Варламов

лем начертательной геометрии, стал начальником репертуара те¬

атра и твердой рукой начертал художественную его линию.

Таков был облик Александрийского театра в последней четвер¬

ти прошлого столетия.

«Артисты, — пишет А. С. Суворин в «Театральных очерках»

об александрийцах, — заботятся не о том, чтобы соответствовать

своему положению в пьесе, а о том, чтобы отличиться. Это стара¬

ние отличиться можно даже заметить в тех несчастных, которые

докладывают о том, что карета подана. Всякий, видимо, хочет по¬

казать, что он вовсе не то, что он изображает, что он не лакей, не

конюх, не мужик, а артист императорских театров, что лакея,

конюха или мужика он только представляет по приказанию на¬

чальства».

Прошла пора трескучей славы Каратыгина и его ложноважной

«выступки». Но еще держится в умах человечность искусства

Мартынова. Совсем недавно умерла Линская. Выдворен вон из

театра Васильев. Уходит в отставку Самойлов. А «первый комик»

В. И. Виноградов, актер большого таланта и человек удивитель¬

ной судьбы (бывший крепостной крестьянин, выучился грамоте

уже после того, как стал известным артистом), — заметно стареет

и выходит из строя.

Но подспудно, ненамеренно идет обновление.

В 1874 году принята в труппу Мария Гавриловна Савина.

В 1875 году — Константин Александрович Варламов.

В 1880 году — Владимир Николаевич Давыдов.

В 1881 году — Пелагея Антипьевна Стрепетова.

Спустя три года — Василий Пантелеймонович Далматов.

И немного позже — Модест Иванович Писарев, Мамонт Вик¬

торович Дальский, Павел Матвеевич Свободны.

Важно, что Варламов был замечен сразу.

«В старую труппу вошел человек с ярким, самобытным та¬

лантом, самородок, выращенный провинциальной сценой.

33

Петербург,- извиняюсь за выражение, загалдел о Варламове,

носился с ним. Что ни роль — то новый успех.

Куда ни приди, бывало, только и слышишь: видели Варла¬

мова? Каждый автор желал, чтобы в его пьесе играл Константин

Александрович. Для него стали писать роли, как для Савиной...

«Костенька», как звали товарищи по сцене Варламова, без про¬

текции, без заискивания у рецензентов, прокладывал себе дорогу.

Оставалось только радоваться, что Константина Александро¬

вича пригласили в дни весны его таланта, а не тогда, когда он

начал бы уставать, измотанный скитанием но провинции».

Так написал старый петербургский театрал А. Н. Плещеев в

своей книге «Что вспомнилось» о первом годе работы Варламова

на Александрийской сцене.

IV

Поначалу втолкнули Варламова в веселый хоровод легких на

ногу водевилей. И понесло его... Что ни вечер, после основного

спектакля, новый водевиль. Играй не хочу, а отыграл -- поминай

как звали.

Третьего дня играл штатского генерала, что не по чину и во¬

преки преклонному возрасту то и дело распевает дребезжащим

старческим фальцетом молодцеватые куплеты из популярных опе¬

ретт. Вчера — доморощенного вологодского помещика, который

прикидывается ох каким парижанином. Сегодня быть ему бес¬

шабашным гусаром-усачом, забубенной головушкой, искателем

выгодной партии, мужчиной не промах.

А завтра? Что у нас там завтра: приезжий заволжский барыш¬

ник (борода вразмет!), нехитро обойденный шустрым стряпчим,

или немец-колбасник с Васильевского острова, рогатый муж пре¬

лестной Анхен, посмешище всего околотка?

Да нет! Вызывают в дирекцию театра и велят к завтрашнему

приготовить Осипа в «Ревизоре».

С тех пор, после этого срочного ввода (взамен П. В. Василье¬

ва), всю жизнь — почти 500 раз! — играл роль Осипа. Любил ее

нежно, разрабатывал из года в год, довел до совершенства, стал

самым знаменитым, всеми признанным Осипом. И, если на то

пошло,— уже одним этим обрел свое вечное место в истории рус¬

ского театрального искусства. Как, скажем, М. С. Щепкин ролью

Городничего.

Очень трудно быть на сцене одному. Даже две-три минуты. Без

собеседника, без определенного занятия, за которым мог бы сле¬

дить зритель не скучая... А Гоголь начинает второе действие

«Ревизора» в маленькой гостиничной комнате: Осип один. И нет

у него решительно никакого дела. «Лежит на барской постели»,—

сказано в авторской ремарке. Лежит и вспоминает вслух, разго¬

варивает сам с собой. Да не две-три минуты, а двенадцать,

пятнадцать минут!

Вот как играл Варламов роль Осипа (конечно, не на первом

спектакле, а много позже, когда она стала навечно своею).

Открывается занавес — и, кажется, совсем пуста маленькая,

обшарпанная гостиничная комната. Не видно и Осипа. А он ле¬

жит на барской постели, натянув одеяло на голову. Спит. Слышно

сладкое посапывание: короткий храп (это — вдох) и тихий свист

(выдох).

Появляется огромная ручища, откидывает одеяло и с остерве¬

нением принимается почесывать кудлатую голову. Осип про¬

снулся.

Вот он приподнимается на локте — и зрители уже смеются.

Чему? Мятому, заспанному лицу; осовелым, еще незрячим бес¬

смысленным глазам; тому, что этот дворовый мужик, послужив

у молодого барина в Петербурге, постарался — сколько мог — на¬

вести на себя столичного лоска: свисают с его толстых щек мох¬

ны «галантерейных» бакенбардов.

Итак, приподнялся Осип на локте, чуть склонил голову набок

и стал прислушиваться. Умолк смех в зрительном зале. Варламов

как бы призвал всех: прислушайтесь-ка, мол, и вы! И тут же по¬

валился на подушку, ласково погладил большое свое брюхо и, на¬