Верховный Издеватель

– Я вот всегда немножко удивлялся: как это вы из Петербурга - да к нам переехали?
– признался вдруг Кирилл.

– Как это меня угораздило?
– весело перевела Марина.
– Ну, во-первых, врачи велели - прям строго-настрого приказали. Климат, оказалось, категорически противопоказан. Да и недолго я там прожила. На историческую родину вернулась. Рома у меня уже в нашем * родился... А то, что с Русским музеем рассталась?.. Но... в общем-то, для меня теперь Русский музей - это вся Россия. И сами мы - музейные экспонаты!

– Да уж, особенно здесь!
– хмыкнул Кирилл, обводя глазами экспозиционный зал палаты. И задним числом вдруг страшно обрадовался - что когда-то, давным-давно, Марина переехала. А иначе... иначе ведь всего этого бы не было: просто страшно представить! Ничего бы не было! И его счастливого отца, и их семьи... ну, и аварии бы тоже не было? а может, и была бы... Но только сейчас даже это уже не важно!

"Беда", оказывается - самый прочный сорт цемента. Если уж она связала людей, эта связка - сильнее любой радости. Всё сложилось. И авария - кирпичик.

– Ой, Кирилл!
– прервалась вдруг Марина, резко приподнявшись-присев в кровати.
– Посмотри-ка в окно!

– Вот это да-а!
– вырвалось у Кирилла, когда он выглянул.

Небо нависло свинцовое, чуть ли не чёрное. Но под тучей по земле сеялся такой контрастный свет, что буквально ломило глаза. Деревья, дома, стёкла, улицы... всё превратилось в какой-то "Лориэн", как тут же назвал внутри себя Кирилл; мерцающий город-лес.

– Я по-онял!
– воскликнул он.
– Тучу пригнали сюда для того, чтоб всё, что под ней, светилось!

"Беда - для того, чтоб вся жизнь по контрасту с ней светилась в полную силу. И ведь, за каждым мрачным событием или мрачным периодом обычно приходит свет. Становится не то что хорошо, а лучше, чем было! Что годами не решалось - разрешается. Что не клеилось - склеивается. В общем, сдал экзамен - и поступил из школы в ВУЗ. Из ВУЗа в аспирантуру. В нашей жизни - не "искушения" (очень не люблю почему-то это слово: не к месту его употребляют!), в нашей жизни - экзамены".

Нищее небо, в рванине, склонилось над землёй. За лето оно обанкротилось... но ведь это было всего лишь навсего земное небо, а ему свойственно рано или поздно разоряться: уж теперь-то Кирилл это знал... Какая-то мелочь - редкие проблески солнца, - сквозила в дырявых карманах. "Этот август - бомж наших земных надежд! У нас ничего больше нет! Мы просто живы и всё... как говорится - блаженны нищие духом. Господи, да от какого же количества дребедени я за несколько дней освободился!"

Вторая половина лета - это долго стоявший букет. Слишком долго, в уже заплесневелой воде. Вазу пора освобождать, воду выливать - оттого и дожди. Скоро всё бывшее красивое кончится. Бывшему нет места. Кажется, настоящее начинается.

Осень рвала небо в клочья, сдирала старые обои. Начинался очередной долгий ремонт мира... а чем он закончится - как всегда, время покажет. Или - как всегда, не покажет.

– Ты как себя чувствуешь?
– вдруг чуть встревоженно спросила Марина, видя, что Кирилл как-то побледнел, глядя в окно.

– Чувствую себя... Диогеном, который наконец-то нашёл человека.

Вернувшись в свою палату, Кирилл долго обдумывал прошедшую Встречу: и книгу, и разговор... да нет, не книгу - Человека, который ему открылся. Он как-то совершенно непроизвольно сравнивал её с теми женщинами и девушками, с которыми прежде общался и... честно говоря, не находил аналогов. В фильме "Про Красную Шапочку" есть замечательный диалог с избалованным человеческим детёнышем:

– Я ребёнок!
– с вызовом говорит ребёнок.

– Не говори глупостей! Ты человек!
– веско возражает Красная Шапочка.

И вот когда некоторые кумушки говорят:

"Я же - жже-енщина!" - так и хочется твёрдо отрезать словами из этого фильма: "Нет! Ты - человек".

Марине этого не надо было говорить - она сама это говорила. Наверное, именно такого человека искал и не находил Кирилл. Не находил как раз в тех, кого "находил"! Ему совсем не нравилось чьё-то право низвести себя до уровня курицы, оправдывая это словом-заклинанием "женщина". Когда видишь настоящую Женщину, Мать, которая свою слабость не оправдывает... ставишь под сомнение это право и для других.

"Катастрофа обнажила в нас человечность: не "женскость", не "детскость", а именно человечность. Меру того, кто мы есть. Эх, если я хоть когда-нибудь всё-таки найду женщину, как бы я хотел, чтоб она была... как Марина!"

Начало её имени было - как у слова "мама", и Кириллу порой казалось, что он как-нибудь нечаянно оговорится.

Одна катастрофа мать отняла, другая...
– подарила?

"И последние станут первыми и неродные станут родными! Вот оно - Писание всей нашей жизни: права Марина, жизнь - это та же Библия".

1. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной (Мк. 10, 29-30).

2. Выписка

Дай мне оправдать Твою безжалостную милость,

верными аккордами подыскать ключи

в Сад, где все начала, все концы, куда стремились

мы, когда нас резали и штопали врачи.

Ю. Шевчук

I.

Больница, помимо прочего, подавляет ещё и тем, что в ней у тебя нет своего уголка. Ты - весь на виду. Тебя видят и слышат, ты видишь и слышишь.

Больные курили в форточку, и казалось, продолжение сигаретного дыма порождало за окном ворон. Крапал очередной августовский дождик. Воздух был сырой и, казалось, надсадное карканье делает его ещё сырее. "Ворона, сыр, сырость...
– вечная русская ассоциация. Крылатый Крылов... Интересно, лежал ли Крылов когда-нибудь в больнице? А впрочем, нет, не интересно. Сейчас уже ничего не интересно, кроме выписки".