Век перевода (2005)

***

Когда-то ты скользила по волне… Куда — не вспомнить… Память волн осталась. Брошенная лодка на незнакомом берегу. Час ночной покоя для странников: деревья замерли и камни — в ожиданье.

Александра Петрова {30}

УИЛЬЯМ ДАНБАР (ок.1460–1530)

СТИХИ О ЖИЗНИ ПРИ ДВОРЕ

[Послание королю]

О Господи, пошли мне сил! Мне белый свет уже не мил, Извелся я от злых страданий, Любовь и радость позабыл: Терзает боль в пустом кармане. Стихи начну ли сочинять — Не знаю даже, как начать, Нет слов, и голова в тумане, И падает из рук тетрадь. Ох, как свербит в пустом кармане! Бывало, я плясал и пел И веселился как хотел, Не знал тоски и воздыханий. А ныне слезы мой удел От страшной пустоты в кармане. Тот, у кого набит карман, С утра пораньше сыт и пьян. А я бегу таких компаний — Я, мол, пощусь, — каков обман! Ох, горюшко в пустом кармане! Что за карманы у меня! В них деньги не живут и дня — Бегут, как черти от литаний. Мелькнут, укатятся, звеня, — И снова пустота в кармане. Я размышляю день и ночь: Какой бы лекарь мог помочь, Где капель взять и растираний, Чтоб эту немочь превозмочь, Засевшую в пустом кармане? Вы, государь, тот врач благой, Кому недуг поддастся мой, У вас в руках предмет желаний — Лекарство от болезни злой, От пустоты в моем кармане.

[Жалоба королеве на хранителя ее гардероба Джеймса Дога, который, вопреки королевскому распоряжению, отказался выдать Данбару камзол]

Пожалованный получить камзол, Пришел я смиренно, не чуя зол, Но Дога уговорить не смог. Презлющая псина этот Дог! Не видеть Вашего мне даянья — Свирепый страж хранит одеянья, Он не пустил меня на порог. Презлющая псина этот Дог! При мне приказ был и Ваша печать, — Он же лаять давай и рычать. Пустился я в бегство, не чуя ног. Презлющая псина этот Дог! Еще бы немного, и мне пропасть — На меня, как на зайца, оскалил он пасть. Как волкодав, силен и жесток, Презлющая псина этот Дог! От кого б гардероб Ваш он не устерег? И султан турецкий, и Гог-Магог От него побежали бы наутек — Презлющая псина этот Дог! Зачем же страшилище это в чести? Не лучше ль болонку Вам завести? Свирепость такая — большой порок. Презлющая псина этот Дог!

[На того же Джеймса Дога, когда он угодил Данбару]

Вас, государыня, молю За друга, коего люблю, Кто ваши платья чистит щеткой. Наш Дог не дог, он агнец кроткий. Коль я в стихах его задел, Обидеть, право, не хотел — Так, пошутил прямой наводкой. Какой он дог, он агнец кроткий! В порядке Ваши сундуки, Подать, принять ему с руки, Поздравлю Вас с такой находкой. Не дог он вовсе, агнец кроткий. Всегда покорен он жене, Себя позволив по спине Лупить сапожною колодкой. Какой он дог, он агнец кроткий! Ему супруга дорога, Он носит с гордостью рога. (А я б такую бабу — плеткой!) Не дог он вовсе, агнец кроткий. Пусть небеса его хранят, Пусть принцы милостью дарят, Пусть мир пребудет с ним, сироткой. Ведь он не дог, он агнец кроткий.

РОБЕРТ ФЕРГЮССОН (1750–1774)

ОТ ДЖ. С. МИСТЕРУ РОБЕРТУ ФЕРГЮССОНУ

Не Аллан ли из гроба встал — Поэт, что некогда блистал, Что среди нашего взрастал Чертополоха? Нет, это Роберт засвистал, И ведь неплохо! По нраву мне, приятель, твой Напев веселый и живой! Тебе дан норов боевой И дар поэта, — Сам англичашка чумовой Признает это. В Эдине был я, когда там Шел несусветный тарарам: Монарха полагалось нам Справлять рожденье. Был прав ты, сей воспев бедлам Без снисхожденья. Пусть наша Скоттия сполна Тебе даст всё, что дать вольна, Всё, что в полях растит она, Пусть будет в миске! (Поэту ведь еда нужна И вдоволь виски.) Но ты, небось, не ставишь в грош Земные блага, и негож Тебе мой тост — ведь ты поешь В мечтах о славе. Ты лавров требуешь и ждешь? В своем ты праве. Ведь песнь твоя всегда звонка, Легка задорная строка, От отрока до старика Всегда и все мы Твердим, сойдясь у камелька, Твои поэмы. Когда придется мне опять Зимой в Эдине побывать, Мы станем пить да наливать С тобою вместе И свежих устриц поедать — Всё честь по чести! А коль тебя, наоборот, Судьба в наш Бервик занесет, Поэта берег Твида ждет, А также рыбка — Лосось наш, коего народ Здесь любит шибко. А как пойдут с парнями в пляс Девчонки наши напоказ, Ты оторвать не сможешь глаз От милых лиц их — Таких красоток, как у нас Нет и в столицах! Как станут юбками мести, Грудями белыми трясти, Ногами кренделя плести, Вертясь с поклоном! Чепцы вот только, уж прости, — На страх воронам. Я сам стихов не шлю в печать, Хотя не прочь бы и начать, Тебе ж никак нельзя молчать, — Моя бы воля, Я день и ночь готов ворчать: Пиши поболе! А я не крикну Музе: «стой!», Неприхотливый, холостой, Не жажду роскоши пустой — Ведь я не барин. Поэт в душе я, но простой Шотландский парень.

