я найду это совершенно справедливым. Да, вы сделаете мне даже одолжение, Фанни, если скажете мне это, если сознаетесь, что человек, подобный мне, никогда не приобретет вашей любви. Я постараюсь тогда образумиться, то есть покину всякую надежду. Хотите ли оказать мне это одолжение?

Последовало глубокое молчание. Девушка, по-видимому, вовсе не была расположена дать ему такой ответ.

— Вы жестоки! — продолжал он. — Вы не хотите сказать, должен ли я жить или умереть; но что вам до меня? Если б я мог предположить, что вы будете счастливы… о, Фанни, я тогда отказался бы от своего чувства и провозгласил бы раем монастырь, в котором бы вы жили, довольные своей участью. Но мне страшно подумать о том, что вы пожалеете о вашем шаге, когда уже будет поздно, и найдете, что лучше было бы жить даже с таким некрасивым, невзрачным и незнаменитым мужем, как я, который любил бы вас более всего на свете, носил бы вас на руках и ради вас забыл бы весь мир…

При этих последних словах он так возвысил голос, что она испуганно осмотрелась и сделала знак, как бы умоляя его успокоиться. При этом она невольно приблизилась к нему.

— Боже мой, — залепетала она, — что вы делаете! Пожалуйста, оставьте меня! Это не должно, это не может случиться! Никогда! Никогда! Тайна, которой я не открою ни одному человеку, даже…

«На духу!» — хотела она прибавить. Но, как бы сама испугавшись этого, она снова углубилась в молитвенник.

— Жалкий, презренный, слабодушный, мелкий мир! — свирепствовал Розенбуш по ту сторону на скамье. — Впрочем, ведь совершаются же еще мужественные и смелые подвиги? О, Нанночка, как было бы хорошо, если б я прилетел на своем ретивом коне ночью, к замку твоего отца, ты бы спустилась по веревочной лестнице из окна на вышке, поместилась бы сзади меня, и мы умчались бы в далекие, далекие страны. Теперь же…

— Хм! Теперь зато у нас есть железные дороги, — прошептала она насмешливо.

— Девочка! — воскликнул он задыхаясь, — ты серьезно говоришь это? Ты бы могла — у тебя бы хватило смелости? О, бесценная Нанни, если б я захотел увезти тебя, ты любишь ли меня настолько, чтоб последовать за мной на край света?

Она покачала головой. Послышалось как бы сдержанное хихиканье.

— Боже упаси! — отвечала она, — нам стоит доехать только до Пасинга. Папаша прокатил бы тогда мимо нас. Или как это сделали уже двое: вышли из дому, взобрались на колокольню Святого Петра, там спрятались у сторожа и смеялись над людьми, которые, на поисках за ними, изъездили все окрестности.

— Нанночка, — ты бы хотела? О, какая счастливая мысль! Завтра, если ты говоришь серьезно, завтра вечером, в это время…

На этот раз она рассмеялась действительно, но осторожно, прикрывши рот платком.

— Перестаньте, — сказала она, — ведь все это только пустая болтовня! Об этом не может быть и речи — мать умерла бы с горя — и, кроме того… впрочем, пора домой, Фанни уже встала.

Она поспешно углубилась в молитвенник, чтобы поскорей покончить молитвы. Он же, возбуждаемый любовью, жаждой подвигов и таинственным, окружавшим их мраком, страстно шептал:

— И ты хочешь расстаться со мной таким образом? Ни одного — даже украдкой. О, Нанни! Ты совершила бы приятное Богу дело. Один поцелуйчик в честь…

Девушка словно оцепенела, так неподвижно стояла она на коленях с закрытыми глазами. Затем она сделала движение, как бы желая встать, но при этом молитвенник соскользнул со скамьи и упал между ней и ее рыцарем. Она быстро нагнулась, чтобы поднять его, и так как он не мог не сделать того же, то ничего не могло быть естественнее, что их лица коснулись, в глубоком мраке, так близко друг к другу, что он успел напечатлеть летучий поцелуй на круглой ее щечке.

