Век перевода (2005)

Я ПРИДУ

Он остановился за домом у изгороди и увидел сохнущее белье велосипед, мотыгу резиновый шланг и опрокинутую бочку на газоне. Потом он вошел в сад. Заглянул в окно кухни и увидел мужа своей жены играющего с детьми. А она стряпала, улыбаясь им. Они забыли меня, ну и ладно, сказал он. Я приду посмотреть на них снова и снова я хочу видеть их часто. Не могу привыкнуть к темноте там внизу.

ДИМИТРИС ЯЛАМАС (р. 1960)

***

я проснулся ночью было еще темно только тонкий зеленый луч в коридоре анатомички — Святой Антоний игумен пустыни благовествующий рыбам

С ВОСТОКА

Запада я никогда не любил строят церкви а в них поселяются птицы наряжают принцесс а их карлики рубят качают детей а их сны отравлены Господи во мраке смертном благослови достояние Твое

Алексей Кокотов {21}

РОБЕРТ БРАУНИНГ (1812–1889)

ТОККАТА ГАЛУППИ

I О Галуппи! Бальдассаре, мне невесело с тобой, Всё я слышу — не глухой я, всё я вижу — не слепой, И тебя я постигаю, но с печальною душой! II Вот ты здесь, про что расскажешь старой музыкой своей — Про купцов и купол Марка, вольный город без царей, Где кольцо топили дожи средь лазоревых зыбей? III Город с морем вместо улиц… Что за мост дугою встал? Шейлока? Ах да, тот самый, где плескался карнавал: И сейчас всё это вижу, хоть вовек там не бывал. IV Море, небо, маски, игры. Молодыми май любим. В полночь праздник начинался, в полдень не расстаться им, Ну а завтра всё сначала, но с поклонником другим. V Там синьора уж синьора. Грудь высокая полна — Разместиться места хватит. И приветлива она. Щечки круглы, губки алы. В обращении вольна. VI Как они любезны были. Трудно все-таки стоять, Теребя лишь бархат маски или шпаги рукоять, Час молчать, пока токкаты ты не кончишь исполнять. VII Что там? Слезы малых терций. Септима, как вздох вдвоем, Задержанье, разрешенье, — неужели мы умрем? Всё же квинта ободряет — нет, еще мы поживем! VIII Был ты счастлив? — Да, пожалуй. — А сейчас? — Я да, а ты? Нету счета поцелуям. Прочь тревожные мечты! Но ответа доминанта ждет у тактовой черты. IX Всё, конец, — удар октавы! Ты и бремя славы нес. «О Галуппи! браво! браво!» — «В ларго не скрывала слез». — «Умолкаю тотчас, слыша, как играет виртуоз». X И к забавам возвращались. А потом по одному (Этому — уж всё постыло, дел не впроворот — тому) Смерть их молча уводила навсегда в ночную тьму. XI Размышляю ли — иду я той дорогой иль не той? Торжествую ль, выкрав тайну у Природы в кладовой, Всё равно, тебя услышав, содрогаюсь, сам не свой! XII Ты сверчок, ты злобный призрак, на пожарище скрипишь. А Венеции потратить — заработанное лишь: Прах и пыль. Душа бессмертна, коль ее ты различишь. XIII Взять мою хоть. Я геолог, физиком сумел прослыть, Математик я, забава — уравненье мне решить. Смерти — бабочкам бояться. Я умру? — Не может быть! XIV Ну а те венецианцы, безрассудны, хороши, Распускались, отцветали, вызрел плод ли там, в тиши? Поцелуи прекратились — что осталось от души? XV «Пыль и прах!» — опять скрипишь ты. И болит душа моя. Эти волосы и руки, звуки, краски бытия — Всё умолкло, всё истлело… Холодно. Старею я.

