Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
С тобой сейчас
И нам осталось жить лишь только час.
Сыростью лето встречает
Тучи пришли опять.
Этих долгих дней пять.
Которые ты здесь идёшь.
И жарко тебе под луной,
А днём плохо одной.
У тебя осталось лишь я,
Объятия фобий и мания.
Говори со мной, я – сознание.
Саша Чёрный «Одиночество»*
– Надо говорить с собой, а то так и с ума сойти можно… – она немого подержала паузу, в которой осознала, что разговор с собой начинать не проще, чем с любым другим человеком. А потом продолжила, – глупо была так просто выбирать тот поворот! Но ещё глупее, что я так издевательски шутила над собой, описывая лето Лерил. Прошло более двух недель, и что? Но одно сбывается – я
До него оставалось не более часа, но такого мучительного, слабого, в который Алма надеялась на… на что-то, сама понимая, что родные далеко, по пути никого она не встретит, кроме разочарования, хотя, даже оно не разобьёт надежду в её сердце. Больно, просто больно и невозможно совершать движения. Голова вертела изображения с такой силой и скоростью, что Алма не доверяя ей, шла, вперёд чувствуя, что делает. Знал, что ноги ставит прямо, и знала, ровность своего направления. Устали даже лёгкие, и девочка не дышала уже около целого часа.
Наступил новый день, только одна его минута успела пройти. Глаза слезились, но она не трогала их, и судорожно бившаяся голова пыталась вспомнить слова песни, первые строки. Ничего не получалось, путалось всё в голове и так же происходило и с вылетавшими словами, с языком. Получилось только два одинаковых слова.
– Lithium. Литий…
Движения замедлялись, она сжималась и одновременно рвалась на части изнутри, делать что-либо уже становилось невозможно. Она опустилась на колени, села, и легла на землю, растянувшись на ней, словно кошка. Потеря сознание. А что может быть в мыслях дальше? Конечно. Только ничего.
====== Только Торниэл! ======
Алма очнулась. Первая её мысль прозвучала как «Я всё ещё здесь, или уже там?», спрашивала она, имея в виду землю и небо. Она сама уже желала определиться с местом, либо остаться на земле, с таким отцом, либо на небе с мамой, и отец вряд ли бы попал туда раньше, чем через тысячу, слишком сильный, что бы его убили, если только сам того не захочет. А он не захочет. Услышав чужое дыхание, девочка вслушивается в него, и, понимая на слух, что оно, вместе со своим биением лишено систематики, Алма шепчет одними губами «Я жива. Живи и ты. Я хочу услышать чистый ритм сердца!». Глаза её медленно открылись, и, в ответ, им открылся белоснежные свод, весь в горельефах, которые представляли собой лозы, цветы… Повернув голову, внутри которой начали носиться стаи бабочек, принесённые весельем, она увидела опущенное лицо стоящего рядом с ней человека. Серые глаза были опущены так низко, что не заметили, как она очнулась. А интересного потускневшего цвета длинные каштановые волосы человека, аккуратно лежали на его богатом бардовом плаще. Девочка не верила в то, что видит. Нет, не верила, и даже вернувшиеся силы не могли заставить её поверить в это. Возможно, что она сейчас видит его – просто бред, и она сейчас всё ещё лежит там, а это слишком хороший сон, но такой жесткой, потом, что дразнил её, говоря «Это, же могло случиться, и только по собственной глупости, ты дохнешь на поле, а не живёшь с ним!». Задержав дыхание, она тихо проговорила.
– Я не вижу. Я люблю тебя, дядя. Хочу увидеть, но не могу, потому что не верю. Всё не может быть правдой. Я сейчас лежу здесь. На поле. Одна. И никого нет, тебя тоже. Я не вижу тебя…
Выражая на лице ошеломление, Доэлнор сел на край кровати и наклонился к ней. Его руки в многократном наслоении атласных рукавов, легко приподняли её, и пальцы сцепились за спиной Алмы, тем самым заключая её в такие мягкие и нужные сейчас объятия.
– ноя здесь, дорогая, поверь.
Девочка запрокинула шею назад, голова Доэлнора опустилась её на плечо. И, через их плащи, огромное количество слоёв ткани, девочка услышала и ясно почувствовала, с какой скоростью билось его сердце.
