Варламов

Пришли величать любимого актера его верные почитатели — Тур¬

генев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чернышевский, Доб¬

ролюбов, Островский, Шевченко, Гончаров, Григорович, Писем¬

ский, Курочкин, Панаев, Дружинин... Увенчали его лавровым

венком Тургенев и Салтыков, ленты венка с поздравительными

надпиоями поддерживали Толстой и Гончаров. Славную привет¬

ственную речь сказал Островский. И в речи этой были такие

слова:

«...Самую большую благодарность должны принести вам мы,

авторы нового направления в нашей литературе, за то, что вы по¬

могаете нам отстаивать самостоятельность русской сцены».

Неодолимая судьба не дала Мартынову долгой жизни. Но и

короткий срок его сценической деятельности — важная веха в ис¬

тории Александрийского театра, росстань на художественных пе¬

репутьях, после чего актерское искусство пошло новой дорогой:

к человечевкой правде, естественности и, насколько это было воз¬

можно, к народной жизни.

Только рядом с Мартыновым мог обрести силу прозорливый

талант Юлии Николаевны Линской. Начинала она с Каратыги¬

ным — и ничего не добилась. Повернулась к Мартынову — и обна¬

ружила пристрастие к истине. Властные купчихи, лицемерные ме¬

щанки, провтодушные стряпухи, ловкие свахи, всеведущие сплет¬

ницы, умученные вседневной кручиной крестьянки — вот ее ге¬

роини.

Взамен Мартынова был приглашен на его роли П. В. Василь¬

ев — актер того же настроя. Повторял те же роли, играл и новые,

те, что не достались Мартынову. Все в духе Мартынова, но не в

той силе. Дерзнул однажды показать царя Ивана Грозного в тра¬

гедии А. К. Толстого человеком дурного и мелкого нрава, вздор¬

ным властелином всея Руси и подвластным собственной неуемной

прихоти. Царский двор не гневался: Грозный —не Романов, бог

с ним! А театральная братия пошла упражняться в остротах: на¬

зывали того Ивана и грязным, и грузным, но не признавали гроз¬

ным. Не хватало, вишь, венценосного великолепия.

Сыграл того же Грозного другой актер — В. В. Самойлов, в

резком внешнем рисунке, почему-то в гриме французского короля,

с нерусской высокой прической хохолком и с изящной эспаньол¬

кой вместо бороды клинышком; скорого на слово и дело, крутого,

колючего. Однако ж не человека смертного, а и впрямь божьего

помазанника. И одобрили его столичные театралы: как ни скажи,

а царь!

Василий Васильевич Самойлов — приметная фигура в истории

Александрийского театра тех времен. Великий был умелец в сце¬

ническом ремесле, изощренный, рассудочный, холодный, расчет¬

ливый мастер театрального искусства. Представлял ярко, броско,

с нажимом, с явным прицелом. Настойчиво, упрямо, накрепко дер¬

жался прямолинейного взгляда на образ, однобокого, предвзятого.

Долгие годы шли споры вокруг его Кречинского (в комедии А. В.

Сухово-Кобылина), которого Самойлов играл, старательно и на¬

сильно припадая на польский выговор, подчеркивая «шляхетское»

произношение. Изображение отъявленного плутодела «инород¬

цем», «полячишкой» после варшавских беспорядков имело свой

особый, недобрый помысел.

Хлынул в те годы на сцену Александрийского театра водопад

«современных» пьес. То были драматургические поделки на злобу

дня. Да не на большую общественно весомую злобу, а по следам

громких судебных дел — о многотысячных денежных кражах,

бракоразводных дрязгах, скандальных разделах богатых на¬

следств, стыдных семейных раздорах... И тут, на этом театраль¬

ном ристалище, блистал Самойлов. Изображал лица с толстым

намеком, портретным сходством, верным расчетом на узнавание.

Так большое искусство актера (и театра) унижалось на потребу

и потеху площадных ротозеев.

Даже Островскому, чьи драмы и комедии пробили было себе

дорогу на Александрийскую сцену, оставалось завидовать бойким

скорнякам — В. А. Дьяченке, И. В. Шпажинскому, В. А. Кры¬

лову. Их мелкий поделочный товар выставлялся на сцену чаще

и в более привлекательной театральной упаковке. «Бесприданни¬

цу» вытесняла проворная «Майорша» Шпажинского.

«Что делать, учусь, учусь, и никак не выучусь писать таких

пьес, как «Майорша», — жаловался Островский.

Не* только постоянных хозяев лож и зрителей первых рядов

партера, но и директора театра И. А. Всеволожского воротило от

поддевок и нечесанных бород на сцене. В дни, когда шли пьесы

Островского, он и не заходил в зал, спрашивал у своего секре¬

таря:

— Ну что там, пахнет щами?

И секретарь угодливо докладывал:

— Не пахнет, ваше превосходительство, воняет!

А позже молодой Чехов, автор пока еще одной пьесы —

«Иванова», — сердито острил:

— Надо в Крыловы поступить... Писать надо пьесы скверно

и нагло. *

Для такого тона были и особые основания. В литературе о

Чехове остался почти неизвестным факт, что после появления

«Иванова» к автору пришел Крылов, предложил внести несколь¬

ко изменений в пьесу, но с тем, чтобы он, Крылов, считался соав¬

тором Чехова. И обещал неимоверный успех... Об этом есть упо¬

минание только у Марии Павловны Чеховой:

«Это возмутило Чехова, но он и вида не подал... и деликатно

отказал». (В книге «Вокруг Чехова».)

С 1865 года, когда Крылов принес в театр свою первую пьесу,

и до 1890 года — за 25 лет — было поставлено на сцене свыше

сорока его сочинений! А писал он и ставил свои пьесы и дальше...

За это время Виктор Александрович Крылов, бывший учите¬