У ОГНЯ

Где мне быть в эту осень — я твердо знаю: Холодает. Длинней и темней вечера. Краски блекнут твои, о душа, звуки тают, Многогласие немо твое. Пора! Твой ноябрь наступает. У огня отыщусь я. И, ясно без слов, С древней книгой, где мудрость веков хранится. Ветер хлопает ставней, звенит засов, Я листаю, листаю страницы. Только проза теперь. Никаких стихов! За дверями я детский шепот ловлю. «Здесь он, здесь. Углубился в Греков. Можем мы убежать (я молчу, терплю), Там в леске, у ручья, где полно орехов, Мачту вырежем кораблю!» О, конечно, вы правы, мои друзья, Я читаю, затерян в таинственном мире. В лабиринте сознания странствую я, Ответвленья то уже, то шире, — Где дорога моя? Как в орешнике, тесно в грядущем. Стою. Не пробраться. Где больше простора? Кто-то манит меня. Я тебя узнаю. Мы идем очень быстро. И скоро Попадаем в Италию, юность свою. Я держу твою руку. Знакома она, Ей послушен, куда ни влекла бы! О Италия! Девушка ты, никому не жена, Пусть толпятся соседи — надежды их слабы. В их груди ты огнем зажжена! Мы руины часовни проходим опять, Выше путь нас ведет по ущелью. Погляди, деревушка? Никак не понять. Или мельница кем-то поставлена с целью Лишь тоску средь безлюдья унять? Вот еще поворот — и мы в центре вещей. Обступил нас обоих темнеющий бор. О, как вьется, блестит меж камней и корней Эта струйка воды! Вниз обрушившись с гор, Превратился поток в ручей! Вон внизу озерко. Не его ль он питает? Видишь белое пятнышко рядом? То Пелла. А вечерние Альпы над нами сияют, Погляди-ка наверх, как вершины их смело, Пики выставив, небо встречают! Под отвесной скалою тропинка бежит, И к скале ее цепь валунов прижимает. Видишь гладкий валун, что отдельно стоит? Как лишайник цвета мотылька повторяет! Саблей папоротник бьет гранит. Сколько смысла и чувства в раскраске ковра Этих горных цветов. Все каштаны упали И соплодьями по три колючих шара На тропинке лежат. И орехам в начале Ноября уже падать пора. Вон по золоту наискось, слева направо Перечеркнут листок, словно герб или щит, Полосою, алеющей ярко-кроваво. На иголочках мха он тихонько лежит (Виден издали, красный на ржавом), Близ грибов, что вчера под вечернею мглой Тайно выросли тут. Нет, с утра, спозаранок Плоть набухла их мякотью. Глянь, бахромой И чешуйками ножки укрыв, сто поганок Круг волшебный раскинули свой! Вот часовня — почти у подножья хребта, Что берет поворот здесь к далеким вершинам. Рядом пруд. Под единственной аркой моста Застоялась вода. Видишь, танцем над тиной Комариная тьма занята. И часовня и мост из похожих камней Темно-серой породы, тяжелых и влажных. Вот стена. В неширокой канаве под ней Отмокает пенька. Посмотри, как отважно Плющ ползет среди узких щелей! Это бедное место. Священник приходит Только к праздничным службам, и то не всегда. Ровно дюжина жителей будет в приходе — Все из редких окрестных домов. И сюда Их двенадцать тропинок приводят: Та идет от сарая для сушки пеньки, Поднялась эта снизу от кузницы старой, Та спустилась со скал, где раскинул силки Птицелов. Та пришла от далеких амбаров, Где орехи хранят лесники. Притязает на что-то лишь старый фасад — Частью фрески, подобной луне на ущербе. И, как принято было столетья назад, То Креститель в пустыне. Бедняга, он терпит Здесь и холод, и дождик, и град. Козырек наверху, как