УИЛЬЯМ ТОПАЗ МАКГОНАГОЛЛ (1825 или 1830–1902)

ОБ ОДНОМ ПРИКЛЮЧЕНИИ КОРОЛЯ ИАКОВА ПЯТОГО ШОТЛАНДСКОГО

Король наш Джеймс Пятый любил гулять переодетый, И однажды вышел неприятный сурприз через это. У Креймондского моста на него напали цыгане в количестве пяти штук, И королю пришлось отбиваться, не выпуская меча из рук. А поблизости случилось быть одному бедняку, Который молотил зерно на току, И, увидев, что пятеро на одного напали, Он бросился на них, размахивая цепом, и цыгане в страхе бежали. И он сказал королю: «Ну как, целы, ваша милость? У вас лицо в крови, надо, чтоб вы умылись. Эти цыгане — сущие отщепенцы. Пошли в сарай, я вам солью и дам полотенце». Король, видя, что это человек порядочный и не плут, Умылся и сказал: «Любезный, как тебя зовут?» И тот ответил: «Сударь, Джон Ховисон мое имя, Я работник на Брейхедской ферме, кормлюсь трудами своими». «Проводи-ка меня до Эдинбурга, нашей столицы, Ибо я хорошим самочувствием не могу похвалиться. А если у тебя есть какое желание, Исполнить его я даю обещание». Джон сказал: «Я желаю, любезный гость, Получить Брейхедскую ферму в собственность. Но поведайте мне, кто вы такой будете и отколь?» «Я хозяин Баллингифа, — ответил король. — Явись во дворец в ближайшее воскресенье. Чтоб за свой благородный поступок получить награжденье. И не сумневайся, я сдержу уговор, А ты заодно повидаешь королевский двор». В воскресенье Джон нарядился как мог, Явился в столицу на дворцовый порог И спросил хозяина Баллингифа, на что его сразу Допустили войти согласно приказу. И тут Джона радость охватила всего, Когда он увидел своего знакомого, А тот взял его под руку и повел по покоям богатым, Как будто Джон был его родным братом. «А хочешь, — король говорит, — увидеть короля Иакова?» «Как не хотеть, да ведь много народу всякого Расхаживает тут во дворце, А кто из них король, не написано на лице». «Узнать короля, — сказал король, — ни один простак не преминет, Потому как все обнажат головы, а король своей шляпы не снимет». И он привел Джона в парадную залу, Где толпились всякие герцоги, бароны и адмиралы. Джон в смущении по сторонам озирался, Потому что увидеть короля и хотел, и боялся, И вдруг заметил, что все сняли шляпы, и только его спутник не обнажил головы, И радостно закричал: «Ой, так это же вы!» А король сказал: «Джон, Брейхедская ферма — твоя, С уговором, что ежели еще когда забреду туда я, Ты снова подашь мне умыться, как встарь». И Джон ответил: «С превеликой радостью, государь».

