В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

достигнутое, не есть вполне то, к которому он стремился в своей молодости, и

невольно вспоминал я слова из его же элегии:

Я счастья ждал -- мечтам конец,

Погибло все, умолкла лира:

Скорей, скорей в обитель мира,

Бедный певец!57

Но не будем опережать рассказа.

Воспитание государя наследника и великих княжон было окончено; но

Жуковскому пришлось еще сопровождать государя наследника в Дармштадт, по

случаю обручения его с высокою невестою, принцессою Дармштадтскою. Наш

друг думал после кратковременного пребывания за границею возвратиться в

Россию с тем, чтоб остаток дней своих провести в Муратове с сестрою

Екатериной Афанасьевною Протасовой и с ее внуками. Намерение поселиться

около Дерпта, в купленном им имении, с тем, чтобы жить там с нею и с

семейством Мойера, не могло осуществиться: Мойер, оставив должность

профессора, отправился со своею свекровью в имение своих детей, Бунино. Дерпт

потерял для нашего друга свое прежнее значение, и только могила Марии

Андреевны оставалась там памятником прошедших дней, радостных и горестных.

Владеть далее упомянутым имением не доставляло ему уже никакого

удовольствия и вело за собою только издержки. Он намерен был продать его.

Но вот он обручился с дочерью Рейтерна, родственники которого жили в

Лифляндии, и снова стал подумывать о своем переселении на мызу Мейерсгоф.

Он поручил управление этим имением дяде своей невесты, заказал одному

архитектору план для перестроек и увеличения и без того уже огромного

мейерегофского дома, но вышло иначе! Краткое пребывание Жуковского в

семейном кругу его невесты в Дюссельдорфе побудило его еще раз изменить свои

намерения: он отказался от мысли поселиться в Дерпте и решился провести

несколько времени за границей, а потом водвориться с молодою супругою в

Москве. <...>

Вместе с имением Жуковского я приобрел и всю его мебель и переместил

ее тотчас в свою квартиру. Его библиотека и драгоценные коллекции картин,

бюстов, рисунков и т. п. должны были до его переселения в Москву перейти на

сохранение в Мраморный дверец. Но он передал мне три небольшие свои

картины с тем, чтоб они висели у меня над его большим письменным столом так,

как прежде они висели у него самого. Это были превосходный портрет покойной

Марии Андреевны Мойер, писанный профессором Зенфом в Дерпте; гробница ее

на дерптском кладбище и гробница покойной Александры Андреевны Воейковой

на греческом кладбище в Ливорно.

Приближался день отъезда Жуковского из Петербурга. В последний раз

хотел он отобедать у меня и отведал своего любимого блюда -- крутой гречневой

каши. После обеда подошел он, грустный, к своему письменному столу. "Вот, --

сказал он, -- место, обожженное свечой, когда я писал пятую главу "Ундины".

Здесь я пролил чернила, именно оканчивая последние слова "Леноры": "Терпи, терпи, хоть ноет грудь!" И в его глазах навернулись слезы. Вынув из бокового

кармана бумагу, он сказал: "Вот, старый друг, подпиши здесь же, на этом месте,

как свидетель мое заявление, что я обязываюсь крестить и воспитывать детей

своих в лоне православной церкви. Детей моих! Странно!""

Пока я подписывал эту бумагу, Жуковский, опершись на руку, задумчиво

смотрел на три упомянутые картины. Вдруг он воскликнул: "Нет, я с вами не

расстанусь!" И с этими словами вынул их из рам, сложил вместе и велел отнести в

свою карету. При прощании он подарил мне рельефный свой портрет, который

был сделан в 1833 году в Риме58. "Береги его, -- сказал он, -- и поверь словам,

которые я вырезал на нем:

Для сердца прошедшее вечно!"59

Таким образом, Жуковский оставил Петербург -- навсегда!

5-го мая он приехал в Дерпт. Там находился сын Александры Андреевны

Воейковой в пансионе -- девятнадцатилетний юноша, красивый и здоровый, но

оставшийся слабоумным вследствие скарлатины, выдержанной им еще в детстве в

Женеве. Жуковский распорядился, чтоб отправить его в Бунино к Мойеру и

Екатерине Афанасьевне. После этого Василий Андреевич посетил в последний

раз могилу Марии Андреевны и -- расстался с милым прошедшим.

С глубокою раною в сердце покинул он Россию. На берегах Рейна он

надеялся найти целительный бальзам в кругу нового семейства. Наперед, однако

ж, он хотел обеспечить будущность трех дочерей покойной Александры

Андреевны Воейковой. Разделив полученные от продажи имения 115 000 руб. асс.

на три равные части, он назначил их им в приданое. От материнского состояния

досталось Воейковым очень мало, так как имение принадлежало слабоумному

брату, который находился под опекой дяди, Ивана Федоровича Воейкова.

Впоследствии, в 1846 г., вспоминая дни, проведенные с девицами Воейковыми на

мызе Эллистфер, близ Дерпта, еще в 1836 г., Жуковский писал ко мне: "В

эллистферском доме родилась у меня сумасбродная мысль купить расстроенный

Мейерсгоф", из чего, по милости Божией (которая из человеческого безумства

творит благо), составился единственный капитал своим внучкам в ту именно

пору, когда он сам надеялся иметь детей, было поступком, вполне изображающим

доброе сердце нашего друга. <...>

Еще прежде того, в 1821 году, он впервые посетил Швейцарию, в цвете

сил и здоровья. Любопытно сравнить между собою путевые записки этих двух

эпох по отношению к тому впечатлению, какое Швейцария произвела на него в

обе эти поездки. В 1821 году изящная природа поражает его, не вызывая

особенных размышлений; напротив того, во второе посещение Швейцарии, в 1833

году, зрелище величественной природы пробуждает в Жуковском уже более