Вещное право

Для прежнего отечественного правопорядка была привычной ситуация неравенства реальных возможностей разных собственников при формальном равенстве их гражданско-правового статуса. Ведь нахождение имущества в государственной или в иной «форме социалистической собственности» тогда предоставляло собственнику (субъекту присвоения) неизмеримо большие возможности, чем форма «личной собственности» – гражданам (не говоря уже о гораздо более высоком уровне правовой защиты «социалистической собственности», выражавшемся, например, в не ограниченной исковой давностью виндикации государственного имущества, усиленной уголовной ответственности за причиненный собственнику вред, «автоматический» переход бесхозяйного имущества в государственную собственность и т. д.).

Вместе с тем экономическая «форма собственности» имела здесь юридический смысл, который исчез при провозглашении «равенства всех форм собственности», утративших при этом свое юридическое значение. В советском праве формально и граждане, и юридические лица (кооперативные и общественные организации), и государство в целом признавались собственниками своего имущества, имея стандартную «триаду» правомочий (ст. 92 ГК РСФСР 1964 г.), хотя способы ее осуществления и защиты весьма существенно различались у разных групп собственников. Это юридическое неравенство собственников в «перестроечных» законах о собственности 1990 г. не очень удачно попытались устранить путем провозглашения экономического «равенства всех форм собственности». Между тем следовало признать, что юридической формой выражения этого экономического принципа должно было бы быть единое право собственности, содержание (правомочия) которого не зависит от того, кто является его субъектом – гражданин, юридическое лицо или государство (публично-правовое образование) [202] . Различным может быть правовой режим отдельных объектов присвоения, но не содержание права присвоивших их лиц.

202

Примечательно, что к этому же выводу пришли и в других восточноевропейских странах, ранее заимствовавших отечественную идею о «многообразии видов и форм права собственности». Так, в гражданском праве Чехии единое право собственности было закреплено еще в 1989 г., задолго до принятия нового Гражданского кодекса (см.: Dvorak /. К nckterym otazkam vlastnickeho prava v Ceske republice. Str. 248).

Из этого также следует, что отрицание единого права собственности и признание «многообразия видов и форм» собственности и (или) права собственности неизбежно ведут к отрицанию гражданско-правового правопреемства. Очевидно, что частное лицо не может стать субъектом права публичной собственности (как, впрочем, и наоборот). Но при таком подходе, например, отчуждение в собственность частных лиц (и приобретение ими) продукции государственных производственных предприятий, да и в целом сделки купли-продажи принадлежащих государству вещей становятся сделками, влекущими прекращение на такие вещи права государственной собственности и возникновение на них права частной собственности, причем фактически первоначальным, а не производным способом [203] , что представляется абсурдным.

203

Ведь в ситуациях приобретения государственного имущества частными собственниками от субъектов «ограниченных вещных прав» хозяйственного ведения или оперативного управления не действует характерный для обычного правопреемства принцип «никто не может передать другому больше прав, чем имеет сам».

К сожалению, эти ставшие теперь очевидными положения в свое время не удалось последовательно отразить в нормах упомянутых законов. Автору довелось участвовать в составе рабочих групп по созданию как союзного, так и российского законов о собственности. Это дает ему основания утверждать, что при их разработке, особенно при работе над первым из них, преобладающее значение имели экономические и политические подходы, которым далеко не всегда соответствовало юридически грамотное оформление [204] . В результате этого сложившиеся вынужденные компромиссы отрицательно сказались на юридическом содержании этих важнейших для того времени законодательных актов.

204

Например, после принятия в первом чтении проекта союзного Закона о собственности депутатским Комитетом по вопросам экологии и депутатской Комиссией по вопросам труда на рассмотрение Верховного Совета СССР был представлен альтернативный законопроект (текст которого сохранился в архиве автора). Он предусматривал признание таких форм собственности, как «коллективная» (в виде «кооперативной, корпоративной, акционерной, а также собственности общественных и религиозных организаций»), «семейная», «индивидуальная – личная и частная» и «смешанных форм собственности». В качестве объектов собственности в нем назывались «жизнь и все способности человека, в том числе его интеллект», «воздушный бассейн», «природные и этнические ландшафты», «продукты всех видов труда», а также «права и свободы граждан». В то время автор, как и его коллеги по рабочей группе, лишь удивился очередному «шедевру» законотворчества отечественных экономистов, дошедших в своих фантазиях до предложений считать объектами права собственности (а в дальнейшем, следовательно, и объектами гражданского оборота) жизнь и способности человека, а также его права и свободы.

