В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

драгоценнейших для России. Таким образом, в Белеве (родине поэта) его приезд

произвел всеобщий восторг. Жители единодушно почтили его изъявлением самых

искренних приветствий4. И где он мог не встретить этого чистосердечного

радушия?

Образующееся юношество и образователи, окружая его в наших цветущих

общественных рассадниках света и добра, с каким восхищением должны были

тесниться около поэта, там, где их уроки ежедневно оживляются его

произведениями! Мысль, замечание, слово, даже взгляд великого писателя

становятся незабвенными для возникающего таланта. Вспомним рассказ Пушкина

о прибытии Державина в Лицей. Молодое сердце, в присутствии одушевителя

своего, верует несомненнее в событие благородных своих желаний. Ободренный

приветом того, в ком видит истинную судью давних, может быть и одиноких,

трудов, юноша начинает светлую эпоху литературной жизни.

Чтобы оправдать последнее предположение наше, мы расскажем здесь

занимательное происшествие, действительно случившееся с В. А. Жуковским в

эту поездку. В одном из самых отдаленных от столицы городов явился кинему

молодой человек5 и просил взглянуть на его стихотворения, которых было

переписано довольно много. Он пришел один, никем не представленный. За

исключением очень понятной застенчивости и даже робости, в нем незаметно

было этого всегда неприятного подобострастия и ни одного из тех смешных

приемов, которые нередки в провинциях. Между тем из разговора с ним

открывалось, что он самый бедный человек, не имел возможности образовать

себя, а еще менее заменить недостаток учения порядочным обществом. Но в его

словах и во всей его наружности нельзя было не чувствовать того достоинства, в

которое природа облекает человека с мыслию и характером. Он говорил

откровенно о любви своей к поэзии, не вверив до сих пор ни одному существу

своей тайны. Его стихи в самом деле выражали то, что дает человеку жизнь в

полном смысле созерцательная, -- глубокое религиозное чувство и стремление к

высокой философии.

Легко понять, с каким участием наш поэт начал смотреть на молодого

человека. Обласкав и одобрив его, он употребил особенное старание, чтобы

начальник его по службе, при первой поездке своей в Санкт-Петербург, не

отказался и его взять с собою. В начале нынешнего года он уже был здесь. Между

тем, пока придумываемы были и вновь передумываемы разные предположения,

как бы устроить лучше судьбу его, В. А. Жуковский желал, чтобы он изложил для

него на бумаге историю внутренней жизни своей и определительнее бы высказал,

на что хочет решиться для поправления будущей судьбы своей. Мы с

удовольствием передаем читателям этот любопытный ответ, ничего не переменяя

в первом опыте прозы поэта: пусть чистосердечный его язык и оригинальный

взгляд на предметы сохранят всю свою свежесть.

"Вашему превосходительству угодно, чтобы я рассказал свою историю.

Постараюсь объяснить себя, как буду в состоянии.

Если не заблуждаюсь, природа наделила меня привязанностью к звукам,

но между тем назначила родиться и жить в такой сфере, где ничто не могло

способствовать своевременному пробуждению и образованию этого инстинкта,

где более всего раздается безмолвие для души, где менее всего слышится музыка

слова. Не гармонический тот класс, из которого я происхожу. Отец мой не имел

никакого состояния и умер, оставив меня трехлетним ребенком на руках матери, в

совершенной бедности. Мать моя приняла довольно горя, пока мне нужно было

подняться из столь слабого младенчества. О воспитании говорить нечего.

Одиннадцати лет из уездной школы отдали меня на службу, в одно губернское

место, где надлежало мне доучиваться почерку и грамоте, перебеляя черновые

сочинения канцелярских писателей. Не много можно было почерпнуть из той

словесности, какую видел я перед собою. Наша приказная фразеология, в

отдаленных и низших местах, нельзя сказать, чтоб отличалась вкусом. Но так как

я очень мало еще смыслил, то и эта незавидная проза казалась мне высоким

красноречием. Умственное любопытство тех, с которыми я находился в обществе,

ограничивалось также не весьма изящным чтением: старые сказки, давно забытые

повести ходили между ними в обращении; да тем делиться не имели они

готовности, стараясь наслаждаться скрытно. Поэтому очень мало приводилось

мне читать, не говоря уже о чем-нибудь порядочном. Первая хорошая книга,

которая попалась мне в руки, была -- басни Крылова: я им чрезвычайно

обрадовался, так что вытвердил их наизусть, и помню большую часть теперь. По

ним я стал учиться рифмам и излагать стихами разные сказки. Решительное

желание сделаться стихотворцем овладело мною при чтении Плутарха, когда мне

было от роду лет шестнадцать: я воспламенился и с величайшим усердием ломал

голову над рифмами: не разумея стоп и размера, утешался только созвучиями;

необузданный стих мой содержал иногда слогов двадцать, ударение прыгало и

садилось произвольно. Хотя я приметил нестройность в этой отчаянной музыке,

однако долго не отгадывал, отчего у меня выходила такая нескладица, и это

доставляло мне порядочную пытку. Целые ночи были проведены в усилиях

открыть тайну. <...>

Но желания велики, а крылья слабы. Часто умственное бессилие наводило

на меня глубокую тоску, часто мучился я недоверчивостью и сомнением и тем

более скрывал мою тайну.

Вот пронесся слух о путешествии государя наследника и что ваше

превосходительство находитесь в свите. Наш город пробудился: все

приготовлялось. Я тоже не был в бездействии: я решился сделать себе насилие,

преодолеть робость. Пересмотрел мои опыты, собрал все, что находил из них

лучшего, поправил, переписал и пошел с тетрадью к вашему превосходительству,