Век перевода (2005)

БУЛЬВАР ПОД ДОЖДЕМ

Очерчен дождя серебрящейся строчкой, мой город причесан, умыт и смущен. Иду я гулять со смеющейся дочкой и вижу, что мир будто снова рожден. Витрина в холодном раздумье застыла — рубеж, за который никто не шагнет, и шум городской застывает уныло на этом пороге, прозрачном, как лед. Металл, что в печи как вода закипает, кузнец наших дней, раб или божество? Вот камень, который не плачет, родная, не видел никто еще слезы его. Как створки ворот, переулки пред нами, идем, отраженные в окнах слегка, и кажется, ночь — как река между днями, огни городов на ее берегах. Нам, может, покажет бульвар ненароком последний свой дом у черты городской, там небо синеет вдали одиноко и мальчик играет мячом сам с собой. Очерчен дождя серебрящейся строчкой, шуми же, бульвар, голоси, зеленей! Господь, посмотри: со смеющейся дочкой по улице главной проходим твоей!

ЛЕА ГОЛЬДБЕРГ (1911–1970)

ИЗ ПЕСЕН СТРАНЫ МОЕЙ ЛЮБВИ

Моя Родина, ты всех стран бедней, без короны король, королева без дома. Только раз в году весна на семь дней, остальное — дожди и громы. Но семь дней в году на цветах роса, но семь дней в году окна настежь в сад, но семь дней в году светятся глаза, и все оборванцы на солнце стоят, их бледные лица в улыбке дрожат и смехом звенят голоса. Моя Родина, ты всех стран бедней, королева без дома, король без короны, только раз в году праздник на семь дней, остальное — голод и стоны. Но семь дней в году свечи зажжены, но семь дней в году столы яств полны, но семь дней в году так сердца нежны, и нищие чинно в молитве стоят, все невесты вокруг, женихи все подряд, и все оборванцы равны. Моя жалкая, ты горька и бедна, без короны король, королева без дома. Только раз хвала о тебе слышна, а всегда — клевета и погромы. Потому в каждый я загляну уголок, в каждый дом, в каждый сад и на каждый порог. Я с развалин твоих подберу уголек, чтоб его сохранить на прощанье, и по странам и весям пойду без дорог я с шарманкой на весь мне отпущенный срок петь твоей нищеты сиянье.

Антон Нестеров {29}

ЭЗРА ПАУНД (1885–1972)

АЛХИМИК

Заклинание для трансмутации металлов

Саиль де Клаустра, Аэлис, Азалаис, Уходящие дальше и дальше в прозрачность рощи; Покуда голоса ваши продолжаются в кронах Райских лиственниц — шелестом, Саиль де Клаустра, Аэлис, Азалаис, Раймона, Тиборс, Беренгьера, В темном мерцанье небес, Под ночи покровом, разодранным криком павлина, Принесите шафраном одетую раковину, Принесите красное золото кленов, Свет, которым сияют березы по осени Миральс, Цимбелинс, Аудиарда, Храните огонь наш. Элайн, Тиреида, Алкмена, В серебре, шуршащем спелой пшеницей, Аградива, Аньес, Арденса, От озера, чья вода, цвета сливы, застыла покоем, От расплавленных красок вод Принесите сожженную суть огня Брисеида, Линор, Лоиса, От распахнутых пустошей и олив, От тополей, плачущих янтарем, Осыпаясь ночными факелами рыбаков, Храните огонь наш. О донна, пламенем солнца, листом тополиным, светом янтарным, Госпожа, дочь солнца, стволинка прямая, серебро листьев, свет желтизны янтаря, Госпожа, дар Бога, дар света, дар янтаря, что от солнца, Дай металлу сиянье. Аньес из Рошшуара, Арденса, Амелис, От силы, что гонит траву в рост, От белизны, что в семени жива, От весеннего жара почек, От меди листвы осенней, От бронзы кленов, от сока ветвей древесных; Линор, Иоанна, Лоиса, Шевелением плавников, Форелью, спящей в воде зеленисто-серой; Ванна, Мандетта, Виера, Алодетта, Пикарда, Мануэла От жарко-красного свечения меди, Изольда, Идона, легкое трепетание листьев, Вирна, Жослин, отважные духом, Зеркалом меди сгорающей, О Кипарисов Царица, Из Эреба, простершегося внизу, Дыхания, что колышется ниже нашего мира: Из Эреба, из плоской пустыни воздушной, пустыни, что ниже мира, из бурого, цвета палой листвы, бесцветья Принесите прохладу нездешнюю. Элайн, Тиреида, Алкмена, Закрепите металл! Пусть маны совлекут личины ужасные, будто одежды, совлекут тела свои водяные, пройдя сквозь огонь. Да облекутся они в молочно-белое тело агата. Да извлекут они из металла костяк его ветхий. Сельваджа, Гвискарда, Мандетта, Излейтесь дождем золотым на воду. Лазурью и хлопьями серебра этой воды, Алкиона, Фаэтона, Алкмена, Серебра бледность, тусклый светильник Латоны, — Сим, от росы злобных происков Охраняйте алембик. Элайн, Тиреида, Аллодетта, Закрепите металл.

