В родном углу

— Давно у васъ не бывалъ и не видалъ семьи, кром Раисы Петровны. Все сбираюсь пріхать.

— Такъ милости просимъ… Всегда рады и за особенную честь считаемъ, — поклонился священникъ.

— Завтра пріду, въ Крещенье, — объявилъ Сухумовъ.

— Будемъ ожидать съ восторгомъ. Теперь уже на постный пирогъ не попадете… Мясодъ… А у жены есть поросеночекъ заливной… Со сметанкой отлично… А поросенокъ самъ такой, что твои сливки!

— Нтъ, уже я пріду посл вашего обда, когда вы отдохнете и проснетесь. Чайку попить пріду.

— И то дло… И на этомъ будемъ благодарны… Съ вареньицемъ… Съ преженцами… Попадья моя преженцы отлично печетъ. Завтра дома, вс дома. Сегодня похожу по приходу… Завтра рано утречкомъ продусь къ мельничих съ водой да къ прасолу Ивану Иннокентьичу, а затмъ отдыхать буду. Очень радъ… Прошу покорно… Пожалуйте…

И отецъ Рафаилъ, низко кланяясь, удалился, сопровождаемый Сухумовымъ до передней.

«Дядя жены… И всегда будетъ жить подъ бокомъ… Попадья Настасья Сергвна — тетка… Престарлый отецъ Григорій — ддушка… Родня»… проносилась у Сухумова въ голов, когда двери за священникомъ закрылись, и онъ вдругъ почувствовалъ, что что-то неловкое шевельнулось въ его груди. Но передъ нимъ возсталъ миловидный образъ Раисы и все затушевалъ. Сухумовъ тотчасъ-же утшилъ себя, мысленно ршивъ: «Впрочемъ, ужъ если очень мшать будутъ, можно хлопотать о перевод отца Рафаила на лучшее мсто. Онъ даже говорилъ мн о какомъ-то приход, въ который онъ стремится. Будемъ хлопотать… Обращусь къ моей тетк княгин… Она по этой части сильна, у ней есть много знакомыхъ архіереевъ… Когда прізжаютъ въ Петербургъ, всегда у ней чай пьютъ и свжую икру кушаютъ. Вотъ она и попроситъ… Переведутъ… Но вдь это въ крайности… Если мшать будутъ, — разсуждалъ про себя Сухумовъ. — Если отецъ Рафаилъ будетъ для меня неудобенъ»…

Въ отц Рафаил ему не нравилась его подобострастность, не нравилось отсутствіе гордости, какъ ему казалось, собственнаго достоинства. Да и очень комиченъ онъ былъ въ своихъ вчныхъ жалобахъ на старика-тестя, котораго долженъ содержать, вслдствіе взятаго на себя обязательства.

Тотчасъ посл сумерекъ къ Сухумову пришла учительница Хоботова. Сухумова, когда ему доложили о ней, нсколько покоробило. Онъ не любилъ ее.

— Не ожидали? — спросила она, входя въ кабинетъ и поправляя очки и круглую гутаперчевую гребенку на короткихъ волосахъ. — А я къ вамъ за духовной пищей… Дайте что-нибудь почитать изъ журналовъ. Хоть «Міръ Божій», что-ли?

— «Міръ Божій» и «Встникъ Европы» у Раисы Петровны, — отвчалъ Сухумовъ, взявъ протянутую ему Хоботовой руку и не пожимая ее, хотя Раиса вчера, уйдя въ обид, и не захватила съ собой этихъ книгъ.

— Счастливица! Все-то ей лучшее перепадаетъ. А право она не такъ ужъ хороша, чтобъ длать для нея предпочтеніе. Молоденькая, свженькая двушка — вотъ и все. А ужъ что до ума — большой недостатокъ.

Хоботова пошевелила пальцами около лба и сла, вынимая изъ кармана портсигаръ.

— Да тутъ вовсе не изъ-за предпочтенія, а потому что она первая явилась за журналами, — сказалъ Сухумовъ.

— Я знаю, что вы вчера принимали у себя эту принцессу Грезу. Она по дорог заходила къ намъ и сманивала Иванову, чтобы вмст съ ней идти къ вамъ, но у Ивановыхъ сидлъ учитель изъ Смертина. Мн она не сказала, что отправляется къ вамъ, а то я пошла-бы съ ней съ удовольствіемъ. Охъ, лукавая! Ума немного, а лукавство есть. Но что-же вы мн-то дадите? Дайте хоть какой-нибудь журналъ.

— «Русскій Встникъ» есть. Возьмите «Русскій Встникъ»…

— Ну, что «Русскій Встникъ»! Вдь это-же славянщина на славянщин детъ и славянщиной погоняетъ и все это на ретроградныхъ началахъ. «Историческій Встникъ» вы выписывали?

— Выписалъ и ужъ получилъ.

— Ну, дайте хоть «Историческій Встникъ» что-ли!

— Возьмите!

Сухумовъ передалъ Хоботовой книжку. Хоботова сказала «спасибо», закурила папироску и вздохнула.

— Ахъ, Раичка, Раичка! И вотъ такимъ-то немудрымъ всегда счастье, — проговорила она и спросила Сухумова, подмигнувъ: — Послушайте, Леонидъ Платонычъ, она вамъ очень нравится?

