Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

— Так точно. Может, его выбросило из машины?

— Дерьмо, — сказал мужчина. Он забрался внутрь еще глубже, по пояс, еще сильнее вдавив Мерриама в сиденье. Судя по его дыханию, с тех пор, как он держал в руках зубную нить, прошло несколько десятилетий.

За закрытыми веками Чейза Мерриама замерцал теплый розово-оранжевый свет.

— Дерьмо! — повторил мужчина и яростно задергался, пытаясь поскорее выбраться обратно. В процессе он слегка усугубил причиненный Чейзу Мерриаму ущерб. — Сроду они не приезжали так быстро!

— Не двигаться! — проорал неподалеку голос, который мог принадлежать только копу. — Вы арестованы!

Ответом ему был топот. Мужчина бросился бежать. Коп последовал за ним; они продрались через какие-то кусты и скрылись. Затем снова донесся звук шагов: спокойных, неспешных.

— Отличная машина, — сказал коп. — Я и не знал, что эти красотки бывают полноприводными.

До начала дебатов оставалось меньше пяти минут. Вдобавок к гигантскому выставочному залу, где по большей части и проходило Межгородское Собрание, в «Маккормик Плейс» имелся собственный театр, который сейчас заполняли представители публики, выбранные случайным образом из десяти тысяч типичных американцев Огла.

Элеанор Ричмонд, находясь в гримерке во власти профессионального гримера, поразилась тому, что вовсе не волнуется.

Это было странно, поскольку очень скоро ее должны были показать по национальному телевидению. В последнее время она довольно часто попадала на национальное телевидение, но в этот раз ей предстояло вступить в словесную схватку с тремя людьми, каждый из которых был куда искушеннее ее. Уж не пресытилась ли она известностью настолько, что ей теперь все равно?

Кто-то стукнул в дверь и тут же распахнул ее, так что Элеанор не успела послать визитера подальше. Это оказалась Мэри Кэтрин Коззано. Она быстро проскользнула в комнату, нервозно оглянувшись через плечо, и спиной захлопнула дверь. В руках у нее был букет голубых цветов.

— Простите, я не хотела, чтобы меня здесь видели, — сказала она. — Пойдут разговоры, что у меня завелись любимчики.

— Эти цвета — их подарил вам поклонник или просто какой-то подхалим? — спросила Элеанор, рассматривая букет. — Красивые.

— Взяла у флориста, — сказала Мэри Кэтрин. — Они для вас.

— О, как мило! Спасибо!

— Я взяла голубые, они символизируют правду, — сказала Мэри Кэтрин, — потому что вы всегда говорите правду.

— Ну, не всегда, — сказала Элеанор, — но достаточно часто, чтобы у окружающих при виде меня начинался трясунец.

— Выглядите великолепно, — сказала Мэри Кэтрин. — Надеюсь, вы их перещелкаете.

Элеанор не удавалось уловить причину собственного бесстрашия, пока она не уселась на свое место. Пришла она последней. Остальные диспутанты были: белый мужчина; англизированный латиноамериканец; женщина среднего возраста, светловолосая и голубоглазая. И все блистали совершенством. У всех были красивые лица с крупными, ясными чертами, которые хорошо выглядят по телевизору. Они были уравновешены, подстрижены, накрашены, одеты и подготовлены. Она чувствовала себя так, будто вломилась на вручение «Оскара».

Ей отводилась роль манекена, не более. Шансов стать кандидатом в вице-президенты Уильяма Э. Коззано — какую бы там симпатию они с Мэри Кэтрин друг к другу неиспытывали — у нее не было никаких. Вот поэтому она и не волновалась.

Менее чем в сотне ярдов от участников дебатов Кир Резерфорд Огл сидел в удобном крутящемся кресле в центре Ока Ки. На время Национального Межгородского Собрания платформу с контейнером ГОСПОД загнали в самое сердце «Маккормик Плейс», соорудив всю остальную инфраструктуру вокруг него — платформа, на которую каждый вечер поднимались Коззано, располагалась прямо над ним.

