В раю

Взяв Феликса под руку, она, весело болтая, повела его на другой конец залы. Там на угловом диване сидело несколько пожилых и почтенных дам, около которых на креслах расположилось с полдюжины более молодых женщин, посвятивших себя сцене или занятию музыкой. Они вели оживленную беседу с молодыми музыкантами о новой опере и последнем концерте. Несколько поодаль от них стояла группа мужчин уже не первой молодости, толпившихся около молодой стройной женской фигуры, сидевшей близ жардиньерки с цветами и рассеянно слушавшей какого-то господина, очень небольшого роста с белыми волосами. Она сидела спиною к приближающимся графине и Феликсу и, услыхав голос хозяйки дома, спокойно обернулась в ее сторону.

— Позвольте мне, ma toute belle,^[31] представить вам барона фон Вейблингена и господина Розенбуша, — сказала графиня. — Эти господа, милая Ирена, артисты; господин Розенбуш — живописец и музыкант. Ведь вы захватили с собою вашу флейту?

Живописец рассыпался в уверениях, что решительно не способен раздирать своими дикими, как он их назвал, звуками чьи бы то ни было уши, кроме своих собственных; но графиня уже снова обратилась к Феликсу.

— Разве я сказала слишком много? — шептала она достаточно громко для того, чтобы ее могла услышать та, к которой относились эти слова. — Разве она не прекрасна? Впрочем, ваше молчание довольно красноречиво. Счастливая молодость! Для женского уха не существует музыки более приятной, чем это немое удивление, особенно когда сознаешь себя причиною его. Я передаю вас этому очарованию; bonne chance!^[32]

Она слегка дотронулась до него своим черным веером, шутовски улыбнулась молодой девушке и снова исчезла в толпе, окружавшей рояль.

Господин с белыми волосами, поклонник музыки старой школы, которого графиня надеялась привлечь на сторону нового направления, стушевался при приближении молодых людей. Розенбуш воспользовался этим, чтобы отвесить девушке изысканный поклон, и завязал разговор вопросом, как нравится ей Мюнхен. Обернувшись затем, чтобы уступить слово Феликсу, он увидел, к величайшему своему удивлению, что барон сначала отступил к окну, а затем вскоре совершенно удалился из залы. «Что сталось, черт возьми, с нашим молодцом?» — думал Розенбуш. Ему казалось совершенно непристойным так поспешно удалиться от такой прекрасной дамы; во всяком случае, он решился воспользоваться удобным случаем, чтобы выставить себя в наилучшем свете, так как молодая особа понравилась ему как нельзя более.

Наряд ее был очень прост, отчего она еще более выделялась от других своих сверстниц, разодетых в шелк и бархат. Прогулка, которая должна была продлиться несколько дней, расстроилась вследствие сильной мигрени, приключившейся у старой ее родственницы. Едва Ирена успела приехать домой, как была приглашена на вечер соседкой, предупредившей, что вечер совершенно случайный, для которого не было надобности принаряжаться. Дядя уехал куда-то в клуб, и ей было невозможно отделаться от этого приглашения.

Впрочем, ей было решительно все равно, с кем бы она ни встретилась. Что ей было до всех этих чуждых лиц, когда самый близкий и дорогой человек стал ей чуждым? Что ей придется встретиться здесь с ним снова, к этому вовсе она не была приготовлена.

И вдруг он стоял перед нею. Единственный взгляд, которым они обменялись, убедил ее, что он не менее ее самой был поражен этой встречей.

Раздавшиеся звуки скрипки, к величайшей досаде Розенбуша, прервали в высшей степени воодушевленное его описание летней ночи в Баварских горах и в то же время дали Ирене возможность собраться с духом и постепенно овладеть собою, чтобы не обнаружить испытываемого ею волнения. Но вот прозвучали последние звуки виолончели, а она, как и в первую минуту, все еще не сознавала, что ей делать.

— Мой друг, барон, — говорил Розенбуш, — куда-то исчез. Странное впечатление должен был он произвести на вас, стоя перед вами, словно намалеванный турок, как говорят у нас в Мюнхене. Даю голову на отсечение, если хоть сколько-нибудь в состоянии объяснить его поведение. Он вообще чертовски лихой товарищ и не особенно робок с женщинами.

— Что, вы с ним дружны? — спросила она беззвучно.

