В ритме сердца

— Я тебя умоляю, Роберт, ты серьёзно? — недобро усмехается Адам. — Я пока ещё не дошёл до ручки, чтобы хотеть специально «очаровывать» ребёнка. Мне просто нужно было, чтобы твоя болтливая девица услышала меня с первого раза.

— Надеюсь, и ты меня тоже услышал с первого раза, — каждый отчеканенный мистером Хартом слог подобен хрусту по снежному настилу. — И отпусти девушку пообщаться с Миллой. Она уже несколько месяцев не видела никого из старых друзей.

— Это должно как-то повлиять на моё решение? — надменно спрашивает Адам.

— Нет, на твоё решение должна повлиять моя личная просьба, — в той же манере поясняет отец. — Пусть они идут наслаждаться вечерней программой. Уверен, твоей спутнице это тоже понравится куда больше, чем снова слушать непонятные ей разговоры о технологических разработках, — говорит он, вновь не бросая на меня даже мимолётного взгляда.

Ну и слава богу! Увольте! Мне хватает его гнетущей мощной ауры, морально прибивающей к земле.

Я выжидающе смотрю на Адама, отслеживая, как в его угольно-чёрных зрачках беснуются всполохи злости, кадык на шее дёргается в такт глубокому дыханию, а припухшие от моих поцелуев губы сжимаются плотнее. Он крайне недоволен, но тем не менее решает уступить:

— Ладно, иди с ней.

Всего секунда — и он стоит вплотную ко мне, вынуждая меня невольно ахнуть и до хруста сжать кулаки, болезненно врезаясь ногтями в ладони, чтобы вновь не расплыться до состояния жижи под действием его мистической силы.

— Не делай глупостей, Лина, я буду за тобой приглядывать и вернусь сразу же, как закончу разговор с Уитмором, — горячо шепчет он и, не позволяя мне даже утвердительно кивнуть для ответа, склоняет голову к моему лицу и запечатывает рот долгим, обжигающим нежную кожу губ поцелуем, что внутривенно проводит по моему телу сладкие пары желания и чего-то ещё… Мощного. Взрывного. Неконтролируемого. И я опять не могу дать этому точное определение.

Это не любовь, но и далеко не банальная симпатия, влечение или просто страсть. Это что-то за гранью всех мыслимых представлений и понятий в отношениях между мужчиной и женщиной. Ну оно и понятно. Ведь Адам сам по себе — за гранью разумного.

И почему именно я стала той счастливицей, которую он так жадно и бесстыдно целует прямо на глазах у своего отца, я поистине не знаю, но сейчас это не самое важное, над чем мне стоит ломать себе голову.

Как говорила Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра».

А сейчас… раз уж у меня появляется такая возможность, мне нужно сконцентрировать все свои силы и внимание на гораздо более серьёзной проблеме, решение которой до завтра подождать никак не может.

И связана она вовсе не с Адамом Хартом.

Глава 7

Мы вернулись обратно в кварцевый зал, когда вместо фонового звучания струнных инструментов слух гостей уже вовсю очаровывал приятно льющийся голос певицы, а прежде светлая атмосфера помещения сменила оттенки на более приглушённые, интимные, располагающие к тому, чтобы наконец отбросить все чинные беседы в сторону и расслабиться, созерцая вечернюю шоу программу или отправляясь танцевать.

Я хоть и приходила в полнейший восторг от каждого потрясающего выступления знаменитых певцов, артистов и танцоров, но ни на минуту не прекращала параллельно выискивать в многолюдной толпе элиты города наглую морду Эндрюза, с которым мне срочно нужно поговорить до того, как он успеет надраться до положения риз.

Я даже представить себе не могу, что нас ждёт с Адамом дальше, но я точно знаю одно: меня совершенно не волнует его требование ко мне — с этого момента вычеркнуть всех мужчин из своей жизни. Даже несмотря на то, что вычёркивать мне по сути-то и некого. В моей тайной любовной истории вписано лишь одно имя. Только один, но самый значимый мужчина, который является для меня всем: другом, братом, родным человеком и любовью всей моей жизни. Я никогда не откажусь от Остина и очень надеюсь, что Адам сможет с этим смириться.

Что касается наших новоиспечённых отношений с Хартом — теперь я обязательно расскажу о них Остину и должна успеть это сделать раньше, чем Марк наплетёт ему всякий вздор. Но по поводу «Атриума» всё остаётся неизменным.

Я разобьюсь в лепёшку, но не допущу, чтобы Остин узнал обо мне правду! Не потому что боюсь, что он во мне разочаруется или не поймёт. Остин поймёт. Позлится. Прям мощно так позлится. Но рано или поздно поймёт. Но я не хочу, чтобы ему открылась часть меня, которую я сама презираю, терплю и люто ненавижу.

И если он видит во мне исключительно свою маленькую буйную девочку. Младшую сестричку. То пусть это так и остаётся. Я не хочу менять этот чистый образ в его глазах. Не хочу проявлять перед ним эту порочную, грязную и отвратительную часть своей повседневной жизни.

Остин — моя мечта. Самая заветная и самая несбыточная.

И я всем сердцем не хочу, чтобы моей мечте стало известно, в кого по ночам превращается его неугомонная малышка.

Он не узнает.

Я сделаю всё ради этого.

Обещаю.

— Как же он на тебя смотрит, Ники, — от скрупулёзного разглядывания лиц гостей меня отрывает таящий от придыхания голос Камиллы, что ещё не до конца успела отойти от побочных эффектов влияния Адама, и потому по-прежнему пребывает в непривычном для неё немногословном режиме, что, если честно, очень даже радует.

Девчонка хоть и приятна мне, и я выдохнула с облегчением, узнав, что после её взбалмошного побега из интерната и пропажи без вести на несколько месяцев с ней не случилось ничего плохого, но она далека от статуса моей близкой подруги, и потому слушать её бесконечный поток историй меня надолго не хватило бы, а отвечать на вопросы об Адаме — просто не получилось бы. Кто бы мне ответил хотя бы на один?

— Как бы я хотела, чтобы и на меня так тоже кто-нибудь посмотрел, — она глубоко вздыхает, неотрывно глядя куда-то вдаль.

Обнаружив в паре десятков метров от нас предмет её вожделения, я натыкаюсь на жгуче-чёрные глаза, что даже с расстояния заставляют каждую клетку моего тела плавиться, подобно олову в печке.

В горле резко пересыхает, а весь низ живота тяжелеет, когда я невольно зависаю в любовании манер общения Адама с неким Уитмором, о котором говорил ему отец. Его плавные сдержанные движения, уверенность в каждом жесте, повороте головы, взгляде, зорко окидывающем пространство с высоты своего богатырского роста, и мощное излучение безграничной силы, выдающей в нём бескомпромиссного и успешного человека, — ну просто загляденье.

— Ты так говоришь, Милла, словно ты незамужняя дева на закате своих лет. Тебе сколько? Пятнадцать, шестнадцать? — предполагаю я, с трудом переводя всё своё внимание с Адама на девчонку.

— Вообще-то почти семнадцать, — заявляет, гордо вздёрнув нос.

— Ну вот видишь, у тебя ещё всё впереди, хотя на тебя и сейчас вон как смотрят — аж шеи сворачивают, — указываю на группу парней, сидящую через один столик от нашего.

— Они смотрят не на меня, а на мою голую спину и дразняще вылезающую грудь, а это совсем другое, — бурчит Милла, вальяжно откидываясь на спину стула. — Адам на тебя смотрит, как на единственное, что по-настоящему видит в этом зале.