В раю

Друзья переговорили обо всем этом как-то раз ночью, за бутылкою вина, и в заключение утешили себя надеждою, что Янсену, может быть, также придется искать убежища за океаном. Феликс в шутку говорил, что Янсену, вероятно, суждено проповедовать евангелие истинного искусства краснокожим, что, пожалуй еще, заручившись покровительством какого-нибудь американского Креза, скульптору представится случай заявить себя каким-нибудь колоссальным произведением, которое сразу обратит на него внимание всего Нового Света. Затем они разрабатывали сообща мысль о том, чтобы основать в первобытных лесах общество художников, разумеется, не в таких скромных размерах, как, например, в Германии, причем при открытии общества каждому члену предполагалось принести в дар гипсовый слепок с группы Адама и Евы. Таким образом, они строили себе волшебные замки в облаках, омрачивших горизонт их будущего. Юлия, у которой старые друзья нередко проводили вечера, старалась поддерживать веселое их настроение, хотя ей самой было нелегко.

С приближением прощального вечера на душе у Феликса становилось все мрачнее и мрачнее. Из своих приятелей он виделся только со Шнецом и старался убедить поручика последовать его примеру и также стряхнуть с ног своих прах Старого Света. Стоит разве лежать здесь на боку и киснуть в бездействии, добровольно обрекая себя в лучшие годы на роль инвалида? В Америке найдется довольно работы для такого человека, как он: там опять расцветет для новой жизни его добрая жена; а что касается до материала для комических силуэтов, то в этом отношении на янки понадеяться можно. Шнец, по обыкновению, молча теребил себя за ухо, не отклоняя, впрочем, окончательно предложений Феликса. Поручик вообще сильно хлопотал о том, чтобы Феликс был по возможности в хорошем расположении духа, и в особенности трунил над нежеланием его явиться на маскарад, называя это нежелание напускною сентиментальностью, совершенно недостойною будущего американца.

— Если тебе не хочется позаботиться самому о маскарадном костюме, я, пожалуй, приму эти хлопоты на себя, — говорил Шнец.

Феликс отклонил это предложение. В числе достопримечательностей, собранных им во время странствований по свету, был полный костюм испанского «мало», вывезенный из Мексики. Бархатный кафтан, окаймленный серебряным галуном, панталоны по колено, пестрые шелковые чулки, красная сетка для волос и весь остальной наряд испанского щеголя были Феликсу как нельзя более к лицу, и если, при теперешнем своем настроении духа, он и не мечтал о завоеваниях, то все же ему было приятно показаться в кругу друзей-художников в настоящем характерном костюме.

Вечером, перед самым маскарадом, Феликс долго не решался надеть на себя костюм. Он уже окончательно уложился, расплатился с хозяйкою и, вообще, совсем приготовился к отъезду. Наконец, ему пришлось-таки преобразиться в испанца. Подойдя в блестящем своем наряде к зеркалу, чтобы надеть на курчавые волосы сетку, барон, несмотря на свое грустное настроение, не мог не разразиться громким смехом при мысли, что ему, прежде чем пуститься в неизвестную даль, придется еще раз протанцевать «фанданго». Хохот его разбудил верного, неразлучного с ним старого Гомо. Собака серьезно и как бы с неодобрением посмотрела на своего наружно и внутренне изменившегося хозяина, медленно встала с ковра, подошла к нему и положила свою голову ему на руку.

— Не правда ли, товарищ, — воскликнул юноша, лаская верного своего спутника, — мое веселье кажется и тебе странным. Пойдем! Ты увидишь еще не то. Я беру тебя с собою: ты будешь, наверное, единственный пес, пред которым откроются двери рая.

Он взял маленькую гитару из черного дерева, составлявшую, собственно говоря, принадлежность его костюма, и прикрепил ее красными ленточками к мохнатой спине собаки, потом позвал хозяйку, просил ее разбудить себя завтра вовремя, потому что ему придется уехать с первым поездом; велел привести себе карету и покатил по мягкому, разрыхленному оттепелью, снегу по направлению к английскому саду.

Феликсу приходилось проезжать мимо окон Ирены. Они были не освещены, и ему показалось как-то странно, что брошенный на эти окна прощальный взгляд не вызвал из глаз его слезы. Впрочем, тут не было, в сущности, ничего удивительного. На душе у него было, как у покойника. Страдает только тот, кто живет.

Собака смирно лежала у ног Феликса. Когда карета наезжала на камень, струны гитары звучали, а старый пес вторил им каким-то странным ворчанием.

Было ровно десять часов, когда карета остановилась перед заднею калиткою сада. Танцы начались уже с семи часов, так что Феликс немного опоздал. На пороге рая он решился сбросить с себя гнетущую тоску и быть веселым в продолжение целого вечера. Это благое намерение было вызвано не только музыкой, гремевшей в зале, но также и торжественным видом дворецкого Фридолина, который исполнял обязанность привратника и не впускал никого без предварительной строгой поверки права на вход. Он изображал собою ангела, с огненным мечом в руке, стоящего на страже у врат рая, и был в широкой белой рубашке со складками, подвязанной золотым поясом. С двумя крыльями за спиною, с розой за каждым ухом и с деревянным, оклеенным золотою бумагою мечом в руке он представлял собою до невозможности смешную фигуру. Почтенный Фридолин сидел за столом с кружкою пива и, приветствуя позднего посетителя наклонением артистически причесанной своей головы, ухмылялся, выставляя напоказ блестящий ряд белых своих зубов. Его самодовольное лицо говорило, казалось, каждому: не правда ли, как хорош мой костюм?