положено, есть. Не виновен строитель в страданьях Предтечи. Где резной барельеф, можно цифры прочесть — Архитектором год завершенья отмечен: Предпоследняя — вроде бы — шесть! И весь день напролет сладкозвучное что-то Тихо птица поет… Заблудившись случайно, Пьет овца из пруда. Мир охвачен дремотой. Были, верно, и здесь преступленья и тайны, — Только это не наша забота. О, отрада моя! Ты — моя Леонора. Это сердце — мое, эти очи — мои. С кем еще я отважусь зайти в эти горы. — Людям страшно вернуться в ушедшие дни, И седеют они слишком скоро! Та тропинка ведет на утес. И на нем Встанет юность, достигнув своей высоты. Снизу старость грозит. Но нам всё нипочем! Всё не страшно, пока, не заметив черты, В пустоту мы с тобой не шагнем! Юность там, позади… Ты сидишь у огня. Как? Смотреть мне не нужно. Конечно, я знаю: Верно, книгу читаешь, молчанье храня. Лоб высокий подперла рукой. И, читая, Видишь то же, что вижу и я. Я задумаюсь. Мысли мои прочитав, Отвечаешь им, рифмы быстрей и точней. Спросишь ты — и, прекрасную плоть пронизав, К свету выйдет душа твоя. Сразу же к ней И моя полетела стремглав! О, не правда ль — с тобою мы счастливы ныне. Мы прошли по дороге, за юностью вслед, Мы не думали вовсе, что молодость минет И покажется после с высот новых лет По сравнению с ними пустыней! О родная, ты видишь, к чему всё идет. Две души, две туманности вместе сольются. Тонет каждая в каждой. Скала пусть встает На дороге двух рек. Знай, их волны пробьются И единый поток потечет! Что же ждет за пределами мира земного Душу общую? В нерукотворном дому Ей, единой, великое явится Слово. Небо рухнет на землю. Но Слову тому Предначертано сделать всё новым! Мысль пришла к тебе — тотчас моя уж она. Сердце шепчется с сердцем так ясно порой. Но душа твоя в тонкостях искушена Много больше моей. Помоги мне. Открой, Что скрывает небес глубина! Кто б тогда предсказал нам то чудо, что будет? Просто к счастью тянулись. Его одного, Столь обычного, жаждали. Кто нас осудит, — Мы с тобою стремились к тому, без чего Очень редко обходятся люди. Что ж, давай возвратимся к истоку вдвоем. Всё забудем затем, чтобы вспомнить всё вновь. Разбросаем мы четки жемчужным дождем, С новой силой почувствуем нашу любовь И разбросанное соберем! Что сказал я? Ах да — всё поет и поет Птица тихо и сладостно целые дни. Ровно в полдень умолкнет, заметив полет Пары ястребов. Крылья расправят они — Всем полоскам устрой пересчет! А за полднем, нет, к вечеру — так чуть точнее — Вырастает огромной стеной тишина. Сколько нового, тайного скрыто за нею. Тайны рвутся наружу. Ты слышишь — стена Прогибается всё сильнее! Мы бродили по этим безмолвным дорогам То раздельно, то под руку. Тихо с тобой Я всё вел разговор. И пока понемногу Шел он, сердце мое к речи рвалось другой, Но удерживал сердце я строго! Замолчав на мосту, всю часовню кругом Обошли мы, вздохнув об испорченной фреске. Вот бы нашим двум душам когда-то потом Обрести здесь приют. Как беззвучно. Ни плеска. Лишь звенят комары над прудом. Вот окошко с решеткой. Что там, интересно? На скамейку привстав, разглядим без труда Крест, алтарь. Без даров — по причине известной Вдруг зайдет мимоходом бродяга сюда, Не боящийся молний небесных. Весь алтарь осмотрели мы, пусто на нем. Оглядели и портик и ржавую дверь. Дату видели. Жалко, что