В ритме сердца

Я зла на своё хроническое невезенье, на необходимость так долго и бессовестно лгать Остину и на не поддающиеся контролю чувства к Мистеру Харту, которые я хочу вырвать из груди, как страницу из книги, и сжечь, не оставив и горсточки пепла.

Зла на Эмилию, что всё это время была непроходимой наивной дурой и наотрез отказывалась верить моим словам. Я уже предчувствую те душераздирающие рыдания, которыми она будет давиться, склонившись на моё плечо.

Зла на Марка — за то, что он такой, какой есть: мерзкий, вечно ненасытный, похотливый кабель без принципов, совести и, конечно же, мозгов, которого теперь мне нужно будет каким-то образом найти среди толпы гостей, а затем ещё и жалобно умолять его не выдавать Остину мою тайну.

И, наконец, я зла на Адама!

О-о-о… На него я злюсь гораздо сильнее всех прочих, и причин на то хоть отбавляй. За то, что не отпустил меня, когда я его просила, и заварил всю эту кашу, которую мне теперь не расхлебать; за то, что притягивает меня к себе чем-то большим, чем просто плотским желанием, и я никак не могу с этим совладать; и в завершение за то, что «подбил» меня своим эмоциональным перепадом: сначала вёл себя, как милый сказочный принц, что души не чает в своей принцессе, а когда ему что-то не понравилось, мигом превратился в надменного властного мудака, тем самым живо напоминая мне, кем на самом деле он меня считает — приобретённым на вечер товаром.

И даже несмотря на то, что я ни на секунду об этом не забывала, его слова всё равно нещадно сдавливают мне грудь болезненным спазмом.

Кто ты, а кто — я!

— Да пошёл ты! — отпускаю крик в воздух, ударяя кулаками по ограждению террасы. — Урод высокомерный! Вот ты кто!

А потом ещё мечтает, чтобы я его о чём-то умоляла! Ага! Пусть мечтает дальше! Теперь моё желание довести его до потери пульса, не произнося вслух то, что он так отчаянно ждёт услышать, помножилось в сто раз.

И да! За то, что после всего случившегося я по-прежнему жажду поиграть с ним в сексуальные игры, я тоже, мать его, злюсь неимоверно!

Дыши, Николь! Дыши! Сейчас совсем неподходящее время для срыва.

Чтобы добраться до этой уединённой террасы с видом на живописный сад, пришлось пройтись через всю территорию дома, и потому здесь не слышен ни единый звук действующего в особняке торжества. Только тихое жужжание насекомых, щебетание птиц и свистящие порывы ветра, играющие с моими волнистыми прядями.

На террасе нет никого, кроме меня и приставленного ко мне охранника, который остался сторожить свой объект возле входа, и потому в стремлении выпустить пар, чтобы не натворить ещё больше неприятностей, не щадя рёбра ладони, я наношу множество сильных ударов по бетонной поверхности, стараясь переключиться с ярости на телесную боль.

И только когда мне удаётся это сделать и немного прийти в себя, перед моим взором наконец предстаёт совершенная красота цветущего сада, пестрящего разными красками всевозможных видов цветов, деревьев и кустарников, что омываются изумрудными водами декоративного водоёма, посреди которого из огромной мраморной чаши бьёт раскидистый фонтан.

Я опираюсь на полукруглую балюстраду и, восторгаясь шедевром ландшафтных дизайнеров, приступаю глубоко вдыхать вечерний майский воздух, благоухающий свежестью, ароматами цветов, сладкими нотками недавно скошенной травы и хвоей.

— Успокоилась, или мне опять помочь? — внезапный шёпот возле щеки заставляет меня содрогнуться, а сердце подпрыгнуть до горла и, вернувшись на место, ускорить свой темп.

— Чёрт!.. Адам! — поперхнувшись от испуга, шиплю я, ощущая, как крепкое мужское тело заслоняет собой все пути отхода. Он прижимается к моей спине вплотную, замыкая меня в клетке своих рук, опустив ладони на перегородку.

— Я думал, ты меня почувствуешь на расстоянии, но, видимо, нешуточная драка с бетоном была чересчур увлекательной, — иронизирует он, с новым вдохом склоняя голову к моим волосам.

— Ты давно здесь стоишь? — озадачиваюсь я.

— Достаточно, чтобы понять, что ты в конец ненормальная, — его голос, как всегда, окрашен спокойствием, но я чувствую, как сильно опускается и поднимается его грудь от тяжёлого дыхания, а энергия, исходящая от его тела, бьёт агрессивным током.

— Я никогда и не говорила, что я адекватная, поэтому будь добр хотя бы сейчас оставить в меня покое. Ты сам дал мне пятнадцать минут отдыха.

Чтобы отвлечься от навязчивого желания потереться о него своим телом, вскидываю голову вверх и концентрирую внимание на густо усыпанное звёздами небо, что ежесекундно всё сильнее прячется за покровом туч.

— Я позволяю тебе здесь отдыхать уже полчаса, — томно сообщает Адам, царапая кончиком языка мочку моего уха.

— Значит, я должна быть ещё и признательна за твою щедрость? — язвлю я, стараясь справиться с накатившей волной возбуждения, от которого ноги слабеют, подкашиваясь в коленях, а по коже пробегает огонь.

— Безусловно, но прибереги свою благодарность на вечер — выразишь её вместе со всеми остальными своими желаниями, а пока…

Я жмурюсь, всеми силами подавляя вибрирующий стон в груди, когда он припадает губами к моей шее рядом с ключицей и медленно скользит всё выше и выше…

— Скажи мне, что именно так сильно разозлило тебя, дикарка? Неожиданная встреча со своим дружком? Его вызывающее поведение? Или то, что я помешал вам мило побеседовать?

От обманчиво бархатной интонации его голоса вслед за возбуждением во мне нарастает тревога, а ощущение горячего дыхания на моей шее напоминает лезвие ножа, что в любой момент способно перерезать мне горло.

— Всё вместе, — выдыхаю честный ответ.

Я не вижу его лица, но по неодобрительному рычанию, резонирующему на моей тонкой коже, мне становится предельно ясна степень его раздражения.

— Кто он? — спрашивает остро и свирепо, отчего я осознаю, что мне сейчас лучше ему не врать.

— Знакомый.

Но мой короткий ответ совсем не удовлетворяет Адама.

— Либо ты сама рассказываешь, какие отношения связывают тебя с этим недоумком, либо я всё узнаю своими путями.

— Тогда, полагаю, ты можешь сразу же приступать к самостоятельному расследованию, ведь, что бы я сейчас ни сказала, ты вряд ли мне поверишь.

Вздрагиваю, когда Адам одним плавным движением поворачивает меня на сто восемьдесят градусов к себе и, приподнимая моё лицо за подбородок, вынуждает встретиться с ним взглядом.

— А ты попытайся хоть раз быть максимально честной — а там дальше я уже решу: верить тебе или не верить.

В приглушённом освещении террасы чернота его глаз кажется ещё более пугающей, осязаемой, манящей… Но тлеющие угли моей только что обузданной ярости позволяют мне не поддаться его искушению, напрочь забыв о том, с каким превосходством он смотрел на меня ещё совсем недавно.