О ВЕРНОЙ СОБАЧКЕ ФИДЕЛЬКЕ

Один человек скакал верхом, по своим делам поспешая, А следом бежала его собачка Фиделька небольшая. Он обращался к ней с ласковым словом время от времени, А она то отставала, то держалась у стремени. Ровной рысью бежала его добрая кобыла, А стояла жара, потому как дело летом было. Дорога была длинна, и часы за часами бежали, И вот наконец все трое ужасно устали. Лошадь стала спотыкаться и вся вспотела, И Фиделька выбилась из сил и отдохнуть захотела. Она легла на землю и жалобно заскулила, И хозяину пришлось остановиться, хоть его это злило. Он спешился и привязал лошадь к дереву, И она стала спокойно щипать траву, А хозяин мешок с золотом от седла отвязал, Положил на землю и Фидельке сторожить приказал. Сам же он улегся, укрывшись плащом, И вскорости захрапел, не думая ни о чем, А собачка прикорнула рядышком скромно, И ее охватила дремота из-за усталости огромной. Но заснуть как следует не удавалось ей долго, Ибо она не забывала своего долга И временами вскакивала и бегала с громким лаем Вокруг мешка с золотом, что ею был охраняем. Время шло, а хозяин и не думал просыпаться, И Фиделька стала беспокоиться и волноваться, И стала, повизгивая, лизать хозяину нос и щеки его, Чтобы он пробудился от сна глубокого, Потому что верная собачка, чье сердце не знало фальши, Понимала, что им пора ехать дальше. Наконец она громко залаяла от волнения, И хозяин проснулся в беспокойстве и огорчении. Он заторопился и вскочил на кобылу Погоняя ее вперед что есть силы, Но Фиделька, несмотря на его крики и повелительные жесты, Нипочем не хотела уходить с этого места. Она тревожно лаяла и металась, То догоняла лошадь, то назад возвращалась, И хозяин ужасно рассердился И решил, что разум у собаки помутился. Фиделька пребывала в большой тревоге, А хозяин поскакал вперед по дороге, И собака его с трудом догнала, Когда он остановился у ручья, чтобы лошадь воды попила. Фиделька звонко лаяла, а хозяин думал: ну и дела! Похоже, собачонка полностью спятила. — И тут она помчалась назад, непонятной силой влекома, А он окончательно решил, что у нее не все дома. Он выхватил пистолет, и окрестность шумом выстрела огласилась, Бедная собака бездыханной на землю свалилась, А хозяин, лишась настроения беззаботного, Поскакал дальше, печалясь о потере полезного животного. Но отъехав недалеко, он внезапно остановился, Потому что вдруг мешка с золотом хватился, Каковой мешок неизвестно куда девался, То ли упал по дороге, то ли на месте привала остался. И он погнал лошадь назад в бешеной скачке, Тяжко вздыхая об участи бедной собачки, И, глядя на краснеющие на земле кровавые пятна, Горевал о потере своей невозвратной. И раскаянье впилось ему в сердце тысячью жал, Когда он увидел, что мешок с золотом лежит где лежал, А рядом простерт бездыханный собачий труп, И понял хозяин, как его злой поступок был глуп. И он приторочил мешок к седлу и поехал, торопясь к сроку, Оплакивая Фидельку, чью жизнь оборвал так жестоко. А эта печальная история нам наука, Ибо всем надо исполнять свой долг, как эта благородная сука.

ОСТИН ДОБСОН (1840–1921)

ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ ЭСКВАЙРУ, ПРИ ВРУЧЕНИИ ЕМУ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ УИЛЬЯМА ХОГАРТА

Любезный друг! — конечно, надо Для вас рондо иль хоть балладу Состряпать бы, но на сей раз Мне образцом стал «гудибрас». И впрямь — к чему нам выкрутасы? Писал размером «гудибраса» Джон Гей покойный — значит, мне Годится тоже он вполне. А вы, я знаю, влюблены В тот век — и памяти верны Его роскошества и блеска, Безумств, дурачества, бурлеска, Дуэлей, париков, памфлетов, Педантов и плохих поэтов, Фарфора «челси», паланкинов, Азартных игр и кринолинов. В те дни писатели, как овцы, Ножу издателя-торговца — Ох, эти Тонсоны и Кёрллы! — Смиренно подставляли горло; Дик Сэвидж, нагрузясь в пивной Дремать шел, как к себе домой, Под ковент-гарденские своды В компании шального сброда; А даму модную, бывало, Не раз Аврора заставала За ломбером иль фараоном, — Супруг же, шляясь по притонам, Налившись до краев кларетом, Домой являлся лишь с рассветом, Чтоб праведным забыться сном, — Вот образцовый светский дом! Но сколько вкуса в их нарядах! Как весело на маскарадах! Как полон театральный зал! Великий Гаррик там блистал — Сегодня он преступный Ричард, А завтра в паре с миссис Притчард Макбета нам изобразит, И желчный Сэмми Фут сострит, А Чарли Черчилль восхитится… Но полно! Иль длиной сравниться Придется повести моей С известным списком кораблей. Вот книга вам. Ее герой Нарисовал сей век шальной — Кутил, и щеголей, и дам, Тюрьму, театр, балет, Бедлам, И проповедников, и слуг, Развратников и потаскух, Повес, бездельников, банкротов, И юных дев, и тощих скоттов, И выборы, и модный брак, Судейских, шарлатанов, скряг, Ханжей напыщенных и своден, Старух, красавиц и уродин… Как в зеркале нам показал Свой век сей новый Ювенал. Но жаль: герою, как назло, С биографом не повезло.