смыло дождем Половину Крестителя. Что же теперь? В путь обратный? Ах, нет — подождем! Как безмерно мгновение в сладостный час! Лес умолк. Вдалеке где-то плещет вода. Нежный сумрак окутал всё. Запад погас. Всё темнее, темнее. Гляди-ка — звезда. Загорелась и смотрит на нас. Ни души. Только тьма всё ведет наступленье. Мы молчали, и каждый наверное знал, Что все звуки, все схватки меж светом и тенью Служат только затем, чтобы он удержал Нарастающее волненье. Вот еще чуть вперед, и — о, как это много! Чуть назад — и какие миры исчезают! Лишний шаг — и какая для счастья подмога. Слышишь, кровь свои лучшие такты играет. В том порука — вся наша дорога! Пожелай — и тончайшая встанет преграда (Хоть вполне ощутимая) перед тобой, Мы беседуем просто и видим отраду В разговоре друзей. Как, и только? Постой, Не влюбленные ль мы? О, не надо! Встань пред лучшим своим, никуда не спеша. Можно кроны терзать урагану весною, Но теперь лес недвижен — застыла душа В час печальный, глубокой осенней порою, Над последним листом чуть дыша! Для того, чтоб чуть большее приобрести И любовника выиграть, друга утратив, Можно смело все кроны в лесу отрясти. Листьев много весною — природа заплатит. Но последний — в особой чести! Пусть он сам оторвется и, ветром осенним Увлекаем, свободно парит в вышине. Пусть кружится, пусть, только закончив круженье, Навсегда ляжет в сердце твоем в тишине… Но, волнуясь, ты ждешь продолженья! О глаза твои темные! Нет с ними сладу. Эти волосы черные, взору под стать! И какого за них испугаюсь я ада! И не страшно бороться, легко умирать Лишь в надежде подобной награды! Ты могла б отвернуться, чтоб всё оценить, Чтоб подумать: всё сразу решить или прежде Чуть помедлить, еще эту пытку продлить, Погрузить ли в отчаянье, дать ли надежду Или тотчас же всё прекратить. Но ты сердце свое мне открыла легко. Взглядом радость вдохнула в сосуд мой скудельный. Ах, коль двое вблизи, как бы ни велико Было счастье, но всё же — их души раздельны. Быть лишь рядом — то так далеко. А еще через миг мановеньем руки, Нам неведомой, ночь опустилась над лесом. Но мы знали — уже мы с тобою близки. Наши жизни слились. Разорвалась завеса. Мы едины, всему вопреки. Это лес нам помог, вдруг проснувшийся, чтобы Волшебством нас навеки с тобою связать. Это чарам его покорились мы оба. И как только свершилось всё, тотчас опять Еще крепче уснули чащобы. Мы ведомы в сем мире. Всё то, что мы знаем. Всё, что видим и чувствуем, — лишь переход К осознанию Промысла. Мы прозреваем, И душа нам приносит задуманный плод. Миг — и он о себе объявляет! Чем бы ни был тот плод, но он силу Устава Получает, навечно нам в спутники дан. Ах, как каждый из нас, Провиденью в забаву Тщится выдумать миру свой собственный план, К миллиону забытых вдобавок! Путь мой назван, его уже не изменить. Всё открылось, таившееся в глубине. Жизнь без смысла на этом пора завершить. Знаю точно, что в мире положено мне: Я рожден, чтоб тебя полюбить! И смотреть на тебя: ты сидишь у огня, Ты над книгой задумалась. О, как я знаю Эту позу твою. Ты, молчанье храня, Лоб высокий подперла рукою. Читая, Ты прошла тот же путь, что и я! На земле всё замышленное для меня Получилось. И замысла нет совершенней. И его хорошенько обдумаю я В тихом доме, угрюмой порою осенней, Как уж сказано мной: у огня.

