В третью стражу. Трилогия

Минут сорок Олег бродил по старому городу Праги, пока ноги не принесли его в Йозефов на Тинску уличку к дверям обычной на первый взгляд каварни.

"Чашечку кофе, доктор? И рюмочку... мнэ... сливовицы?"

"А если развезет?
– спросил он себя, усаживаясь на чувственно скрипнувший венский стул у круглого столика.
– С двух-то рюмок?"

– Кофе, - сказал он чишнику, подскочившему к столику, едва Олег успел сесть.
– Чёрный и крепкий. И...
– он уже почти решился на коньяк, но все-таки передумал.
– И, пожалуй, рюмку сливовицы.

Интерьер в кафе, по-видимому, давно не менялся, если менялся вообще, и Олег мог на вполне законных основаниях вообразить, что вот сидит он здесь, пьет кофе, и рюмочка со сливовицей дожидается своего часа рядом с сахарницей. Сидит, значит, как ни в чем, ни бывало, в Праге 1936-го года, напевая несуществующий еще шлягер про танго в Париже, пьет кофе и раздумывает о том, не закурить ли сигару, и вдруг - вот сейчас, например, зазвенит колокольчик, и Олег повернется на звук, и увидит входящего в кафе Франца Кафку. Каково?!

Не случится.

"В каком году умер Кафка?
– пытается вспомнить Ицкович.
– В 1924 или 1926?"

И в этот момент колокольчик над входной дверью действительно звенит, Олег поворачивается и замирает. Даже сердце в груди сбивается с ритма. Но оно того стоит, - в каварню входит женщина-мечта. Такое впечатление, словно сошла она с одной из работ Альфонса Мухи или Густава Климта.

Мгновение длится. Олег, словно завороженный, глядит на женщину, а она - вот же пропасть!
– на него. Смотрит, не мигая, глаза в глаза, и, кажется, что ее огромные голубые глаза становятся все больше и больше, и нет уже белого удлиненного лица с правильными тонкими чертами, а есть только эти огромные глаза, способные поглотить Ицковича целиком. Поглотить и...

"Ох!" - женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается.

Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос - кокаинистка или просто замерзла?
– пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру.

Если бы не

Дело

в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Хейнлайном, который по-нашему: сука Гейнлейн?

"А никак!"

И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное, пусть и мысленное ерничанье, не может отменить факта: он смертельно ранен и - "Вот ведь парадокс!" - совершенно не хочет исцеления.

А между тем, женщина, похожая на молодую Ию Савину - ту, еще из "Дамы с собачкой", если не моложе, - не может игнорировать совершенно безобразного поведения забывшего о приличиях господина. Она хмурится - но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей, у Ицковича чуть не случился инфаркт?
– и идет мимо него к свободному столику.

"Мой бог!" - кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве... через семьдесят лет.

I once was a maid, tho' I cannot tell when, - тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос:

And still my delight is in proper young men;

Some one of a troop of dragoons was my daddie,

No wonder I'm fond of a sodger laddie...
– тогда он поддразнивал

её

, но сейчас...

Какой "Бах" навеял именно эти никак не связанные с ситуацией стихи? Зачем? Отчего именно здесь и сейчас? Безумие какое-то, но...

Женщина услышала и заметно вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили большее, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы - каким-то чудом - это была

она

:

– И этим родством я горда!

И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Вини Пуха сообщила:

– Tut-tut, it looks like rain.

И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета

тогдатошним

– он справился.

– Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный, Танюша!
– отозвался на "пароль" по-русски Баст фон Шаунбург, вставая и в удивлении разводя руками.

– Олег-х-х-х..., - выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья.
– Олег?!
– повторила, уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.

Глаза ее - чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, - мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши...

– Пятачок! Да ты... просто... совсем... девочка теперь... девушка...
– Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, - почти сорокалетнюю, - женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватило, и в эту минуту напрочь вышибло теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.

– Ты совсем не изменилась!
– объявил он вслух и тут же устыдился.
– То есть, стала еще красивее! То есть... ты и была очень красивой..., - и замолчал, окончательно запутавшись.

Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным чуть приосевшим голосом:

– Тушь потекла, посмотри, не размазалась?
– села на стул напротив, взглянула внимательно, чуть прищурившись, словно составляла физиогномическое описание для фотокомбинированного портрета.
– А ты совсем другой, может это и не ты? Волосы русые, нос прямой, глаза серые... или голубые?
– перечисляла Татьяна, разглядывая незнакомого знакомца.

– Я, я!
– быстро ответил Олег по-русски.
– Я это я... в смысле Ицкович, в смысле... А ты? Кто ты? Простите, ваше имя-отчество не Марфа Васильевна?

– Буссэ, Жаннет Буссэ. Я...

– Очень приятно... эээ... царь... эээ... Бонд, Джеймс...
– Олег не закончил шутку, - француженка, полагаю?

– Oui, monsieur. Cela ne vous plaоt pas?
– спросила Жаннет, уловив что-то в интонации Ицковича.

– J'aime bien votre nouvelle coiffure. Je suis content de vous revoir.
– ответил невпопад Олег глупой фразой из разговорника.
– Ты же знаешь: я не говорю по-французски!
– в этот момент он напрочь забыл, что не говорит по-французски Ицкович, а отнюдь не Шаунбург.
– Разрешите представиться, фройлен, - перешел он на немецкий, - Себастиан фон Шаунбург.