В раю

Взоры его как-то невольно остановились на освещенном окне второго этажа. Темная тень женской фигуры показалась там на одну минуту. Но он не мог различить, была ли это Ирена? Затем фигура отошла от окна, Феликс же остался тем не менее на своем наблюдательном посту.

Он стоял прислонившись к фонарному столбу, не ощущая ни холода, ни боли. Ему казалось, что он находится уже по ту сторону «большой воды» и что между ним и окошком, на которое смотрел, расстилается океан. Никогда не ощущал он яснее, что без этой девушки счастье для него невозможно, а между тем никогда не был он так далек от надежды, как теперь. «Нет, — думал он про себя, — пока я здесь в городе, мне ни под каким видом не следует приходить сюда, на это место: мужество мое подвергается здесь слишком большому испытанию и, пожалуй, даже моя решимость может как-нибудь поколебаться».

Он хотел раз навсегда забыть о существовании этого окна: давал себе обещание забыть и в то же время чувствовал, что это неисполнимо…

Свет в окне погас. Феликс вздрогнул и почувствовал, что для него там как будто навсегда все кончено. Затем он приободрился и тихонько побрел к себе домой.

Несмотря на позднюю ночь, городские улицы были еще оживлены. По случаю Рождественского сочельника от двенадцати до часу ночи в церквах служили всенощную, и потому много богомольного и любопытного люда было еще на ногах. Феликс, успевший отойти весьма недалеко, нагнал две парочки, по-видимому, торопившиеся домой еще менее, чем он сам. Впереди шла рослая, здоровая женщина под руку с мужчиною, который, должно быть, рассказывал ей что-то очень забавное, так как она постоянно смеялась и каждую минуту поворачивала голову, оглядываясь назад. Она как будто удивлялась, что другие не хохочут заодно с нею. Спутники ее шли особняком, а не под ручку, как первая пара. Кавалер держался, однако же, очень близко к девушке и что-то усердно нашептывал ей вполголоса. Она же шла совершенно равнодушно, понурив голову, и, по-видимому, не обращала ни малейшего внимания на его слова.

Свет фонаря на мгновение озарил эту группу и ярко осветил шляпку с белым пером, кокетливо сидевшую на рыжем шиньоне.

— Ценз! — воскликнул с удивлением Феликс.

Девушка внезапно остановилась и стала осматриваться вокруг.

— Вы ли это? — сказал Феликс, быстро подходя к Ценз. — Где вы так долго пропадали? Но вы не одни, я не хочу вас задерживать.

Девушка стояла, не отвечая ему ни слова.

Провожавший ее молодой человек, с довольно дерзкой и в то же время испитой физиономией, по-видимому, какой-то конторщик, взял на себя ответить Феликсу вместо Ценз и заявил, что не допустит, чтобы кто-либо, в его присутствии, не представившись ему, осмелился завязать на улице разговор с его дамою. Затем он предложил Ценз свою руку и хотел увести ее к шедшей впереди паре, которая теперь только, обратив внимание на происходившее, остановилась и стала оглядываться.

— Вам тут нечего допускать или не допускать, любезный друг, — возразил совершенно хладнокровно Феликс. — Если фрейлейн Ценз будет угодно со мною поговорить, то вы подождете, пока мы кончим. Впрочем, вы, может быть, предпочитаете идти своею дорогою? Что же, Ценз? Можете вы располагать пятью минутами свободного времени для старого друга?

Девушка широко раскрыла глаза и проговорила несвойственным ей робким голосом:

— Так вы и в самом деле меня еще не забыли?

Потом, не дожидаясь ответа, она сказала своему кавалеру:

— Прошу вас более не беспокоиться, далее я уже найду дорогу сама. Спокойной ночи.

— Как бы не так! — воскликнул молодой человек, — оставить тебя посреди улицы потому только, что с тобой повстречался этот молодчик. Нет, черт побери, этого не будет!

Повернувшись с угрожающим видом к барону, он закричал своим спутникам, чтобы они были свидетелями, как он отделает непрошеного гостя; но высокая черноволосая дама узнала Феликса и быстро шепнула на ухо раздраженного его противника несколько слов, не оставшихся, по-видимому, без впечатления. Он разразился еще несколькими гневными восклицаниями, потом глухо расхохотался и, саркастически раскланявшись с Ценз, которой на прощанье послал презрительное крепкое словцо, повернулся на каблуках и пошел вслед за своими спутниками, которые, как будто ни в чем не бывало, продолжали идти своею дорогою.

— Я тебя застал, нечего сказать, в прелестной компании, — сказал Феликс, приближаясь к девушке, дрожавшей всем телом от страха. — Я думаю, тебе было с ними не совсем-то по нутру. Теперь расскажи мне, кто они такие и как жилось тебе до сих пор. Высокая женщина, если я не ошибаюсь, — Черная Пени. Бедная девушка, верно, тебе жутко пришлось, если ты опять прибегла к ее покровительству?

Ценз схватила Феликса за руку и пошла с ним, отдавшись вполне на его волю.