СТИВЕН ВИНСЕНТ БЕНЕ (1898–1943)

ПАПА АЛЕКСАНДР БОРДЖИА УГОЩАЕТ ОБЕДОМ КАРДИНАЛА КАПУАНСКОГО

Вот и павлин! Каков! Не правда ль, наслаждение для глаз Его окрас? — Игра оттенков, глубина тонов И переливы зелени, — а хвост Как блещет золотом! Здесь нужен тост! Отменный раритет Такой павлин — и надо в вашу честь Его доесть. Я рад, что вы почтили мой обед, Вы в курии моей — бесценный лал! Но что я вижу — пуст у вас бокал! Венеции стекло Вам нравится? (Куда ты смотришь, эй, — Скорей налей!) Как женственно, изящно и тепло! Я сам в душе артист — да не судьба… Ну, пейте же! Te deum lau… Ба! Разбился? Ай-ай-ай! Примета есть, что, значит, был там яд. Пусть говорят! (Чего глядишь, другой бокал подай!) Вы побледнели? Выпьем, в добрый час! «Венера с Марсом», слышал, есть у вас И «Пляшущий сатир» Праксителя? Я отдал бы всю власть Хотя б за часть Сокровищ ваших, древность — мой кумир. Что за восторг — шедеврами владеть! Вы вздрогнули? Неловко вам сидеть? (Подушку, дуралей!) Угодно ль фруктов? Персики, как мед, И дивный плод Граната, что девичьих губ алей! И хоть купцы дерут за них вдвойне — Для гостя ничего не жалко мне. Позвольте, я сейчас Разрежу эту грушу пополам — Вот это вам! Болтают, что отравлены у нас Ножи — и яд с одной лишь стороны. Вы в это верить, право, не должны, Хотя, по правде, что ж, Оно удобно было бы, когда В деньгах нужда — Наследство, глядь, к рукам и приберешь, Хе-хе! Но вам не по себе, гляжу? Пора домой? Позвольте, провожу. Вот вам мое кольцо, Целуйте! Впредь прошу не забывать, (Скорей подать Носилки монсиньора на крыльцо!) Всегда для вас открыт мой скромный дом, До новых встреч за молодым вином! Прощайте, кардинал! (Домой доставить — и без суеты!) А, это ты, Лукреция! Что, собралась на бал? (Едва ли доживет он до утра.) Ну-с! Папочку поцеловать пора!

РОБЕР ДЕ МОНТЕСКЬЮ-ФЕЗАНСАК (1855–1921)

МЕЖДУ СОБАКОЙ И ВОЛКОМ

Teneo lupum auribus

Кто таится там в углу В сумеречный час несмелый, Когда трели Филомелы Оглашают лес Сен-Клу? Кто в мои стучится двери — Верный пес иль хищный волк? Ведь в проказах знают толк Эти басенные звери. Это Аргус твой, Улисс? Иль собака Ламартина? Иль торчит из-за кулис Волчья жесткая щетина? Анжелика ты? Азор? Как зовут тебя, приятель? Ты На-ву-хо-до-но-сор? Или Фенрис, волк-вещатель? Кастор? Нестор? Или ты Песик Жана де Нивеля, Скачущий из темноты В голове, пустой от хмеля? Или бархатный волчок, Что в лучах туманной Фебы, Как уснули все эфебы, Греет нежность милых щек? Может, ты гонитель Красной Шапочки, разбойник злой, Обесславленный хулой В детской сказочке ужасной? Лафонтеновский злодей, Что куражится до срока, Ужас агнцев и людей, — Или пес святого Рока? Может, в песенке простой О тебе поют пастушки: «Не ходите в лес густой — Волки бродят у опушки»? Посылка Пес и волк, ты плач и смех, Враг и друг, слеза с улыбкой. Серебрится серый мех В этой сумрачности зыбкой. В час когда и свет, и мрак Нераздельно вместе слиты, Ты мой друг и ты мой враг, Ты угроза и защита. Пес! — когда звезда, лучась, Ищет лунного осколка, В пасторальный этот час Защити меня от волка!

Ирина Полякова-Севостьянова {31}

РУБЕН ДАРИО (1867–1916)

РАКОВИНА

Посвящается Антонио Мачадо

Я раковину эту нашел в песке у моря. Вся чудной позолотой и жемчугом сверкала. Ее Европа дивной рукой своей ласкала, Мчась на быке небесном, с волной крутой в раздоре. К губам ее поднес я — полился звук, и вскоре Увидел я, как эхо зарею распускалось. А чуть приблизил к уху — о кладе в синих скалах Поведала мне сотни таинственных историй. Так соль я собираю из горьких вздохов ветра, Что аргонавтов бросил в далекий путь по свету, Дарил Язону звезды в его прекрасном сне. И я волнам внимаю, их тайному биенью, И ветру, что приносит волшебное волненье (Та раковина сердце напоминает мне).