РОБЕРТ ФРОСТ (1874–1963)

***

Под теплым ветром высохла роса, Оттяжки ослабели по углам, Но главный шест, качаясь, в небеса Всё смотрит вверх, а не по сторонам. Так вот и ты, как шелковый шатер, Всё плещешься, заглядываясь ввысь. Не держится ничем? Он распростер Свой полог сам собой? Переплелись Веревки паутиной! Не видна Из легких нитей сотканная сеть Твоей любви. Всему вокруг родна, Свободна ты. Но и не улететь Тебе с земли. И будь благословен Твоей души вольнолюбивый плен!

***

Ты слышишь ли, о чем она поет В верхушках сосен день весь напролет? Мол, лето в середине, потому Листва стара, и даже для травы Весна к июлю — десять к одному, И сколько лепестков уже опало, Когда из потемневшей синевы Сошла гроза. Пусть скоро перестала, Но подлинный всё ближе листопад, И пыль уже кружится над холмами. Но можно ей и горло поберечь, Ее вопрос я понял в миг единый, Ведь голос птицы разве лишь не речь: — Как поступить с последней половиной?

Ольга Кольцова {22}

АЛЛЕН ТЕЙТ (1899–1979)

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ АЛИСЫ

Ленива и грузна, но не тучна, Следит Алиса ход бездумных лет. Кота в листву ухмылка вплетена, От века изрекающего бред. Какой бы свет ни падал на порог — От века он; упругая трава Не прянет, коль придет для мира срок В зеркальной глуби утвердить права. Алиса, лестью силишься облечь Двусмыслицу жестокосердных фраз. Ты с важностью свою заводишь речь, Не мысля ни о чем за часом час. Безмерностью пространства сражена, Недвижна, если не удвоен жест; Всебытия Алисина страна Любовью злой разрушена в отмест — Влюбленностью в земного близнеца, — От злой обиды, что не слить в одно Ни глаз, ни губ разбитых, ни лица, Что в Зазеркалье кануло давно. Давно, — сиротства непосилен груз, Кровосмешенья в духе беден лик, Волны с утесом обречен союз, Пуст и бесплотен пламени язык. Пространство, где царит бездневный мрак, Кромешный свет, что похотью влеком К той бездне, где глядит постылый зрак На сонный прах на скопище людском. — В тот мир нам не сыскать пути назад, Сквозь рухнувший проем, толпе немой. Абстракция безликая, фасад Безличностный — на заданной прямой. На пустоту наброшенный покров, Не согрешивши, благословлены? Во гневе, Боже плоти, будь суров. Дай преткновенье на стезях вины.

ЗАБЫТАЯ ПАСТОРАЛЬ

Иди, ступи в коварную траву, Не дай мышам, куницам взять твой след, О распростертом — разнести молву, В тот час, когда неистов лунный свет. Иди, окликни чибиса, — полет Ожжет мгновеньем радости былой, Спроси, росток склевал ли, что зальет Камедью сердце, лживою смолой. Росой подернут розоватый мох, Он не молил весну — повременить? И низкочутых псов переполох, Лоснящихся червей живую нить, — Ты, чибис, это знал, но не в ладу С вечерней духотою городской. А потому — смолчи, когда войду В траву с ее затверженной тоской. Ступи в траву, взыскуя наперед Корней ее, приблизившись к концу. Я — милости просящий нищеброд. Так юноша ревнует к мудрецу.

Шломо Крол {23}

ШМУЭЛЬ ХА-НАГИД (993 — 1056)

***

Ав мертв и мертв элуль уже давно, Ушел тишрей — зима стучит в окно, Настали холода, и, отбродив, Красно в кувшине свежее вино. Зане, мой друг, зови на пир друзей, Что захотят — им всё разрешено. Они сказали: «Слышишь гром небес, Ты видишь небо, что от туч темно? Смотри — мороз и пламя камелька: Он вниз сошел — возносится оно. Так встань и выпей чашу, выпей вновь, — Пусть будет день иль ночь — не всё ль равно?»

***

Пред Тем, Кто содеял вас, исправьте деяния, Да будет наградою Его воздаяние. Всевышнему часть лишь посвящайте вы времени, А части пусть будут для земного призвания: Полдня — для Всевышнего, полдня будут вашими, А ночь — для вина вам до рассвета сияния. Пусть свечи погаснут, осветится всё чашами, Пусть будет вам арфою из амфор журчание. Ведь гробы без песен, без вина и без дружества — Удел вам, глупцы, за все труды и страдания.

***

Встань, друг, уже вино в колодезь дремы Завистников свело поодиночке, Со мной лишь добродушные пируют Там, где миндаль и винограда почки, И мальчик, чаши полнящий, и мальчик Черпающий с усердием из бочки, И олененок, плектром по киннору Как будто буквы пишущий и строчки, И кажется земля нам девой страстной, И пляшет мир, и звезд небесных точки — Как у шатров военный стан, и всюду Его костров сияют огонечки.