Она, кажется, даже не заметила этого.

— Благодарю вас, — сказала она подымаясь и принимая книгу, которую он любезно предложил ей. — Покойной ночи! Но теперь вы не должны идти за нами вслед!

Она сказала это тоном, который заставлял сильно сомневаться в серьезности ее желаний. При этом она встала и быстро отошла от скамейки, спеша к сестре, которая с опущенными глазами ожидала ее у чаши со святою водою.

Набожно преклонившись перед главным алтарем, обе стройные девушки окропили себя еще раз святою водою и покинули церковь, как и вошли, с опущенными вуалями и молитвенниками в руках.

Пять минут спустя и Розенбуш под руку с актером выходил из главных дверей. Батальный живописец бросил единственную остававшуюся у него монету, ценою в несколько грошей, в шляпу хромого нищего.

— Пресвятая Богородица, — воскликнул он, — жизнь все же хороша, даже несмотря на всех живущих в мире перчаточников!

— Куда мы идем? — спросил его мрачно настроенный приятель, у которого тайна его возлюбленной прогнала всякую любовь к жизни.

— На колокольню Святого Петра, благородный Социус. Я должен еще сегодня вечером познакомиться с ее сторожем и высмотреть для этого удобный случай. Мало ли на какие приключения может натолкнуть нас нечистая сила, и тогда такие высокие друзья и покровители могут пригодиться.

ГЛАВА V

Наутро после своих ночных похождений Феликс отправился к поручику. Он хотел удостовериться, действительно ли видел его накануне верхом, в сопровождении дяди Ирены, или это была только игра его взволнованного воображения. Шнец жил в верхнем этаже мрачного, старого здания, куда вела витая лестница, освещавшаяся бледным лучом света, проникавшего сквозь запыленное и покрытое паутинами окно. Бледная женщина, слишком изящная для горничной, но и чересчур робкая и нерешительная в обращении для хозяйки дома, отворила незнакомому посетителю дверь. Она взглянула на него как-то растерянно и боязливо и на вопрос его, дома ли поручик, отвечала мягким, болезненным голосом, что он уехал еще рано утром; когда вернется, сказать трудно. Он часто отсутствует по целым дням, а сегодня упоминал о какой-то поездке в горы. Поэтому Феликсу невольно пришлось умерить свое нетерпение. Тем не менее он чувствовал себя совершенно неспособным к обычным занятиям. Целыми часами он слонялся по улицам, невзирая на пыль и духоту, и зорко всматривался в каждого всадника, в надежде узнать в нем Шнеца. Каждая вуаль, развевавшаяся на головке девочки, которая с любопытством новоприезжей осматривалась на незнакомый город, заставляла усиленно биться его сердце, пока он не убеждался, что это не то лицо, которое он так желал и в то же время боялся увидеть, не то лицо, неожиданная встреча с которым его так пугала.

Следующий за тем день он точно так же посвятил безуспешным поискам. Протолкавшись все утро по улицам, побывав во всех галереях, он после обеда сел в экипаж, в котором безостановочно изъездил почти все предместья и городские парки, пока усталая лошадь не остановилась перед театром предместья. Оставалась еще надежда, что вновь прибывшие полюбопытствовали бы посмотреть на «Пастора из Кирхфельда», который давался сегодня в этом театре.

Но и эта надежда не сбылась. Утомленный и раздосадованный, вышел он из театра уже после первого акта и направился домой, выбирая самые отдаленные улицы. Дома нашел он записку, написанную Янсеном, которого, видимо, беспокоило его долгое отсутствие. «Правда! — горько усмехнулся Феликс, — такой зрелый ученик, как я, должен был бы лучше распорядиться своим временем, а не болтаться попусту два дня без дела. Да и что хорошего вышло из всего этого? Ноги устали и голова как-то отупела. Впрочем, что вышло бы из того, если б мне действительно удалось ее встретить, что было бы дальше? Мы поспешили бы разойтись, даже не взглянув друг на друга, как совершенно чуждые и незнакомые друг другу люди».