В раю

Янсен посмотрел на нее таким взглядом, которого не выдержала даже ее холопская наглость.

— Я уверен, голубушка, что вы преисправно лжете; доктора у вашей графини нет и в спокойствии она не нуждается. У меня сильное желание оттолкнуть вас в сторону и без дальнейших рассуждений, самому явиться к графине. Но для того, чтобы ваша госпожа убедилась, что имеет дело с вежливым и благовоспитанным человеком, я притворюсь, что верю вам, и возвращусь часа через два. Но тогда (он на всякий случай возвысил несколько голос, чтобы его могли услышать за дверью), я надеюсь, что нервы графини не расстроятся от десятиминутного разговора, который мне придется иметь с нею. Теперь два часа, в четыре я позволю себе постучаться в дверь.

«Так, может быть, будет лучше, — сказал он, спускаясь с лестницы. — Дипломатия на тощий желудок вышла бы, пожалуй, не совсем удачной, а я непременно хочу вести дело с должным хладнокровием».

Янсен завернул в кафе-ресторан, наскоро закусил и вышел на улицу. Свежий, зимний воздух придал ему бодрости. Скульптор шел с открытою головою как бы весною, и длинные его волосы развевались по ветру, так что прохожие смотрели на него с изумлением. До назначенного для визита часа оставалось еще довольно много времени, и Янсен, бродя по всему городу, очутился снова перед мастерской. Фридолин сообщил ему, что Юлия два раза уже заходила, и при вторичном посещении оставила ему записочку. Поручик Шнец и некоторые другие господа также хотели побывать еще раз, а господин барон был в саду на могиле и велел рассказать, как это все случилось. Не был только господин Розенбуш; барышня Анжелика приходила только на минуту, полила свои цветы и ушла, несмотря на то, что сегодня ученики не работают. Не прикажете ли что-нибудь, господин профессор?

Янсен покачал головою и пошел в мастерскую, где и нашел записку. Юлия писала ему на итальянском языке (который уже несколько месяцев изучала вместе с ним) убедительную просьбу избавить ее от мучительного беспокойства насчет себя и своих намерений. Теперь она идет с визитом к Ирене, а потом будет ожидать его у себя дома. В конце письма Юлия еще раз просила его непременно быть у нее вечером. Эти строки благотворно подействовали на Янсена, но он остался непреклонен в своем решении посетить свою возлюбленную не ранее, чем приведет все дело в ясность.

Он сел на софу и придвинул к себе столик, чтобы набросать несколько слов для успокоения своей возлюбленной. В это время кто-то сильно постучал в двери.

Отворив двери, он с изумлением увидел перед собою приемную мать Франциски. Эта маленькая дама, дом которой был набит детьми, а голова заботами, навещала его редко и всегда в сопровождении своей питомицы.

Черные, всегда смеющиеся глаза испуганно блуждали по мастерской, ища чего-то.

— Ребенок здесь? — проговорила она, едва переводя дыхание.

— У меня? Нет! С чего вы это взяли?

Он быстро подошел к ней.

— Что с вами, милая моя? Разве вы присылали сюда Франциску?

— Ее здесь нет! Боже мой! Может быть, она наверху у Анжелики, без вашего ведома… я сейчас…

— Анжелики нет наверху, я здесь совершенно один. Ради бога, скажите….

Он замолчал… Его томило тяжелое предчувствие…

Испуганная женщина села на пьедестал группы прародителей и, казалось, избегала взглядов скульптора.

— Где же ребенок? — вымолвил он наконец с трудом.

Она устремила на него умоляющий взор.

— Не убивайте меня. Я не знаю, где он… Его кто-то похитил. Я в страхе прибежала сюда… я больше не в силах.

Она как будто ждала, что после этого признания Янсен ее непременно убьет.

Видя, что скульптор ничего ей не делает, она, собравшись с силами, в отрывистых фразах рассказала ему о случившемся. Она отправилась после обеда в город и в доме для надзора за детьми оставила старушку мать. Тотчас после ухода хозяйки, как будто только этого и ждали, — вошла в дом незнакомая дама.

— Молодая? С голубыми глазами? — спросил, скрежеща зубами, скульптор.

