В родном углу

И, войдя въ каморку лавочника, Сухумовъ увидалъ среднихъ лтъ священника въ шерстяномъ, сильно потертомъ, гороховаго цвта подрясник съ наперснымъ крестомъ на ше и жидкими блокурыми какого-то лимоннаго цвта волосами. Онъ сидлъ у окна, около покрытаго красной скатертью стола, и пилъ чай, держа блюдечко на пяти пальцахъ своей правой руки.

«Новая встрча, — подумалъ Сухумовъ и тутъ-же про себя прибавилъ:- Это, впрочемъ, хорошо, если я здсь хоть съ кмъ-нибудь познакомлюсь».

XVI

— А вотъ нашъ баринъ Леонидъ Платонычъ Сухумовъ… Господинъ Сухумовъ изволили осчастливить насъ своимъ посщеніемъ, дай имъ Богъ здоровья… — какъ-бы отрекомендовалъ лавочникъ Сухумова отцу Рафаилу.

Священникъ очень сконфузился, что Сухумовъ засталъ его въ лавк, расплескалъ чай съ блюдечка, ставя его на столъ, и тотчасъ-же отрекомендовался Сухумову, держа руку на желудк, около наперснаго креста:

— Рафаилъ Тиховздоховъ… Тиховздоховъ, Рафаилъ… Разсуждалъ вчера вамъ представиться, но, простите, застнчивость какая-то, — прибавилъ онъ. — Даже и вышелъ изъ дома, но съ дороги вернулся. Да къ тому-же разсудилъ, что вдь не вс любятъ духовенство-то.

— Чайку, батюшка Леонидъ Платонычъ?.. — предлагалъ лавочникъ Сухумову, усаживая его къ столу.

— Нтъ, благодарю… Боюсь простудиться посл горячаго на воздух. А я вотъ лучше папироску…

Сухумовъ закурилъ. Священникъ Тиховздоховъ, смотря прямо въ глаза Сухумову, произнесъ въ свое оправданіе, — кивая на лавочника:

— А я зашелъ къ Аверьяну Захарычу насчетъ отрубей для: скотинки, но вотъ онъ усадилъ за чаи да за сахаръ…

— Здоровьице-то ваше какъ, баринъ? — лебезилъ передъ Сухумовымъ лавочникъ. — Изволили, какъ я слышалъ, сюда къ намъ на поправку пріхать?

— Да, у меня нервы жестоко разстроены, — отвчалъ Сухумовъ. — Да и вообще весь организмъ расшатанъ.

— А насчетъ невровъ этихъ самыхъ, такъ живо у насъ поправитесь. Здсь мстоположеніе хорошее, докторъ Нектарій Романычъ, который васъ лчитъ — человкъ умственный и рука у него легкая. Вдь вотъ кого-кого онъ у насъ не исцлялъ во всей округ! Прямо въ гробъ ложись, а онъ на ноги ставилъ. Да-съ… Воздухъ легкій, пріятный. А если до весны изволите у насъ прожить, то здсь такое воспареніе отъ деревьевъ, когда все распускаться начнетъ, что одна прелесть…

— Да, надо дольше пожить, но скучно ужъ очень здсь. Одиночество… — сказалъ Сухумовъ.

— А скукой, баринъ, лчатся. Пей, шь, спи и объ длахъ не думай, коли кому недужится. Такъ я слыхалъ. Вотъ наши хворые мужички прізжаютъ изъ Москвы на поправку… Полежитъ на печк, отлежится — смотришь, и поправился. А тамъ-то въ Москв его лчили, лчили по больницамъ — и все никакого толку. Нтъ, здсь воздухъ и воспареніе это самое, коли ежели лтомъ…

— Ежели у васъ нервы, Леонидъ. Платонычъ, то совтовалъ-бы вамъ черничнаго листа попить, — произнесъ священникъ. — Я знаю одну дьяконицу, которая дверного скрипа не могла слышать, отъ визга щенка замирала, а черничнымъ листомъ исцлилась.

— Да вдь ужъ докторъ-то знаетъ, что надо, — снисходительно замтилъ Сухумовъ.

— О, докторъ Кладбищенскій большой учености человкъ, что говорить! Но иногда и простыя домашнія средства помогаютъ. Отчего не попробовать!

