В родном углу

На этомъ разговоръ и кончился. Докторъ сталъ похрапывать, но Сухумовъ не могъ заснуть. Онъ ворочался съ боку-на-бокъ и разсматривалъ розетки обоевъ. Мысль о земств запала ему въ голову.

«А что, сжечь разв свои петербургскіе корабли? — задавалъ онъ себ вопросъ. — Вдь и въ Петербург у меня нтъ никакихъ привязанностей?»

Докторъ Кладбищенскій спалъ недолго. Проснувшись и увидвъ, что Сухумовъ лежитъ съ открытыми глазами, онъ тотчасъ-же слъ на кушетку и, расчесывая пальцами спутавшуюся во время сна свою большую бороду, спросилъ его:

— А что не отправиться-ли намъ сейчасъ попить чайку къ священнику? Я все хлопочу, чтобъ въ одиночеств-то вамъ не быть. Тамъ все-таки семья… люди… жизнь… У отца Рафаила домъ, какъ Ноевъ ковчегъ… Старикъ-тесть — священникъ, живущій на поко, свои ребятишки, племянница-сирота, дьяконская дочка. Какъ вы думаете?

— Да пожалуй, — отвчалъ Сухумовъ, поднимаясь съ постели.

— Ну, то-то. Васъ все-таки семейный шумъ развлечетъ, отгонитъ ваши мысли отъ ддушекъ и праддушекъ. А здсь, хоть и я у васъ, мы все-таки будемъ глазъ-на-глазъ. Да и при мн вы все сворачиваете на предковъ, а вамъ надо все это выбросить изъ головы. Кстати и пройдемся по морозу.

— Вы говорите, что на улиц вьюга… Вонъ какъ завываетъ! Не велть-ли лучше заложить лошадь? Вдь до священника отъ насъ больше версты будетъ, — предложилъ Сухумовъ.

— Моціонъ, моціонъ нуженъ. Надо стараться вгонять себя въ потъ при моціон. Ну, да велите закладывать.

Черезъ полчаса Сухумовъ и докторъ были у отца Рафаила Тиховздохова. Помня, что священникъ, придя къ нему съ визитомъ, принесъ ему въ гостинецъ горшечекъ меду, Сухумовъ захватилъ въ даръ для священника бутылку хорошей мадеры, привезенной имъ изъ Петербурга.

Домъ священника оказался совсмъ занесеннымъ снгомъ. Цлыми сугробами надуло его къ окнамъ, влетлъ онъ даже въ сни сквозь плохо припертыя двери и полоской лежалъ на полу и веревочномъ мат для обтиранія ногъ. Стеклянныя сни представляли изъ себя нчто въ род кладовой. Стоялъ деревянный катокъ для блья, около него помщались пустыя кадки, бочки. Съ потолка висли пучки мяты и другихъ лкарственныхъ травъ, а надъ каткомъ болтался свиной окорокъ на веревк и висло нсколько мороженыхъ ощипанныхъ куръ. Пришлось входить во вторыя двери, обитыя клеенкой. Залаяла басомъ собака.

— Гусаръ! Гусаръ! Чего ты?.. Это свои… — успокаивалъ ее докторъ, входя въ прихожую, освщенную маленькой жестяной лампочкой.

Выглянула въ прихожую миловидная, полненькая блондинка — двушка лтъ двадцати въ розовомъ плать и остановилась съ недоумніи.

— Я, я это, красавица… я, докторъ… да и съ другимъ гостемъ, — сказалъ докторъ. — Отецъ Рафаилъ дома? Не на треб?

— Дома… Пожалуйте… Здравствуйте, Нектарій Романычъ.

Она бросилась снимать съ доктора и Сухумова верхнее платье.

— Сами, сами разднемся… — высвободился изъ ея рукъ докторъ и прибавилъ:- Доложите только отцу Рафаилу, что помщикъ Сухумовъ съ докторомъ пріхалъ.

Двушка взяла за ошейникъ все еще лаявшаго пса и повела его съ собой, скрывшись съ нимъ изъ прихожей.

— Это кто такая? — поинтересовался Сухумовъ. — Прислуга или членъ семьи?

— Продуктъ деревни, которую вы не жалуете. Племянница отца Рафаила, сирота, — отвчалъ докторъ. — Правда, что интересная двушка?