— Нет. Женщина уже пожилая, лет пятидесяти, вся в черном, с густым вуалем. Она спросила про Франциску, которую, как говорила, хочет отвести на часок к Юлии, и прибавила, что дело идет о сюрпризе, который готовится отцу, что Анжелика рисует портрет девочки, на улице ждут ее дрожки, одеваться девочке незачем, достаточно будет накинуть бурнусик. Старушке сначала показалось это несколько странным, но когда незнакомка сказала, что легкая простуда помешала Анжелике прийти самой, то сомнения ее рассеялись. К тому же малютку обещались доставить через два часа обратно. Дама, казалось, была посвящена во все отношения кружка, в котором вращались Янсен и Юлия, так что старушка не могла ей отказать. Однако же, несмотря на все это, с отъездом незнакомки старушкой овладел невольный страх и она едва могла дождаться возвращения дочери. Дела задержали хозяйку в городе долее, чем она предполагала. Возвратившись домой и не найдя там ребенка, она немедленно бросилась на поиски. Но они оказались тщетными, так как малютки не было ни у Юлии, которая сама была в отсутствии и даже, против обыкновения, не обедала дома, ни у Анжелики, где ей сказали, что художница вышла из дому не ранее полудня, так как встала поздно и к тому же нашла, что день слишком пасмурен для работы. Оставалась еще надежда отыскать ребенка у отца, но его и тут не оказалось.

Во время этого рассказа глаза женщины наполнились слезами, она соскользнула с пьедестала и, рыдая, сидела на голом полу почти у ног оцепеневшего Янсена, точно вымаливая у него прощение.

— Успокойтесь! — сказал ей Янсен после некоторого молчания. — Ведь вы ни в чем не виноваты. Поверьте мне, ребенок не пропал. Нет — он похищен. Кому же лучше сберечь его, как не родной матери.

Плачущая женщина встала и с удивлением посмотрела на скульптора.

— Да, да, — повторил он с горькою усмешкой. — Вы еще не все знаете, моя дорогая; с моей стороны было непростительно не сообщить вам сегодня же, заранее, что жена моя опять всплыла; вчера она уже показала образчик своего искусства в раю, где она разыграла, правда, короткую, но чрезвычайно эффектную сцену. Теперь начался второй акт. Что третий акт, в котором действующим лицом выступлю я, — будет последним, в этом я могу вас уверить.

— Она здесь? Ребенок у ней? И вы знаете, где она?

— Нет еще. Но я знаю того, кому это хорошо известно и который сдастся на мои убеждения и откроет мне все… Теперь четыре часа — как раз время идти к ней. Пойдемте.

— Если я вам не нужна, то ступайте одни и дайте мне лучше отдохнуть здесь несколько времени.

— Я сейчас пошлю за извозчиком. Вам незачем идти так далеко пешком, тем более что нам почти одна дорога.

Янсен призвал швейцара и послал его за каретой. В ожидании он молча ходил взад и вперед по мастерской, собеседница же его бросилась на стул и старалась прийти в себя.

Вдруг послышался за дверьми голос баталиста.

Розенбуш вошел вместе с Феликсом. Бледное лицо его имело несколько тревожное выражение. Видно было, что сцена минувшей ночи не изгладилась еще из его памяти.

Живописец как-то неловко поклонился Янсену и сказал:

— Я, конечно, не показался бы вам на глаза в таком скверном расположении духа, если б не имел в виду сообщить об одной случайной, может быть, небезынтересной для вас встрече. С час тому назад отправился я прогуляться, с головою, отяжелевшей от вина, которого я влил в себя достаточное количество, чтобы потопить горе о несчастной кончине Гомо. Не желая встречаться с знакомыми, я направился за город и, будучи в мрачном настроении, между прочим посетил кладбище, отыскивая для себя местечко для вечного успокоения. Возвращаясь к Зедлингерским воротам, я увидел карету с уложенными чемоданами, ехавшую ко мне навстречу. Такое явление в это время года и притом в век железных дорог показалось мне странным, и потому я стал пристально разглядывать карету. В карете сидели друг против друга мужчина и дама. В даме, высунувшейся из окошка, я узнал вчерашнюю незнакомку, загадочную госпожу Сент-Обен, а в спутнике ее греческого донжуана Стефанопулоса. Они разговаривали между собою с таким жаром, что не обратили на меня внимания. Дама была чрезвычайно прелестна; на голове, вместо вчерашнего капюшона, был шитый золотом башлык, голубые глаза… Но что с тобой, Янсен? — спросил он, видя, что скульптор совершенно побледнел. — Я думал сообщить тебе что-нибудь приятное, рассказав, что эта особа и убийца твоего Гомо укатили.

— Не было ли с ними ребенка? — воскликнул совершенно вне себя скульптор и бросился к рассказчику.

— Ребенка?.. Может быть, он и был в карете. По крайней мере, на пустых местах лежали шаль и разные тряпки. Но, ради бога, мой друг….

— Хорошо. Спасибо тебе. Я знаю теперь достаточно. Час тому назад, говоришь ты? По Ведлингерской дороге? Хорошо. Извините меня, сударыня, я… я должен уехать… Я хочу только на всякий случай…

Он бросился к старому шкапу, стоявшему в углу, дрожащею рукою растворил двери и вынул запыленный, ржавый пистолет.