Сухумовъ, получивъ связку баранокъ, разсчитался за нихъ, поднялся со стула и сталъ прощаться. Священникъ, натянувъ на себя бличью шубу, тоже отправился домой. Оба они проводили Сухумова до саней. Сухумовъ слъ въ сани и сказалъ священнику привтливо:

— Заходите, батюшка, какъ-нибудь ко мн помочь скоротать вечерокъ. Очень ужъ скучно одному мн…

— Съ удовольствіемъ, если ничего не имете противъ духовенства… Благодарю васъ, — поклонился священникъ. — Когда прикажете? Въ какое время вамъ удобне?

— Да когда хотите, приходите. Хоть даже сегодня. Въ шашки играть умете? Въ шашки сыграемъ, чаю напьемся, потолкуемъ. А то я одинъ и одинъ. Приходите и вы, — кивнулъ Сухумовъ и лавочнику изъ приличія.

Лавочникъ весь вспыхнулъ.

— Благодарствую, баринъ. Но намъ-то ужъ не досугъ… Торгуемъ до одиннадцати ночи… Вдь только отъ лавочки и питаемся, — отвчалъ онъ и прибавилъ:- Да и какая я вамъ компанія! А вы вотъ, извольте-ка съ помщиками Хохревыми познакомиться… Пятнадцать верстъ отъ насъ… Тамъ барышни есть… Кром того, гоститъ тамъ молодая вдовушка, распрекрасная собой…

Сухумовъ похалъ домой и разсуждалъ: «Все-таки лишніе люди для разговора… А то вдь у меня только Поліевктъ и управляющій… Управляющій и Поліевктъ. Вотъ и все… А священникъ этотъ, кажется, ненавязчивый и очень скромный. И наконецъ, онъ здсь все-таки центръ. Отъ него все узнать можно, что вокругъ длается». Вернувшись домой, весь день Сухумовъ чувствовалъ себя бодро. Болевыя точки въ тл почти исчезли, въ ногахъ онъ чувствовалъ меньше усталости, голова была свже. Передъ обдомъ онъ скатился два раза на саночкахъ съ готовой уже горы, полъ за обдомъ и спалъ съ часъ на кушетк. Весь день его радовало, что онъ выдержалъ искусъ передъ портретомъ прадда и галлюцинаціи не было.

Вечеромъ Сухумовъ принялся за чтеніе записокъ бабушки и только усплъ пробжать нсколько страничекъ, какъ часовъ въ семь къ нему явился священникъ отецъ Рафаилъ.

— Вотъ видите, не заставилъ себя долго ждать, — сказалъ онъ, входя. — Но не сочтите за нахальство, что я пришелъ къ вамъ сегодня-же, мной руководило желаніе хоть сколько-нибудь развлечь васъ въ одиночеств. Я признаюсь вамъ. Вдь докторъ Кладбищенскій зазжалъ третьяго дня ко мн отъ васъ и даже просилъ, чтобы я отправился къ вамъ и представился, а затмъ навщалъ-бы васъ въ одиночеств. Но какъ пойдешь безъ приглашенія? Вдь неизвстно еще, какъ понравится. Къ тому-же, откровенно говоря, вдь не везд помщики насъ любезно и встрчаютъ. На духовенство особый взглядъ.

— Нтъ, нтъ, батюшка, я очень радъ, что вы пожаловали. У меня предразсудковъ къ духовенству нтъ, — убждалъ его Сухумовъ. — Прошу покорно садиться.

Отецъ Рафаилъ былъ значительно прифрантившись и теперь не казался такимъ облзлымъ, какимъ онъ былъ на взглядъ Сухумова днемъ у лавочника. Дв косички заплетенныхъ тогда волосъ были расплетены, волосы смазаны помадой и на плечахъ его былъ ужъ не гороховый подрясникъ, а темно-зеленая ряса поверхъ сраго подрясника. Въ рукахъ онъ держалъ стеклянную банку съ чмъ-то.

— А это моя попадья медку вамъ прислала въ гостинецъ, отъ нашихъ пчелъ, — сказалъ онъ, по давая банку. — Пчелиный медъ, говорятъ, отъ семи болзней исцляетъ. Такъ я отъ стариковъ слышалъ. Вотъ пожалуйте.

— Ахъ, что вы беспокоитесь! Зачмъ это? Мн такъ совстно, — проговорилъ Сухумовъ, принимая медъ, и усадилъ священника.

Разговорились о покойной бабушк Сухумова Клеопатр Андреевн. Сухумовъ сообщилъ, что пробгаетъ ея дневникъ.

— Слышали мы, что она вела дневникъ, — сказалъ священникъ и, улыбаясь, спросилъ:- А про кладъ въ ея запискахъ или дневник ничего не сказано?