Сухумовъ промолчалъ.

Когда они вошли въ гостиную, племянница отца Рафаила зажигала лампу, стоявшую на стол передъ диваномъ, а затмъ покрыла ее краснымъ бумажнымъ абажуромъ. Изъ сосдней комнаты съ полуоткрытыми дверьми слышался голосъ отца Рафаила, громкимъ шопотомъ говорившій:

— Ребятишки! гд мои сапоги? Принесите мои сапоги!

XXI

Священникъ, застигнутый врасплохъ, ни за что не хотлъ выйти къ гостямъ одтымъ по домашнему, переодлся въ другой подрясникъ, надлъ рясу и вышелъ въ гостиную даже съ наперснымъ крестомъ.

— Простите, что заставилъ себя ждать дорогихъ гостей, — заговорилъ онъ, сладко улыбаясь и пожимая руку Сухумову и доктору. — Нужно было преобразиться. Откровенно говоря, передъ ужиномъ мы ужъ всегда всей семьей по домашнему… Все долой… и налегк… Да къ тому-же у меня и мозоли… Очень радъ, очень радъ, что вы пожаловать изволили, Леонидъ Платонычъ… За особенное удовольствіе себ сочту, — еще разъ поклонился онъ Сухумову.

— Привезъ къ вамъ Леонида Платоныча въ многолюдіе. Очень ужъ онъ страдаетъ отъ одиночества, — сказалъ докторъ. — Отъ одиночества и тишины… И это наводитъ его на мрачныя мысли.

— Да, у насъ шумно. Такъ иногда шумно, что хотъ вонъ изъ дома бги, — отвчалъ священникъ. — Ребятишки… Нашли гд-то краснаго сандалу и вымазали нашего благо кота въ розовый цвтъ. Слъ тутъ какъ-то передъ обдомъ проповдь писать — никакой возможности… шумъ, гамъ, крики… Передрались и ревть начали… Ужъ ночью, когда улеглись вс, написалъ. Три ночи писалъ. Да и тесть у меня старикъ хуже малаго ребенка. Этому по ночамъ сна нтъ. Стонетъ. охаетъ, кашляетъ, а то и плачетъ.

— Боленъ онъ? — спросилъ священника Оухумовъ.

— Нтъ, просто такъ, отъ старости. Очень ужъ древенъ. Ну, что-жъ, чмъ васъ угощать прикажете? Чай-то ужъ это само собой… съ медкомъ, съ вареньемъ… А вы не хотите-ли съ нами потрапезовать запросто? Мы еще не ужинали. У насъ сегодня пирогъ съ капустой… Уха изъ окуней. У насъ теперь Филипповки. димъ постное.

— Что-же, мы не прочь. Мы къ вамъ вечерокъ провести пріхали, — сказалъ докторъ.

Сухумовъ только поклонился въ знакъ согласія.

Священникъ продолжалъ:

— Извините только за обстановку… Нтъ у насъ этого, какъ въ господскихъ домахъ… А запросто… Ужъ не обезсудьте. Докторъ знаетъ… Онъ у насъ свой человкъ… А я вотъ къ Леониду Платонычу обращаюсь…

— Что вы, батюшка… Мн даже совстно, что вы съ такими извиненіями… — пробормоталъ Сухумовъ.

— Нтъ, я къ тому, что вдь вы привыкли на простор, а у насъ тснота. Домъ маленькій, да и не для меня одного, а и для дьякона, который здсь на причетниковскомъ оклад… Вотъ все тутъ… У насъ нтъ даже столовой комнаты отдльной, а отгорожена она альковомъ отъ нашей спальни… Есть у меня кабинетикъ въ одно окно, но такая каморка, что двухъ кроватей и поставить нельзя. Тсно живемъ, очень тсно… Полъ-комнаты, кром того, тесть отнимаетъ. Дтская у насъ разгорожена. Въ одной половин дти съ племянницей спятъ, въ другой — тесть за перегородкой. Племянницу еще сироту, помимо тестя старика, содержу… А всего четыре комнаты да кухня… Ну, въ кухн-то ужъ, кром работницы, никого… А всего восемь ртовъ… Восемь ртовъ накормить надо.