СЮЖЕТ ДЛЯ ПЬЕСЫ (Метерлинк)

Амор, к смерти меня ведущий, Госпожа моя, Стволинка Ивовая, ведущая к свету (извилист путь через сумрак лесной), она меня покидает, чтобы открылось — так расступаются скалы: пустота и утрата, а потом вдруг — солнце, моря сапфир, изумруд травы — и это белое в синеве небесной

ИЗ НАБРОСКОВ ДЛЯ ПОЗДНИХ «CANTOS»

Я пытался написать Рай Не шевелись Пусть про Рай шепчет ветер Пусть простят меня боги за свершенное мной Те кого я любил пусть простят если смогут

ЛОУРЕНС ФЕРЛИНГЕТТИ (р. 1919)

***

Послушай как бормочет море сын мой То рыба в нас живущая внимает внимает протяжному медлительному «Ом» всех океанов чтобы вторить эхом

ЛУИЗА ГЛЮК (р. 1943)

ГАДЮЧЬЯ ЗЕМЛЯ

Рыбьи кости приплыли к нам по волнам, от пролива, где мыс Гаттерас. И иные знамения были залогом: Смерть крадется за нами, скользит по воде, крадется По суше — в роще сосновой Струенье гадюки, блеснувшей по мху, Будто сгусток отравы, разлившейся в воздухе. Рожденье, не смерть — вот горчайшая из потерь. Я-то знаю: я в тех краях оставила кожу.

ДЖО ГРИН (р. 1948)

ЛЮБОВЬ К ДИНОЗАВРАМ

Умирающий друг в постели листает «Парк Юрского периода». А мне — мне хочется закричать: «Какого черта! Ведь ты умираешь! Тебе бы — читать молитвы, Тебе…» — Знаешь, всегда любил динозавриков, — бормочет он, засыпая, пальцем зажав страницу.

ПИСЬМО ОТ ПСА, ИЗ-ПОД ОСАЖДЕННОЙ ТРОИ

Дорогая Пенелопа, здесь вечно дует. Девять лет в палатке на берегу! Улисс говорит, они знают, что делают. Ну конечно же. Уже верю. Девять лет — и чего ради? Хотя… им девять лет — не срок… Девять лет — почти вся собачья жизнь! Я устал. И не спрашивай о богах: всему есть пределы… Хотя… Про богов ты знаешь не хуже меня. О щенках мне известно, жаль, что сказала не ты… Сама понимаешь: она поделилась со мной этой вестью. Ну да это неважно. Просто… Увези их с Итаки. Когда ты прочтешь эти строки, меня уже не будет. Мне осталось… года четыре? Я уйду туда, где нет людей. Нет богов. Разве что… кролики?

