В раю

Розенбушу очень хотелось размять свои ноги, но когда на скромное его предложение не последовало ответа, он со вздохом решился продолжать свою незавидную роль, все еще надеясь, что ледяная холодность маски растает под влиянием всеобщей веселости.

Так прошли они через весь зал. Вдруг загадочная незнакомка остановилась и выдернула свою руку из руки кавалера. Движение это было так судорожно, что Розенбуш с удивлением посмотрел на нее и заметил, что глаза незнакомки неподвижно смотрят в ту сторону, где у окна сидели Янсен и Юлия с некоторыми другими нетанцующими гостями. Танцы прекратились и нетанцующие встали, чтобы пройтись. Но голубые глаза под седыми бровями продолжали следить за Янсеном и Юлиею и, казалось, кроме них никого не замечали. По крайней мере, все старания долговязого англичанина вызвать нового монаха на то, чтобы он вошел в роль духовной особы, остались совершенно тщетными.

— Что с вами, милостивая государыня, — шептал ей Розенбуш. — Дойдемте до стульев; сядьте, вам нужно немного отдохнуть. Взгляните на этого благородного венецианца. Это мой друг Янсен, даровитый скульптор, а красавица, которую он ведет под руку…

Она не слушала. По-прежнему не подавая ему руки, она пробралась к стульям и расположилась на одном из них.

Смущенный Розенбуш стоял перед нею. Он не знал, что делать с этим странным существом.

Он хотел дать всему шуточный оборот, напомнив своей даме, что они в раю, а не в монастыре, но в то же мгновение она, точно от действия какой-то магнетической силы, внезапно вскочила со стула. Ее испугало глухое ворчанье. Дрожа всем телом, она оглянулась, откинулась назад и увидела старую собаку, которая спала, по обыкновению, за стульями. Собака медленно привстала и, махая хвостом, устремила на гостью сверкающие гневом глаза.

— Уведите меня отсюда, уведите! — шептала гостья Розенбушу, ухватившись за его руку. — Здесь… страшное животное, посмотрите, как оно на меня смотрит! Боже, как я испугалась!

— Успокойтесь, милостивая государыня, ведь это старый Гомо. Притом же в раю овечки пасутся вместе со львами.

Она судорожно взяла его за рукав рясы и увлекла прочь от окошка. Нельзя было не удивиться, что собака, не обращавшая никакого внимания на других масок, не спускала глаз с маленького капуцина. Видимо, взволнованная, она сердито преследовала его, потряхивая по временам ушами, и глухим ворчаньем выражала свой гнев.

— Ради бога, освободите меня от этого чудовища, — просила испуганная женщина дрожащим голосом. — Я ненавижу собак. А эта, — если вы ее не прогоните, принудит меня выйти из зала…

— Куш! Гомо, куш! — кричал баталист, ища глазами Янсена, так как сам он не решался выгнать из рая такого почтенного гостя. Но животное, по-видимому, не узнавало голоса своего старого знакомого. Когда Розенбуш протянул руку, чтобы схватить собаку за ошейник и вышвырнуть ее вон, она зарычала так грозно, что все окружающие с испугом отступили назад.

Знакомый голос достиг ушей Янсена.

— Что это сделалось с моим стариком! — сказал он, прислушиваясь. — Нужно посмотреть. — И с этими словами он покинул Юлию с Анжеликой, отправившихся между тем на поиски молодой четы, долгое отсутствие которой обратило наконец их внимание.

Снова раздалось грозное рычанье. Музыканты перестали играть. Янсен между тем приблизился к толпе, собравшейся вокруг собаки, и позвал Гомо. Послушное животное тотчас повернуло голову к своему господину, но когда двойник капуцина, пользуясь удобным моментом, хотел скрыться в толпе, животное быстрым прыжком настигло беглянку, заворчало и ухватило зубами за край капуцинской рясы.

— Назад, Гомо, назад, назад! — повелительно кликнул Янсен.

Но собака не думала повиноваться и продолжала держать в зубах край одежды капуцина; незнакомка слегка вскрикнула; рука, которою она старалась прикрыть лицо, страшно дрожала, тогда как другая силилась вырвать из пасти зверя рясу.

В это время через толпу любопытных протиснулся Стефанопулос. Он быстро схватил животное за горло и хотел оттащить его прочь. Зубы высвободили рясу, но пока животное смотрело враждебными сверкающими глазами на нападающего, тяжелые передние лапы ухватились с такою силою за веревку, служившую капуцину вместо кушака, что монах споткнулся и упал на пол. Тогда собака, придерживая упавшего лапой, испустила громкий, победный вой и, грозно махая хвостом, остановилась перед своею добычею. Янсен отшатнулся назад.

Причиной этому была не внезапная, неожиданная злость старого Гомо. Глаза Янсена с ужасом устремились на упавшего капуцина. От падения у незнакомки свалился капюшон, седая борода соскользнула вниз и на мгновение показалось бледное женское лицо. Этого мгновения достаточно было для Янсена и для молодого грека, чтобы узнать незнакомку.

— В уме ли вы? — спросил грек, которого ошеломило это внезапное открытие. — Отчего стоите вы как вкопанный? Прогоните бешеную собаку, не то может приключиться несчастье, или черт возьми!..

Янсен не двигался. Лицо его позеленело. Из-за полуоткрытых губ виднелся ряд стиснутых зубов. Вокруг царствовало глубокое молчание, среди которого раздавалось только глухое рычание Гомо.

— Ну так поможем себе сами, как умеем! — вскрикнул Стефанопулос. — К черту собаку! — И, в одно мгновение выхватив длинный кинжал, висевший за поясом, грек вонзил его в раскрытую пасть старого животного.

Кровь хлынула из пасти животного, которое с глухим стоном повалилось близ самой незнакомки.

ГЛАВА VII

Между тем Феликс и Ирена не только не слыхали ничего, что происходило в зале, но даже и не обращали внимания на то, что серые тучи разразились дождем и поднявшийся ветер стряхивал с ветвей рыхлый снег прямо им в лицо. Они не имели ни малейшего желания вернуться домой. Ирене казалось, что она никогда не устанет, странствуя с Феликсом рука об руку. Но, боясь за ее здоровье, Феликс настаивал на том, чтобы приютить свою цыганку в безопасном от дождя местечке.

— Теперь, — говорил он, — нам более всего следует избегать простуды. Наедине между нами могут случиться такие обстоятельства, при которых насморк может оказаться большою помехою. Пойдем же, моя бесценная! Я бы хотел протанцевать с тобою всю ночь напролет. Боже мой! Как трудно наверстать потерянное время!

В эту минуту послышался стон издыхавшей собаки.

— Что это? — спросил Феликс. — Это не веселые звуки. Тут что-то неладно… Под тропиками я часто слышал подобные звуки и спал, не обращая на них внимания. Но под этим серым небом другое дело.

Феликс ускорил шаги по направлению к дому и, подойдя к нему, увидел, как из быстро растворившихся дверей выбежали две фигуры, которые устремились по направлению к карете, стоявшей шагах в тридцати от дома, совершенно так же, как и в ту ночь, когда исчезла выброшенная за окно картина.

Он мог только разглядеть монашескую рясу.

— Розенбуш! — закричал он.

Но крик его только заставил беглецов поспешить еще более. Они добежали до кареты. Что-то белое мелькнуло в темноте. Феликсу показалось, что это фустанелла^[93] молодого грека. Дверцы быстро захлопнулись и карета покатилась по мостовой.