– Всё в порядке… – сказала она себе, словно успокаивая, – Я даже не думала о том, что это возможно.
–
С каких пор ты пессимист? – он отпустил её и просто сел рядом, она тоже поднялась, и откинулась спиной на изголовье кровати.– С недавних, и… реалист. Может, вернёмся к реальности? Доэлнор, как я сюда попала?
– Это всё твоя мать, она сказала, где ты. Её вызвала ты?
– Неуверенна. Я успела сказать только «Lithium», а этого, разве, достаточно?
– Я не знаю, но мне это уже не так важно.
– Думаю, что мне тоже. А теперь я могу вставать, погулять?
– Да, только не бегать, кровь не восстановлена, может быть, головокружение и слабость.
– Это ничего, тогда я пойду, прогуляюсь?
– Иди, посмотри, как теперь выглядит город.
– Что с ним?
– Ничего, местами образовались руины, но всё восстановлено просто в рекордное время – спасибо Глафнегу.
– Он здесь?!
– Нет… пока, но должен заглянуть в конце июля.
– Знаете, Владыка Доэлнор, я поняла, что порою, после того, как меня называют умной, я начинаю вести себя как дура, – она мило улыбнулась, и, не дожидаясь реакции дяди, продолжила, – просто в самый последний день мая я озвучила план на лето, а теперь смотрю на всё, и вижу, как сильно ошибалась. Разве в мои планы могло войти попадание к рудокопам? То, что я буду работать у них кузнецом около недели!? – Алма сама чуть ли не смеялась от своих слов.
– Что? – удивлённый тон Доэлнора вывел девочку из погружения в прошлое, и она вспомнила то, что он ничего не знает. Коротко рассказав ему всё, добавила, – но, меня это постоянно волновало, с тех пор, как меня впервые так назвали… Кто такие делоу?
– Алма… – он остановился, просто не зная, что сказать, будто решая: врать или говорить правду? Остановившись на чём-то в своей голове, он завершил фразу, – я слушал о делоу, но никогда не знал кто это такие.
Рука девочки потянулась вверх, желание узнать правду зашкаливало, и она была готова снова снять линзы, что бы выяснить всё, но какое-то чувство внутри сказало ей то, что она сама не осмеливалась сказать себе – «нет». И изменив направление, музыкальные пальцы девочки, приняв изящную позицию, потёрли ключицу средним пальцем, а потом вновь опустились на белоснежное одеяло.
– Дядя, я… – она остановилась, задумавшись о том, стоит ли говорить это, хотя в голове понимала, что он должен знать, но нужно ли ему это. Проверить не позволяла та же голова, что и умоляла спросить его об этом, но она выбрала не спросить, а сказать, – я очень-очень скучала, Доэлнор, так сильно, что уже не могу поверить, до сих пор для меня всё просто тёплый сон, – она тихо улыбнулась.
– Считай это сном – там всегда всё хорошо, потом будет приятнее осознавать, что это жизнь.… И я тоже скучал по тебе. Когда ты сломала лёд, я просто не знал что делать.
– Со мной ничего бы не случилось, вода – моя стихия. Теперь я всё помню, всё знаю, и ничего не забуду, – голос резко похолодел, а глаза, словно стали ярче вместе с линзами.
– И помнишь кто ты?
– Да. И помню маму, и себя, Алму Уэльсу… только можно кое-что уточнить?
– Что именно?
– Мне интересно насчёт родства. Моя мать – ваша сестра, но Глафнег он…
– Нет, милая, там получилось так, что у нас с Бейрой одна мать, разные отцы. Она была первым ребёнком Жалис, а потом она сошлась с моим отцом, наследным правителем.
– Теперь всё на местах, и мне так проще,… но не до конца… – её только что осенил этот вопрос, о котором она совершенно не думала раньше, – дядя! Где Жалис? Она же не умерла?
– Я не знаю где она.
– Но она жива.
– Да, но покинула воду из-за болезни Лития.
– Её уж я знаю.… Имею в виду болезнь, – невесело улыбнувшись, Алма вспомнила открытый день, урок химии, физ-ры, а главное то, как эта физ-ра закончилась! На этом диалог прервался. Болезнь лития заключалась в том, что русалка не могла больше жить в воде, получала от неё ожоги, горела в ней, умирала…