Уровень вовлеченности сегодня был хоть куда — светились аж девяносто девять экранов. СОР-100 поначалу была несколько неорганизованной и ненадежной группой, но благодаря постоянной практике сплотилась и дисциплинировалась.

Это успокаивало, потому что Ки Оглу было страшно. Номер с вице был самым трудным. Практически все его запарывали. За последнюю неделю Огл глаз не мог сомкнуть, не увидев висящие перед ним призрачные лица: Никсон, Агню, Иглтон, Буш, Куэйл, Стокдейл [478] .

478

Ричард Никсон, единственный президент США, ушедший в отставку до истечения срока; Спиро Агню, вице-президент при Никсоне, подал в отставку вследствие коррупционного скандала; Томас Иглтон, номинировался на пост вице-президента при кандидате в президенты Джордже Макговерне, но вышел из гонки, когда его многочисленные визиты в дурдом стали достоянием гласности; Джеймс Стокдейл участвовал в выборах на пару с Россом Перо и выступил крайне неудачно.

Максимум, что Огл мог сделать — это собрать четырех самых лучших из известных ему людей — то есть выглядевших на экране эффектнее всех прочих — посадить их рядком перед камерами и замерить реакцию зрителей. Разумеется, пришлось задействовать модератора, чтобы задавать им вопросы. Сами по себе вопросы не имели значения, так же, как и ответы. Требовалось было только снять их лица и записать голоса. Самой же сложной частью задачи оставалась интерпретация данных. Потому что чем глубже он погружался в это дело, тем больше причудливых нюансов обнаруживал в умах СОР-100.

Мэй Хантер сидела недалеко от берега Гудзона, красила губы и любовалась закатом над Нью-Джерси. Она обнаружила эту помаду сегодня днем в мусорном ведре женской уборной в Публичной библиотеке Нью-Йорка и сочла ее оттенок подходящим. Помада была классная и совершенно новая; какая-то ветреная бабенка прикупила ее, должно быть, где-нибудь на Пятой Авеню, заскочила в библиотеку, чтобы подмазаться, и решила, что при обычном освещении она не так уж и хороша.

Мэй Хантер восхищалась этой решительностью, способностью выкинуть совершенно новую помаду только из-за неправильного оттенка. Большинство женщин донесли бы ее своего туалетного столика, где бы она и простояла следующие двадцать лет. Но здесь, в Нью-Йорке, каких только людей не встретишь. У здешнего народа стандарты повыше. В них нет этой всеобщей готовности терпеть несовершенство. Помада, определенно, была выброшена женщиной не из простых.

Мэй находила множество интересных вещей в уборных Нью-Йоркской Публичной. В здание не разрешали проносить еду, поэтому мусорные ведра были чистые. Кроме бумаги в них практически ничего и не было, так что все хорошее, вроде этой помады, сразу бросалось в глаза.

Мэй Хантер проводила в библиотеке очень много времени, поскольку у нее не было работы, семьи или дома, которые могли бы отвлечь ее от главной жизненной миссии, заключающейся в изощрении интеллекта. Последние несколько месяцев она прорабатывала «Упадок и разрушение Римской империи» Гиббона, добравшись до середины пятого тома из семи.

Чтение занимало самое важное место в ее жизни. Через полтора года после смерти мужа она обнаружила, что вполне способна спать на улице и питаться из мусорных баков. Она преодолела неуверенность и страх. Ее дважды насиловали — она справилась и с этим. А вот невежество приводило ее в ярость. Все эти люди вокруг, ночующие в парках, клянчащие милостыню у Портового управления, вписывающиеся в ужасные приюты для бездомных — ни один из них даже не пытался как-то развивать свой ум. В Нью-Йорке нельзя было пройти и десяти шагов, не наткнувшись на валяющийся на мостовой экземпляр «Нью-Йорк Таймс», лучшей газеты в мире — и никто из них не удосуживался его подобрать. Как бывшего учителя начальной школы это ее по-настоящему бесило. Так много интеллектуальной мощи, потраченной зря.