СТЕЙН МЕРЕН (р. 1935)

***

Я держу в ладонях твое лицо как ты удерживаешь сердце мое своею нежностью как все вещи в мире держат что-то еще и обретают в чем-то поддержку Как море поднимает камень со дна и к берегу выносит как деревья держат плоды к приходу осени как шар земной удержан тяготеньем в мирозданье Так что-то держит нас обоих и наверх нас поднимает где тайна на ладони держит тайну

ГЕРАКЛИТ

Прислушайся. Мне стал невыносим любой Из способов мышления. Как маятник над бездной, Раскачивается мысль в моем сознанье. Всё повторится. Всё исчезнет — чтобы вновь возникнуть. Все эти храмы — миражи, не больше. История — разбитая купель, и если к ней склониться, различишь на дне ее — страх смерти. Изменчивы, как дым, мы невесомей света — но принадлежим земле и мраку. И я учу, отчетливо и ясно, — так учит смерть. Ученье таково: мы — порожденье космоса. За элементом элемент, мы — только буквы, знаки языка, часть текста, что говорит с последней ясностью: смертельной простотой. И человек — играющий ребенок. Божественная искра, осколок звездной катастрофы, горит в его груди — гаснущий огонь вселенной, что стремится к смерти. На перекрестке всех времен и всех путей, окружены огнями… Над поверхностью вод проносится ветер — воплощение грез воды, на ветру трепещет пламя — воплощение грез ветра, из пламени рождается земля — воплощение грез пламени, по земле бегут потоки вод — воплощение грез земли. А пониманье — лишь осколок света, отблеск звезды погибшей. И когда ты ищешь меру всему, что есть, — блуждаешь в миражах, что возникают из твоих противоречий, дыханья жизни и дыханья смерти, из ускользающей мечты… Но есть и вечность. Вы говорите, я пою хвалу войне? О нет. Но мне известна горечь мира. Звездный огонь и молнии удар способны обратить кусок руды в сиянье стали, блеск клинка. Деревья на ветру поют. Философ познает песни смысл. Так боль дает побег. Охваченная пламенем конюшня, и лошади, привязанные в стойле: сознанье наше. Осознанье боли. Я обозрел всё: землю, ветер, воды, — и вдаль направил взгляд, чтобы увидеть, наконец, что этот мир, стремящийся порвать иллюзию, — не более, чем тень: и станет прахом, пеплом от костра, покуда ждет Неведомого Бога.

ПОЛ-ХЕЛЬГЕ ХАУГЕН (р. 1945)

(В НОВОМ ГОРОДКЕ)

всего-то надо было — лишь знак потому-то и по сей день верю — есть еще жизнь и надежда: всплеск тепла у приоткрытой двери когда входят в дом или выходят

(В ГОРОДЕ С ПОЛУМИЛЛИОННЫМ НАСЕЛЕНИЕМ)

встречаем друг друга на улицах из года в год, — годы плывут над асфальтом сколько их уже: два? или десять? шелестом вторящих ветру проплывая в пыли или по-над талым весенним снегом мы проходим — не мимо а сквозь, сквозь друг друга сквозь немоту этой кристально ясной холодной воды

ЮН ФОССЕ (р. 1959)

***

облака белы псина — лает, лает белые тропинки псина — цветом рыжа морда — в белых пятнах псина себе лает небеса синеют облака плывут белые по небу есть и посерее, есть — черны, как тучи а тропинки белы

ЭВА-СТИНА БЮГМЕСТАР (р. 1967)

***

Божий дар не высветлит сердце, — только облик твой — так истончится, что проглядывать станет кусок плоти, тот, который — будто в лихорадке бьется, и нет ему покоя. А по берегу гуляет ветер, ветер сильный, что сердца смягчает, и глаза от ветра — слезятся.