Вероника из Тарлинга
Шрифт:
Особенно за время, проведенное в деревне у дальней материнской родни. Как-то еще девочкой, Вероника заснула на сеннике, а потом стала свидетельницей нежного воркования молодой пары. И не сразу зажмурилось, когда крестьянин поднял юбки возлюбленной, чтобы разместиться между ее загорелых ног. Ох, какой стыд! А ведь так зарождаются дети, значит, данное деяние угодно богам. И сколько раз приходилось видеть, как это делают животные: лошади, овцы, быки и коровы…
Заглянув в насмешливые глаза герцога, Вероника гордо приподняла подбородок.
— Теперь я
— О белой голубке на черепичной крыше собора?
— Мне больше нравится песня о сороке, но она слишком проста, хотя под нее и любят плясать в таверне. Весь Тарлинг знает. Я еще е люблю песню о скитальце, который предпочел покинуть дом в поисках приключений.
Конта вытянул ноги и откинулся на стуле, принимая непринужденную позу.
— Что-то напоминает мне… Напой пару строк.
— Сейчас?
— Или тебе нужна лютня?
— Музыка хороша сама по себе, но инструмент хранится в сундуке наверху. Матушке нравилась моя игра, а когда ее не стало, я забросила уроки. Пожалуй, и без лютни справлюсь. Только я буду петь тихо, не то сюда Люго прибежит, у него в отличие от Баффо сон чуткий.
Вероника отвернулась к окну, хотя Конта из деликатности тоже опустил взгляд к очагу, не желая ее смущать.
Тогда она закрыла глаза и запела, приложив руки к груди:
Я позабуду дом и друзей,
Полкоролевства отдам за коня,
И я буду верен любимой своей,
Если она не бросит меня.
Я безнадежно влюблен в паруса,
В скрип башмаков и запах дорог,
Вижу чужие во сне небеса,
Но иногда вижу твой порог.
Конта хорошо знал эту песню, что распевали бродячие менестрели по щербатым улицам городов и придворные исполнители в гулких дворцовых залах Гальбо. Услышав ее первый раз по возвращении из дальнего похода, Конта больше не мог забыть. Ведь в ней пелось о нем самом. А еще о надменной и капризной красавице, которая нанесла удар не менее болезненный, чем кинжал проклятого Кайро.
Я целовал паруса кораблей,
Полкоролевства отдал за коня,
И я был бы верен любимой своей,
Если б она не забыла меня. (c)
Мучительно захотелось вспомнить и Конта выразил свои мысли вслух:
— Ее звали Аглея. Наверно, я когда-то ее любил. Порой это было тяжело, и так напоминало болезнь, что избавившись от жестокого чувства, я ощутил себя заново рожденным.
— О чем вы? — Вероника передвинула табурет ближе, чтобы лучше слышать каждый его вздох.
— Должен ли я говорить тебе о своем прошлом?
— Конечно, если такова ваша воля. А я расскажу о своем.
— Хм, вот это уже интересно.
— Боюсь, не столь интересно, как в вашем случае.
— Предлагаешь излить душу друг перед другом?
— Или открыть сердце… У кого что имеется при себе.
— Ты нарочно дразнишь меня, Вероника! — нахмурился он.
— Я хочу все знать
о человеке, которого беру в мужья.— Берешь в мужья?! Творец Всемогущий! Она берет меня в мужья. Меня!
Вероника скомкала край передника в узел и, едва скрывая дрожь, пыталась угадать — сердится он или снова чему-то рад.
— Почему вас удивили мои слова? Когда-то в здешних краях во главе семьи была женщина и свадебный обряд проходил несколько иначе. Именно женщина брала себе мужа, а не наоборот.
— Похоже, ты не прочь вернуть те славные деньки, Вероника?
Задыхаясь от волнения, с неловкостью чувствуя, как кожа на груди становится мокрой от пота, она вскочила с табурета и обхватила горло руками, делая пару шагов назад.
— Я не то хотела сказать, вернее, не совсем то… Вам известно, какое страшное это было время — удивительное и страшное. В землях Маликории царили суровые обычаи. Несчастных маленьких птичек крапивников забивали палками под Новый год, чтобы торжественно пронести на шесте по селению, и на площади иногда жгли женщин, обвиняемых в колдовстве. Марлен сама видела, как вместе с одной из них в пламя бросили шестипалого мальчика. Мать прятала его десять дней после рождения, соседка услышала плач…
— Мой прадед запретил бессмысленное убийство птиц и людей. Он привез в Маликорию новую веру и построил первый храм Всеблагого. Правда, говорят, он был чересчур строг с теми, кому нравились прежние традиции…
Конта поднялся и встал напротив нее, загораживая очаг.
— Но один древний обычай я бы не прочь вернуть на сегодняшнюю ночь. Похоже, ты увлекаешься изучением старины и помнишь, что нужно сделать женщине, чтобы взять себе мужа. Всего лишь громко об этом сказать, назвав его имя. В свидетели мы можем взять огонь и воду, как делали наши предки. Ну, же, Вероника… смелей! Скажи о своем желании, и я буду твой до конца моей жизни. А ты будешь моя. Уже не важно, по каким обрядам и законам.
Глава 15. Огненная метель
Слова Конты поразили и вызвали бурю желаний, что до сей поры сладко дремали в самых глубинах ее женского существа. Она вдруг отчетливо осознала, что хочет соединиться с этим мужчиной и как можно скорее — стать одним целым, избавившись от одежд. Словно в единый миг исчезли все книжные поучения и наставления заботливых родственников. Все преграды и опасения рухнули перед зовом горячей молодой крови, которая неистово прилила к лицу, груди и самым сокровенным местечкам невинного тела.
Новое, обжигающее чувство было незнакомо ей, но, в то же время, казалось, что именно для этих волнующих минут она расцвела, созрела, и сейчас готова предложить свою жертву на алтарь обоюдной страсти.
О, да! Она будто вспомнила, что когда-то очень давно, даже еще до рождения уже была настигнута подобным желанием. Стояла душная летняя ночь и обнаженные люди без стыда танцевали вокруг украшенного лентами и ветвями столба, а потом разбивались на пары и убегали в темные заросли, чтобы насладиться друг другом.