В третью стражу. Трилогия

"Оп-па! Явление Христа медведям! Де Куртис... как живой. Ну, заходи, раз пришёл", - вслух же Матвеев не сказал ничего, только отсалютовал бокалом, и на пальцах показал, в каком номере остановился. В ответ Венцель отрицательно покачал головой и постучал кончиком трости по колесу автомобиля.

Степан кивнул, признавая правоту итальянца и, снова жестом, показав - "Три минуты!" - вернулся в номер. Не одеваясь, только застегнув пиджак, он выскользнул в коридор, пытаясь осторожно прикрыть за собой отчаянно скрипнувшую - будто издеваясь - дверь.

Ровно через три минуты он уже перебегал через via di San Bernardo, дождавшись, пока проезжая часть улицы опустеет. Попасть под колёса в такой ответственный момент очень не хотелось бы. Крепко обняв шагнувшего навстречу Венцеля, Матвеев не удержался и совершенно простецки спросил: "Ну, как?"

– Отлично, - ответил Де Куртис.
– Практически, как у фармацевта. Прибытие инженера во Францию подтверждено по телефону.

– Что дальше?
– не то, чтобы Степана это интересовало всерьёз. Просто за последние две недели он привык к этим жёстким и немногословным мужикам, шедшим на риск не просто ради убеждений, но и благодаря старой, во всех смыслах, дружбе.

"Да, да, да... А ты думал, что - вы одни такие красивые?" - однако вслух сказал:

– Глупо, конечно, такое спрашивать, и даже где-то непрофессионально, но... я очень хочу, чтобы мы встретились ещё. И при обстоятельствах, исключающих напряжение и спешку. Просто встретились. Все...

... Открыв дверь гостиничного номера, Матвеев замер на пороге - в кресле посреди гостиной, в накинутом на плечи пальто сидела Фиона. Балконная дверь была открыта, и по комнате гулял нешуточный сквозняк.

– Что случилось?
– Степан встал на колени перед креслом и прикоснулся ладонями к раскрасневшимся, но в то же время - холодным, щекам девушки.

– Что произошло?
– повторил он, чувствуя странное напряжение, повисшее вдруг в номере.

– Кто ты, Майкл?
– спросила Фиона сдавленным, будто не своим, голосом, отстранившись от ласковых рук любимого.

Её вопрос прозвучал так, как будто кто-то подобрался к Матвееву со спины и выстрелил прямо над ухом из ружья - сразу из двух стволов... то есть столь же неожиданно и почти болезненно:

– Кто ты, Майкл?
– повторив это, девушка на секунду смутилась, закусив губу, но сразу же подобралась, вся, как перед прыжком в омут, и спросила ещё раз.
– Кто ты, Майкл? На самом деле?..

2.

Себастиан и Вильда фон Шаунбург, Кайзерина Альбедиль-Николова, Германская империя, 8 июня 1937года

"Primo Vere"... Ранней весной... Начинают басы и контрастирующие с ними альты, - придумка по-своему интересная и удивительно "средневековая", - затем долгая нота оркестра, и тенора, сопряженные с ошеломляюще женственными сопрано. У Шаунбурга даже дух захватило от замечательного совпадения "музыки" его собственной души и поэтического - вполне шиллеровского - звучания кантаты, но момент "воспарения" длился совсем недолго. Внезапно Баст почувствовал движение слева. Легкое, едва заметное, в общем, такое, какое могла - когда хотела - исполнить со свойственным ей изяществом одна лишь Кайзерина Кински.

"Тьфу ты, пропасть!" - едва ли не с отчаянием подумал он, в очередной раз поймав себя на том, что называет Кейт ее старой - девичьей - фамилией. Но видит бог, женщина, которую любил Шаунбург, никак не ассоциировалась у него с баронессой Альбедиль-Николовой. Никак, нигде, никогда...

– Minnet, tugentliche man, - шепнули ему в ухо губы Кейт, обдав щеку теплом дыхания и ароматом киршвассера.

– minnecliche frouwen....

Добрый человек, полюби женщину, достойную любви

!

Ну что он мог ей ответить? Только сакраментальное...

– Circa mea pectoral multa sunt suspiria de tua pulchritudine, que me ledunt misere.

– В моей груди много вздохов по твоей красоте, которая ранит меня

, - прошептал он в ответ.

– А если...?
– тихо, почти невесомо: то ли нежный шепот, то ли "запах женщины", воплотившийся в мысль.

– Ave formosissima!
– намек более чем прозрачен, впрочем, так ли хорошо знала Кейт тексты "Кармина Бурана", как знал их он сам?

Фон Шаунбург читал "Песни Байерна" еще в юности, благо ни латынь, ни старонемецкий не были для него препятствием, и освежил свои давние воспоминания теперь - прямо накануне премьеры во Франкфурте.

Ave formosissima!

Привет тебе прекрасная

! Действие двадцать четвертое: "Blanziflor et Helena"...

"Ну и кто же ты, Кейт, Елена Прекрасная или эльфийская царевна Бланшфлёр?"

Но, как оказалось, Кайзерина знала текст песен не хуже. И ситуацию понимала правильно - ведь они были в ложе не одни, - но и "в пошутить" отказать себе просто не могла.

– Елена у нас Вильда, - говорила ли она вслух, или он читал ее мысли?

– Елена у нас Вильда, а я, чур, буду колдуньей. Идет?

– Тш!
– шикнула на них сидевшая справа Вильда.
– Еще одно слово, и я начну ревновать, как бешеная.

Возможно, что это не шутка, - одно верно: за последний год Вильда стала совсем другой женщиной. Однако какой именно женщиной она стала не без дружеской помощи "кузины Кисси", Баст все еще не понял, и кроме того он не представлял пока, как сможет - и сможет ли вообще - допустить ее в святая святых своего двойного существования.

"Не сейчас, - подумал он с мягкой грустью, отгоняя от себя воспоминания об "испанском инциденте".
– Потом. Когда-нибудь... Если вообще... Если получится... Если будет можно".

***

После финальной

"

О, Фортуна

!"

аплодисменты не смолкали минут пять, если не больше, хотя в толпе мелькали и весьма кислые лица.

– Entartet!
– недовольно бросил какой-то незнакомый оберфюррер в полицейской форме, явно пытавшийся подражать Гиммлеру.

"Дегенеративный... Даже так!"

Впрочем, внешне Баст ничем не выдал ни своего удивления, ни тем более, чувства брезгливого презрения к этому уроду в мышиного цвета форме. Но, с другой стороны, а чего, собственно, можно ожидать здесь и сейчас, во Франкфурте-на-Майне, в июне тридцать седьмого?

Благорастворение

на воздусях и во человецех благоволение

?

"Это навряд ли..."

Они протиснулись сквозь плотную толпу меломанов, осаждавших Орфа и его подругу Доротею. Но Баст не был знаком ни с композитором, ни с фрау Гюнтер, зато он знал дирижера.