— Мы с ним знакомы не более двух недель, а вам небезызвестно, что надо съесть по крайней мере пуд соли… Впрочем, думаю, что я ценю его более, чем сам он ценит мою милость.

— Ваш друг — тоже художник?

— Всеконечно, милостивая государыня. Он ученик Янсена, своего старого благоприятеля, с которым он на ты. И с чего это ему вздумалось, бог его знает? Не находите ли вы, что он, скорее, походит на рыцаря? Во всяком случае, в нем есть что-то романическое, интересное, байроновское; так что меня нисколько бы не удивило, если бы он пользовался чрезвычайным успехом у женщин… Простите, если я не совсем ловко выразился.

Он покраснел и в смущении немилосердно теребил обшлага своей рубашки.

Но она, по-видимому, нисколько не была шокирована его несколько вольной речью. Напротив того, она спросила его самым равнодушным и спокойным тоном:

— Вы полагаете, что у него нет таланта?

— Обладает ли он им, покамест известно одному Богу, — чистосердечно отвечал приятель. — Положительно можно сказать только одно, что человек, занимающийся в настоящее время скульптурой, должен обладать вообще громадным мужеством и чертовской настойчивостью. Вы не можете себе представить, как трудно при нашей застегнутой по самую шею цивилизации и наших предрассудках добиться каких-нибудь результатов именно в этой отрасли искусства. Прошли те времена, когда три богини не считали предосудительным избрать судьей своей красы пастуха коз, царского сына… Тысячу раз прошу извинить меня, но я всегда горячусь, когда начинаю говорить о презренном состоянии современного искусства… я выбалтываю тогда все, что мне попадается на язык. Достоверно только одно: что если мой друг, вместо того, чтобы жить в своих имениях, захотел сделаться художником единственно только из любви к прекрасному, то он вряд ли добьется своего даже здесь, в Мюнхене. Тут, правда, есть прелестные девушки; встречая их на улице в кокетливом наряде в шиньонах и шляпках, подметающими улицы длинными шлейфами своих платьев, — можно, кажется, с ума сойти от удовольствия. Но стоит посмотреть на них при свете…

Молодой девушке вдруг понадобилось что-то в соседнем кружке учениц консерватории. Она быстро вскочила со стула, холодно поклонилась удивленному художнику и направилась к одной из молодых дам с вопросом, не очень ли ей жарко.

Розенбуш смотрел ей вслед с разинутым от удивления ртом. В его бесшабашной голове промелькнуло сомнение, не показался ли его разговор слишком свободным молодой особе. Но он не стал задумываться и свалил все на северогерманское воспитание. На балах он ведь постоянно говорил в таком же тоне со своими земляками, никого особенно этим не шокируя. Он задумчиво отошел от стола, как раз в то самое время, когда какой-то виртуоз начал играть одну из баховских прелюдий для рояля. Тихо скользя вдоль стен, Розенбуш проник в соседнюю, более прохладную, погруженную в полумрак комнату. Одна из горничных графини разливала здесь чай. Национальный самовар шумел еще на столе. У дверей стоял Феликс, устремив неподвижный взор на одну точку, как бы стараясь пронизать двигавшуюся перед ним толпу.

Он вздрогнул, когда батальный живописец положил ему на плечо руку, и недовольно сдвинул брови, как бы желая удалить его. Розенбуш думал, что Феликс не желает, чтоб ему мешали слушать, и потому присмирел и молчал, пока не окончилась прелюдия.

Сам Розенбуш был не охотник до Баха, Бах для него был слишком тяжел и массивен; он предпочитал томную меланхолическую или веселую музыку. Он воспользовался этим временем, чтобы оглядеться в комнате, и несказанно удивился, увидав на станке близ окна, достаточно освещенного, чтобы привлечь на себя внимание, «Коринфскую невесту», произведение Стефанопулоса, так плохо принятое в раю.

Обожженный угол этой картины все еще не был реставрирован, и чудное произведение производило еще более мрачное впечатление среди этой элегантной обстановки.

Как она попала сюда? Кто мог ее доставить графине? Не сделал ли это сам молодой грешник? Его имя красовалось на другом, полусожженном углу.

Очень возможно, что нашедшая картину особа, которую Розенбуш застал ночью на месте преступления в саду рая, возвратила ее художнику; что графиня увидала эту картину в мастерской и нашла пикантным выставить у себя рисунок, изгнанный критиками мужчинами, за слишком откровенную наготу. О, эти графини! Эти русские барыни!