В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

не могу вообразить, чтобы когда-нибудь была великою актрисою". (Мнение

Жуковского не соглашается здесь с общим парижским и почти европейским

мнением. Дюшенуа не красива была собою, а между тем, по отзыву многих,

соперничала с красавицею Жорж и в некоторых ролях даже побеждала ее.

Жуковский в молодости был поклонником актрисы Жорж, во время бытности ея в

Москве12. Может быть, не хотел он и не мог изменить своим прежним

впечатлениям и воспоминаниям). "Да, в трагедиях французских нельзя быть

актером (то есть действующим лицом, хотел сказать Жуковский). Все дело

состоит в декламации стихов, а не в изображении всего характера с его нюансами,

ибо таких характеров нет в трагедиях французских. Их лица суть не что иное, как

представители какой-нибудь страсти. Как в баснях Лев представляет мужество,

Тигр жестокость, Лисица хитрость, так, например, Оросман, Ипполит, Орест13

представляют любовь в разных выражениях; но характер человека тут не виден.

От этого великое однообразие в пиесах и в игре актеров. Актер должен много

творить от себя, чтобы дать своей роли что-нибудь человеческое. Таков был один

Тальма. За трагедией следовала забавная комедия "Le jeune mari". В комедии

французы не имеют соперников. Удивительный ensemble".

Нельзя вниманию не остановиться на метком и беглом, но глубоко

обдуманном суждении о французском театре вообще и о французской трагедии в

особенности. Как жаль, что Жуковский не имел времени или охоты посвятить

себя трудам и обработке критики. Из него вышел бы первый, чтобы не сказать

единственный, учитель наш в этой важной отрасли литературы, которая без нея

почти мертвый или неоцененный капитал.

"Меропа14. Застал последнюю сцену и не пожалел. M-lle Duchenois не

говорит моему сердцу. Дебютант Vari'e (кажется, так, в рукописи не хорошо

разберешь) в роли Эгиста -- несносный крикун. Зато и партер без вкуса.

Аплодируют тому, что надобно освистывать. Йемена была как бешеная в

описании того, что происходило во храме, что совершенно противно натуре. А

партер все-таки хлопает, ибо каждый стих отдельно был выражен с пышностью.

Франция не имеет трагедии; она в гробе с Тальмою: он один оживлял пустоту и

сухость напыщенных французских трагедий". О Тальме Жуковский говорит на

основании общих отзывов и суждений о превосходной и новыми понятиями

обдуманной игре этого актера. Застать его он уже не мог. Тальма умер в 1826

году.

Возвращаясь к несочувственным впечатлениям Жуковского, скажу и я, по

воспоминаниям молодости, что игра актрисы Дюшенуа могла и не нравиться

Жуковскому, особенно в роли Меропы, потому что m-lle Georges была

великолепна именно в этой роли.

Хотя и не совсем кстати, а не могу утерпеть не передать здесь одно

предание. Одна московская барыня, восхваляя Жорж, говорила, что особенно

поражена она была вдохновением и величавостью ея, когда в роли Федры сказала

она:

M'erope est `a vos pieds.

"Давали "La dame blanche". Музыка Боельдье прелестная, но пиеса

глупая".

"Театр Федо. "L'amant jaloux". Музыка Гретри (представленная в первый

раз в 1778 г.). Музыка еще не устарела".

"В Th'e^atre Fran`eais. "Le Cid". Почтенный старик Корнель. Простота и сила

его стихов. Нет характера. Одни отрывки. Все говорят по очереди. Многое

прекрасно, часто не к месту. После комедия "Les trois quartiers". Простодушие

Жоржеты, благородная вежливость графини, пошлость негоцианта,

бесцеремонность банкира (ton d'egag'e), пошлость и плоскость выскочки (parvenu),

гибкость прихлебателя (la souplesse du parasite), все было выражено в

совершенстве. Смотреть и слушать истинное наслаждение".

Этим заключим мы выдержки из парижского дневника Жуковского.

Разумеется, видел он все, что только достойно внимания: библиотеки, музеи,

картинные галереи: тут он с любовью смотрит и записывает все, что видел, --

здания, храмы, различные учреждения и проч. Дневник его не систематический и

не подробный. Часто отметки его просто колья, которые путешественник втыкает

в землю, чтобы означить пройденный путь, если придется ему на него

возвратиться, или заголовки, которые записывает он для памяти, чтобы после на

досуге развить и пополнить. Может статься, Жуковский имел намерение собрать

когда-нибудь замечания и впечатления свои и составить из них нечто целое.

Нередко встречаются у него отметки такого рода: "У Свечиной: разговор о

Пушкине". "С Гизо о французских мемуарах". Тут же: "Он вызвался помочь мне в

приискании и покупке книг". "Разговор о политических партиях: крайняя левая

сторона под предводительством Лафайета, Лафита, Бенжамен Констана. Крайняя

правая сторона: аристократия согласна сохранить хартию, но с изменениями. За

республику большая часть стряпчих, адвокатов, врачей, особенно в провинции".

Иногда ограничивается он именными списками. Например: "Обед у посла.

Комната с Жераровыми амурами. Портрет государя Доу. Великолепный обед.

Виллель, Дамас, Корбьер, Клермон-Тоннер, Талейран, фельдмаршал Лористон,

папский нунций, весь дипломатический корпус; из русских: Чичагов, Кологривов

(брат князя Александра Николаевича Голицына), князь Лобанов (вероятно,

известный наш библиофил и собиратель разных коллекций), Дивов, князья

Тюфякин, Долгоруков, граф Потоцкий".

Жуковский не ленив был сочинять, но писать был ленив, например

письма. Работа, рукоделье писания были ему в тягость. Сначала вел он дневник

свой довольно охотно и горячо: но позднее этот труд потерял прелесть свою.

Заметки его стали короче, а иногда и однословны. Это очень понятно. Кажется,