В третью стражу. Трилогия

2.

Степан

Матвеев,

деревня

Пелабраво

(в

семи

километрах

от

Саламанки),

Испанская

республика,

23

– 24

декабря

1936

Комнатка богатого деревенского дома, где заперли Матвеева, - маленькая, но трогательно-чистенькая, почти игрушечная, - наводила на грустные мысли. Небольшое окошко со стеклами в частом деревянном переплёте, узкая - "девичья" - кровать, небольшой стол и единственный табурет, непременное распятие на побеленной стене - всё располагало к молитве, размышлениям о бренности сущего и неспешному прощанию с окружающим миром перед неизбежным переходом в мир иной.

"И дёрнул же меня чёрт не поверить проводнику и выехать на шоссе! Pobrecito!
– Степан, сам того не замечая, начал ругаться по-испански.
– Loco! Идиот недоверчивый! А Мигель тоже хорош... был... бедолага".

Когда проводник понял, что англичанин хочет выбирать дорогу сам, - обиделся, козел, пересел на заднее сиденье и замолк, надувшись, как мышь на крупу. Ни слова не сказал, когда Степан свернул не налево, к Кальварассо-де-Аррива, а направо, в сторону Кальварассо-де-Абахо. Впрочем, и смерть принял также молча, лишь плюнул в лицо командиру республиканского патруля перед выстрелом... Герой...

С самого начала всё указывало на то, что поездка, а по сути - бегство из Мадрида, лёгкой не будет. Первым "звонком" стала внезапная болезнь здорового как бык Теодоро, выделенного "в помощь" лондонскому журналисту Майклу Гринвуду

заинтересованными

людьми,

и исполнявшего обязанности водителя, охранника, да что уж теперь скрывать подозрения, - и соглядатая, то ли от СИМ, то ли от СИГС. "Тэда" заменили на Мигеля, не умевшего водить автомобиль, зато известного полковнику де Рензи-Мартину чуть ли не с албанских времён. Было и ещё несколько мелких, - похожих на случайности, -

штришков

... не простых, многозначительных... во всяком случае для профессионала, коим Гринвуд себя не без оснований считал.

"Ага, а в новых обстоятельствах могу перестать им быть. По причине безвременной кончины, так сказать, от рук "кровавосталинской гэбни", - мысли, столь же невесёлые, сколь и неоригинальные, не отпускали Матвеева, заставляя раз за разом прокручивать в памяти события последних часов. Сетовать, однако, он мог только на отсутствие маниакальной подозрительности, так и не ставшей неотъемлемым свойством его характера.

"Паранойя, паранойя, а я маленький такой..." - пропел про себя Степан, в очередной раз и опять совершенно неосознанно перейдя мысленно на русский.

Ну и что с неё толку, - в смысле, с паранойи, - если хозяин не желает прислушиваться к голосу "пятой точки"? Хорошо, что там же, на обочине дороги, не расстреляли вместе с Мигелито. Сразу. Попытались для начала проверить документы у "подозрительного сеньора", плохо говорящего по-испански, одетого более чем странно, и путешествующего в компании явного контрреволюционера. Хоть и не поверили, но протянули время. А потом...

"Потом - не успели".

Ужасно хотелось курить. "Сил терпеть просто нету сил, - каламбурчик неудачный", - подумал Степан, но об "выйти на крылечко" не могло быть и речи. Поэтому, плюнув на отсутствие пепельницы и на окно, добросовестно заколоченное: острия здоровенных гвоздей, блестящие, ещё не тронутые ржавчиной, были загнуты в оконной раме со стороны комнаты, - Степан вырвал из блокнота чистый лист, свернул фунтик, какими пробавлялся в молодые годы в неприспособленных для курения помещениях, и потянулся к портсигару.

***

Несколько часов назад машину Матвеева остановил патруль республиканской армии, состоявший, судя по кокардам на пилотках, из каких-то анархистов. Поначалу ситуация показалась Степану рутинной: мало ли за последние месяцы в Испании его останавливали и требовали, чаще всего на малопонятном языке, лишь по недоразумению считавшимся всё-таки испанским, предъявить документы. Однако очень быстро, едва ли не мгновенно "проверка на дороге", словно в ночном кошмаре, переросла в нечто решительно ужасное.

Один из патрульных, щуплый, прихрамывающий коротышка, вдруг - пулемётной скороговоркой выплёвывая слова - закричал, обращаясь к командиру, и начал весьма недвусмысленно тыкать пальцем в невозмутимо сидевшего в машине Мигеля,. Степан понял с пятого на десятое, но и от этого немногого - волосы встали дыбом, что называется, не только на голове.

– Это он!
– кричал боец, сдёргивая с плеча слишком большую для него винтовку с примкнутым штыком.
– Я узнал его! Хватайте этого... товарищи! Это жандарм... пытал... убил... враг!

Лень и некоторую расслабленность патрульных как ветром сдуло. Секунда, и машина оказалась под прицелом десятка стволов - от командирского тяжеленного револьвера, до ручного пулемёта, - игрушки в мозолистых лапищах высокого и широченного в груди и плечах республиканца, по виду - бывшего шахтёра, или - всяко бывает!
– циркового борца. А еще через пять минут состоялся финал трагифарса "Суд", с беднягой Мигелем в главной роли. Возможно, он и правда подвизался когда-то в жандармах. Возможно, но теперь раздетый до исподнего труп его валялся в придорожной канаве, и по-зимнему сухая земля Каталонии жадно впитывала кровь из порванного пулями тела.

Матвеева - под горячую руку и на волне революционного негодования - вытащили из-за руля, обыскали и, - несмотря на отчаянные протесты, сочетавшиеся с попытками предъявить документы, и ругательства на жуткой смеси испанского и английского, - приказали раздеваться.

"Ну, вот и всё...
– как-то отстранённо мелькнула мысль.
– И даже не прикопают, суки, так бросят... На радость бродячим собакам".

"Интересно, - подумал Матвеев секунду спустя, - я сейчас совсем умру или очнусь первого января в Амстердаме с больной головой? Жаль только..."