Феликс, смеясь, остановился перед стражем полюбоваться его нарядом.

— Этот костюм изготовил для меня господин Розенбуш, — сказал Фридолин, видимо польщенный вниманием барона. — Впрочем, — прибавил он, — вы костюмировались также недурно и хорошо сделали, что берете с собою Гомо. Отчего же такому животному и не посмотреть также на наш маскарад. Там, в зале, сегодня необыкновенно весело, — продолжал он, — каждому члену разрешено пригласить приятеля с дамою. Гостей набралось уже до шестидесяти человек. Однако в прихожей все-таки лучше. Питье остается здесь более свежим и холодным, а притом можно немножко вздремнуть, тем более что, по всем вероятиям, никто уже не приедет, кроме одной лишь дамы, которую ожидает еще Розенбуш.

Феликс привел стража в совершенно райское настроение духа, дав ему на прощание щедрую «на водку». Потом, чтобы избавиться от изъявлений благодарности, он быстрыми шагами направился в большой средний зал, где танцевали. Собственно рай был обращен в столовую.

Нужно было некоторое время, чтобы осмотреться, среди этого шума и хаоса прыгающих и танцующих, и выделить из толпы отдельные фигуры знакомых. На возвышенной эстраде красовался оркестр, состоявший из полудюжины чудовищных фигур, колоссальных зеленых лягушек, ящериц и летучей мыши, наигрывавших на двух-трех скрипках, трубе и контрабасе. В зале было жарко, а потому некоторые из чудищ сняли с себя маски, привесив их себе за спины. Раскрасневшиеся от жары, бородатые прозаические их лица представляли резкий контраст с фантастическими костюмами. Эти костюмы, немало украшавшие празднество, были также произведением баталиста, который, не имея надобности заботиться о собственном наряде, тем ревностнее подвизался на пользу общего дела. Искусно извиваясь между танцующими парами, он бросился навстречу Феликсу, вынул из капюшона табакерку и клетчатый носовой платок, проговорил несколько латинских приветствий и благословений и затем с подобающею важностью подал руку улыбающемуся своему приятелю, упрекнув его за поздний приход.

Феликс не успел пробормотать извинения, как долговязый англичанин, отплясывавший с белокурой немочкой, остановился, вывел даму свою из круга танцующих и подошел к Феликсу. Оказалось, что это был Эльфингер с Анжеликою. Новые приветствия, смех, взаимные разглядывания и восклицания. Возле карикатурной фигуры англичанина, которого Эльфингер представлял с неподражаемым комизмом, артистка казалась более обыкновенного авантажной, тем более что после танцев глаза ее разгорелись, а щеки покрылись румянцем. Розенбуш рассказывал, что Анжелика хотела сперва во что бы то ни стало одеться поселянкой из Дахау, то есть настоящим пугалом. «У нее есть, к несчастью, слабость стараться не быть кокеткой, между тем как, по мудрому соизволению Божьему, все женщины должны быть таковыми. Это кажущееся отречение от прирожденного греха, — говорил Розенбуш, — представляет собою самый страшный вид кокетства, за которое такие святые мужи, как я, должны угрожать грешницам адскими муками». В ответ на это Анжелика показала вид, будто она сильно раздражена высокомерными притязаниями духовенства, и объявила, что намерена выслушивать наставления только от духовных лиц ее исповедания. Затем, с многозначительною улыбкою поздоровавшись с Феликсом, художница взяла его под руку, чтобы проводить к Янсену и Юлии, которые, наивно сказала она, составляют до сих пор самую прелестную парочку на балу.

Феликсу и Анжелике пришлось прокладывать себе путь через весь зал. Вращавшиеся в вихре танцев пары постоянно заставляли их останавливаться. Это дало время барону осмотреться в обществе. Впрочем, он в состоянии был узнать лишь немногих. К нему подошел толстый смуглолицый араб, в белом бурнусе, поклонился, скрестив на груди руки, и после этого безмолвного приветствия удалился на другой конец залы. Феликс узнал в нем Росселя, по комфортабельной манере, с какою араб усаживался в кресла, и хотел было подойти к толстяку, но в это время внимание его обратил на себя молодой паликарь в полном вооружении. Он танцевал с прелестною дамою и носился с нею, как сумасшедший, по всем направлениям, ловко скользя между группами танцующих.

— Это Стефанопулос! — воскликнул Феликс. — Кто такая его дама?

Анжелика пожала только плечами, видимо не желая отвечать. Впрочем, и без этой дамы не было недостатка в красавицах, которые, хотя и принадлежали к самым различным слоям общества, держали себя все без исключения прилично и скромно. К Феликсу подошел молодой архитектор и пожелал ему доброго вечера. На нем был красивый фламандский наряд. Спутницу его нельзя было назвать красавицей, но у нее была чрезвычайно умная и выразительная физиономия. Она была в костюме средневековой мещанки в большом чепце и с высоким воротничком на шее. Пара эта весьма грациозно танцевала старинный национальный гросфатер.