Феликс почувствовал глубокое сострадание к девушке, увидев, как она исхудала и побледнела и как дурно была она одета. Сначала Ценз не могла вымолвить ни слова, жалуясь на стеснение в груди. По временам она останавливалась, чтобы перевести дух; но от ласковых его слов лед начал мало-помалу таять. Ценз рассказала, что вела все время самую горемычную жизнь, тщетно искала работы и, в конце концов, не нашла другого исхода, как обратиться к своей старой знакомой, у которой теперь и приютилась. Но так как она утратила прежнюю веселость, то не могла более угодить Черной Пени и охотно ушла бы от нее, если бы только знала, где приютиться. Пени, Тереза тоже, знакомила ее с разными господами и называла дурой, когда она не поддавалась на удочку. Сегодня вечером пришел к Черной Пени любовник проводить ее ко всенощной. В церкви встретился с ними его добрый приятель. На возвратном пути они хотели зайти в гостиницу, чтобы «выпить чарочку». Когда девушка услышала голос Феликса, ей показалось, будто перед нею разверзлись небеса. Теперь на душе у нее стало легко.

Затем Ценз начала расспрашивать Феликса, как это случилось, что он подоспел как раз вовремя? Каково ему живется-можется? Окончательно ли он выздоровел?

При этом она опять начала смеяться своим непринужденным веселым смехом. Все пережитые ею превратности судьбы, казалось, миновали для нее совершенно бесследно.

— Ценз, — сказал ей Феликс, — тебе ни в каком случае не следует возвращаться к этой черной ведьме. В конце концов ей удастся-таки тебя погубить. В этом нечего и сомневаться. Но что же думаешь ты делать? Да и вообще, случается ли тебе когда-нибудь серьезно подумать о будущем?

Смеющееся личико девушки внезапно омрачилось.

— Конечно, случается, — сказала она и кивнула утвердительно головою. — Я решилась подождать до лета; если тогда в моей судьбе не последует перемены к лучшему, тогда… я не боюсь воды… отправлюсь еще разок прогуляться по штарнбергскому озеру и когда буду на самой середке, зажмурю глаза и брошусь в воду. Говорят, что при этом не приходится страдать очень сильно…

— Видите ли, — продолжала она, видя, что Феликс молчал, — я все равно никогда не буду счастлива в этом мире; впрочем, счастье обыкновенно дается в удел лишь немногим. Как кому на роду написано. Только зачем же добровольно подвергать себя мучениям? Кому какое дело, что меня не станет? Вопрос о том, жить или не жить, касается только меня лично и никого интересовать не может.

Феликс схватил ее за руку.

— Хочешь сделать для меня большое удовольствие, Ценз? — ласково спросил он ее. — Обещай исполнить то, о чем я тебя буду просить, и пойти туда, куда я тебя поведу. Ты знаешь, что я желаю тебе добра?

Девушка вопросительно взглянула на Феликса и затем подала ему также и другую руку; краска бросилась ей в лицо. Казалось, что в ней внезапно пробудилась радостная надежда. Ею овладело какое-то смущение.

— Делайте, что хотите, — едва слышно проговорила она. — Кроме вас, у меня нет никого на свете. В сущности, ведь все равно, убьете ли вы меня или осчастливите.

— В таком случае нечего мешкать, пойдем, — сказал Феликс, снова взяв Ценз под руку. Он знал, какое именно чувство заговорило в девушке, и понимал, что должен будет обмануть ее надежды, но не разочаровал ее, так как хотел, чтобы она пошла туда, куда он желал ее отвести.

С четверть часа шли они молча по темным, пустынным улицам и наконец остановились у дома, в верхнем этаже которого окна были освещены.

— Мы пришли, — сказал Феликс своей спутнице.

Она слегка вздрогнула.

— Разве вы переехали? — спросила она, глядя со смущением на незнакомый ей дом.

— Нет Ценз, здесь живу не я, а человек, к которому я хотел тебя отвести, человек, который много лучше меня будет о тебе заботиться. Тебе будет у него гораздо лучше, чем было бы у меня даже в том случае, если б я взял тебя с собою в Новый Свет. Ты знаешь, о ком я говорю, дитя мое; ты не подумала о нем, когда сказала, что здесь на земле ни для кого не нужна.

— Нет, — продолжал он, заметив, что Ценз собиралась от него ускользнуть, — я тебя не выпущу, ты сама ведь обещала меня слушаться. Если бы ты знала, как сильно желает старик загладить то, чем он провинился перед твоею бедной матерью! Если б ты знала его, как мы все!.. Теперь он одиноко сидит там, наверху, в своей комнате. Поручик рассказывал мне, что бедный старик накупил всяких безделушек, чтобы одарить на Рождество свою внучку в случае, если ей придет в голову благая мысль навестить в сочельник своего деда. Ты бы хорошо сделала, Ценз, если б пересилила себя и доставила твоему деду удовольствие. Хоть теперь немного и поздно, но лучше поздно, чем никогда. Вероятно, тебе будет на душе легче, чем если б ты сидела в гостинице рядом с какими-нибудь гуляками, пила там скверное пиво и слушала еще худшие речи? Во всяком случае, если ты не в силах будешь жить у деда, то и тогда еще будет время для предполагаемой прогулки по озеру.