Сухумовъ пожалъ плечами.

— Что за странный вопросъ! И даже какъ-то подмигиваете… — проговорилъ онъ строго.

— Да потому, что это видно, сейчасъ видно, что вы ею очарованы. Во всемъ просвчиваетъ. Правду я говорю?

— Позвольте мн на этотъ разъ умолчать.

Сухумовъ поднялся со стула.

— А ужъ вы и обидлись? Какой обидчивый! А главное нервный… — вскинула на него Хоботова глаза. — Съ одной вы горды, съ другой… Ну, да что объ этомъ!.. Когда-нибудь въ другой разъ… Вы сегодня на какой-то особенный ладъ настроены. Не буду васъ утруждать своимъ присутствіемъ. Спасибо за книгу. Прощайте.

Сухумовъ не удерживалъ. Хоботова протянула ему руку и опять посмотрла на него сквозь очки.

— А знаете, есть люди, которые даже думаютъ, что вы можете на ней жениться, — проговорила она.

— Кто? на комъ? — закричалъ Сухумовъ, весь вспыхнувъ.

— Да вы, на Раис. Я-то понимаю, что она до васъ не доросла, но другіе…

— Ну, ужъ это мое дло

Хоботова уходила и говорила:

— Какой вы сегодня не любезный! Неужели все это изъ-за того, что я наканун праздника къ вамъ пришла? Но, вдь, развитые люди вообще не придаютъ этому значенія. А для меня такъ, право, что канунъ, что самъ праздникъ, что будни, — ршительно все равно. Вс дни одинаковы.

Сухумовъ послднихъ словъ даже и не дослушалъ. Онъ не проводилъ Хоботову до прихожей. Онъ былъ взбшенъ.

XLI

Сухумовъ пріхалъ въ Крещенье къ отцу Рафаилу въ начал третьяго часа. Пріхалъ онъ во фрак и въ бломъ галстук. Сдлалъ онъ это посл долгаго обсужденія, чтобы своимъ костюмомъ показать Раис всю оффиціальность его прізда. Явился онъ съ двумя новыми книжками журналовъ и съ букетомъ живыхъ цвтовъ, который привезъ въ коробк. Утромъ онъ увидалъ у себя въ оранжере дв распустившіяся розы и нсколько цвтущихъ блыхъ гіацинтовъ и веллъ сдлать изъ нихъ букетъ. Семья Тиховздоховыхъ ожидала уже Сухумова и, когда онъ подъхалъ, высыпала въ прихожую встрчать его. Тутъ были вс, кром старика-тестя, и даже песъ Гусаръ. Отецъ Рафаилъ облекся въ темно-фіолетовую рясу, матушка-попадья была въ срой фланелевой блуз, опоясанной кушакомъ, Раиса — въ голубой канаусовой кофточк и даже двое старшихъ ребятишекъ-мальчиковъ были прифранчены въ красныя фланелевыя рубашки съ золотыми мишурными поясами. Одинъ изъ мальчиковъ, увидавъ въ рукахъ у Сухумова коробку, тотчасъ-же толкнулъ брата въ бокъ и сказалъ:

— Смотри, Павля!.. Видишь? Съ гостинцами.

Мать тотчасъ-же дала ему легкій подзатыльникъ, но Сухумовъ все-таки услыхалъ его слова и произнесъ:

— Нтъ, милый… опять забылъ для васъ гостинцы… Гостинцы я вечеромъ пришлю.

— Да не надо имъ, ничего не надо, безстыдникамъ. Что вы безпокоитесь! — отвчала за нихъ мать. — Лавочникъ нашъ и такъ превыше мры награждаетъ ихъ леденцами, — проговорила, глядя на ребятишекъ, мать. — Фу, срамники! И откуда вы научились нахальству!

Сухумовъ началъ раздваться. Отецъ Рафаилъ, попадья и Раиса начали снимать съ него шубу. Онъ сконфузился, вырвался отъ нихъ, самъ снялъ ее съ себя, повсилъ на вшалку и сталъ здороваться со всми.

— А вамъ книги, которыя вы забыли прошлый разъ у меня, и маленькій букетъ цвтовъ изъ моей оранжереи, — сказалъ онъ Раис и передалъ коробку съ букетомъ и завязанныя въ бумагу книги.

Раиса сконфузилась, вся вспыхнула, открывъ коробку, а отецъ Рафаилъ и его супруга заговорили:

— Ахъ, зачмъ вы это ее балуете! Право, не стоитъ она этого…

Сухумова повели въ гостиную и усадили на дивамъ передъ столомъ, покрытымъ блой вязаной филейной скатертью, на которомъ стояла лампа, обложенная вокругъ альбомами съ фотографическими карточками. Отецъ Рафаилъ слъ направо отъ него въ мягкое кресло, а матушка-попадья помстилась налво въ такое-же кресло. Очевидно, самоваръ и все относящееся до чаепитія было уже готово, потому что Раиса тотчасъ-же принесла подносъ съ двумя стаканами и чашкой чая и подала первому Сухумову. На поднос были вазочки съ медомъ и двумя сортами варенья.