Вечный шах

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, - понаблюдал, как садится

Виктор, и, удовлетворясь наблюдением, сам встал, прошел к солидному шкафу,

раскрыл его, недолго поискал на полках, извлек новенькую тонкую папочку,

на которой блестящими черными буквами значилось: "Личное дело", вернулся к

столу, на ходу полистав папочку, и, сев на свое место, ответил на вопрос:

– Почти полгода. Со второго февраля.

Из низкого мягкого кресла, в которое погрузился Виктор, председатель

Удоев виделся как бюст Героя на постаменте.

– В папочке не написано, есть ли у него какие-нибудь родственники?

Бюст с готовностью полистал папочку еще раз. На листочке

автобиографии задержался.

– Нету у него никого. Сирота. Детдом, спорт, ПТУ. Потом армия, ВДВ,

снова спорт, мастер по стрельбе, первый разряд по конному спорту. Да,

судьба...

– И горевать некому, - сказал Виктор.

– Мы должны горевать. - Удоев назидательно поднял большущий

указательный палец.
– Человек погиб, человек!

– А мы ничего не знаем об этом человеке. Ничегошеньки. Скажите, а я

могу повидать этого вашего отставного полковника и конюха? Они вроде вчера

вернулись?

– Вернулись! Вчера!
– радостно подтвердил Удоев.
– Только повидать их

никак не получится, дорогой!

– Как так? Ведь они у вас работают.

– Не работают! Не работают!
– еще радостней объявил председатель.

– Как так?
– тупо повторил Виктор.

– Конюх, мальчик этот, - впервые Удоев обнаружил свой акцент - в

слове "мальчик" мягкий знак отсутствовал, - вчера прямо и уволился,

напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.

– Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.

– Правильно. Я его начальником послал. За Сережей присмотр

обязательно нужен был. Сижу я, думаю - кого послать. И вдруг солидный

человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в

каких он органах работал, обрадовался, и без всякого оформления направил

на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда вернулся,

говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.

– Совсем?

– Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.

– Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, - сказал Виктор.

– Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята.
– Удоеву понравилось

словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: - Совсем пропадают.

– Но, судя по вашему виду, вы - тоже спортсмен.

– Спортсмен, - с гордостью подтвердил Удоев. - В свое время союз

выигрывал по вольной борьбе.

– А не пропали?

– Потому что я умный, Виктор Ильич, - объяснил свое везенье Удоев.

Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.

– Значит, ничем мне помочь не можете...

– Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.

– На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?

– А что?
– завелся ни с того, ни с сего Виктор.
– Прокачусь, пожалуй!

– Гришка!
– крикнул служителю Удоев.
– Подай Орлика!

Где вы, те два месяца в Тургайской степи, где ты, школа великого

наездника Петьки Трофимова, где свист ветра и ропот конских копыт под

тобой?

Виктор, чуть коснувшись холки, взлетел на коня. Нашел стремена,

разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув лошадь, залепил классическую

свечку.

Развернувшись на двух задних, опустил передние, с места взял

укороченным галопом. Мелькали терракотовые стволы сосен, стриженный

кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи, разбрасывая

землю комьями, развернулся и помчался назад. Лихо осадил, эффектно

соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:

– Спасибо. Сколько я должен кооперативу?

– Какой джигит! Какой джигит!
– в восхищении мастерством наездника

кавказский человек просто не мог услышать о каких-то деньгах. - Виктор

Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!

– У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.

– Какое занятие? Скрючившись за письменным столом в прокуренной

комнате? Фу! А у меня свежий воздух, вольные кони, симпатичные дамочки

кругом.

– Заманчиво, но...
– Виктор развел руками.
– Так сколько я должен за

прокат коня?

– Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!

Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую ногу. В паху

заунывно болело. И ломался-то перед кем? Виктор миновал матово сияющий

"Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".

Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры и

отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные

ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался к Ленинскому проспекту и

покатил к столбу с растопыренными в растерянности руками - памятнику

Гагарину.

Теперь киностудия, там понюхать, что и как. Свернул было на

Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по малой

дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.

А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел

невпроворот. Про себя составил планчик: издательство, автомобильный

мастер, заказ получить - сегодня день писательских пайков, в гильдию

заглянуть и сразу после гильдии в ресторан Дома кино - в кои-то веки