Но после того как некоторые юристы стали всерьез утверждать о существовании у «работников юридического лица» «интеллектуально-трудового капитала как объекта их неотчуждаемой собственности», и о том, что «интеллектуальные и трудовые способности людей… являются неотчуждаемым объектом права собственности тех, кому они принадлежат от рождения» (Рыженков А.Я., Черноморец Л. Е. Очерки теории права собственности (прошлое и настоящее). Волгоград, 2005. С. 390–391), стало понятно, как глубоко политэкономические абстракции вековой давности укоренились в отечественном правоведении.

Так, в тексте п. 1 ст. 4 Закона «О собственности в СССР» в качестве «форм собственности» были названы «собственность советских граждан, коллективная и государственная собственность». Но одновременно здесь указывалось и на признание «собственности иностранных государств, международных организаций, иностранных юридических лиц и граждан», т. е. по сути перечислялись субъекты права собственности с «иностранным элементом», в результате чего экономическая декларация приобретала некоторое юридическое значение. Такой компромиссный подход отразился и в заголовке этой статьи: «Субъекты права собственности. Формы собственности», который давал известные основания для мысли о том, что сам законодатель отождествляет если не «формы собственности» и «право собственности», то по крайней мере их субъектов. Это впечатление могло усилиться при сопоставлении п. 1 с п. 2 этой же статьи, которым допускалось «объединение имущества, находящегося в собственности граждан, юридических лиц и государства» (ранее прямо запрещенное ч. 1 ст. 116, ст. 123 и ч. 3 ст. 434 ГК РСФСР 1964 г.), т. е. расширялись права собственников по использованию принадлежащего им имущества, а затем говорилось об «образовании на этой основе» новых экономических отношений – «смешанных форм собственности, в том числе собственности совместных предприятий», иначе говоря, «смешанной формой собственности» объявлялась принадлежность имущества этим юридическим лицам.

На фоне таких «смешений» экономических и юридических категорий в союзном Законе Закон РСФСР от 24 декабря 1990 г. «О собственности в РСФСР» [205] представлялся юридически гораздо более продуманным. Он не стал реализовывать абсурдное правило п. 3 ст. 4 союзного Закона о собственности, согласно которому законодательными актами союзных и автономных республик можно было устанавливать любые «иные, не предусмотренные настоящим законом, формы собственности» (количество которых таким образом становилось необозримым, а фантазия законодателей – безграничной), а в первоначальных вариантах даже попытался ограничиться закреплением лишь двух форм собственности – частной и публичной.

205

Ведомости СНД РСФСР и ВС РСФСР. 1990. № 30. Ст. 416.

Однако в окончательном варианте российского закона о собственности сделать этого так и не удалось: наряду с «Правом частной собственности» (разд. II) и «Правом государственной и муниципальной собственности» (разд. IV) в разделе III выделялось еще и «Право собственности общественных объединений (организаций)», которое, таким образом, не относилось ни к частной, ни к государственной (публичной) собственности. Этот на первый взгляд странный шаг законодателя был вызван тем обстоятельством, что в числе юридических лиц (общественных организаций) в то время находилась КПСС, признать имущество которой частной собственностью законодателю мешали идеологические стереотипы. Вместе с тем, не рискуя прямо объявить об этом, он «замаскировал» ситуацию, фактически квалифицировав принадлежность имущества общественным организациям, включая политические партии, как особую «форму собственности».

Лишь Основы гражданского законодательства Союза ССР и республик от 31 мая 1991 г., действовавшие в этой части (разд. II «Право собственности. Другие вещные права») на российской территории до введения в действие части первой нового Гражданского кодекса РФ, впервые в современном отечественном законодательстве не содержали ссылок на различные «формы собственности». Из положений ст. 44 названных Основ прямо следует, что юридически существует не «равенство различных форм собственности», а одно, единое право собственности с одинаковым для всех собственников содержанием («набором правомочий»), у которого могут быть разные субъекты – граждане, юридические лица, государство и другие публично-правовые образования. Не случайно «различные виды и формы права собственности» на уровне гражданско-правового регулирования не известны ни одному из развитых зарубежных правопорядков.

К сожалению, этот ясный и очевидный подход не удалось последовательно провести даже в нормах нового ГК РФ. С одной стороны, в нем прямо закреплено единство, а не «разнообразие видов и форм» права собственности: в соответствии с п. 2 ст. 212 ГК РФ у права собственности могут быть разные субъекты, но одинаковое содержание. Право собственности граждан и юридических лиц (т. е. право частной собственности) и право государственной, а также муниципальной собственности (т. е. право публичной собственности) различаются в основном по субъектам и в определенной мере по объектам (ст. 212–215 ГК РФ), но никак не по характеру и содержанию правомочий. С другой стороны, в п. 1 ст. 212 ГК РФ вынужденно воспроизведена небесспорная по существу формулировка ч. 2 ст. 8 Конституции РФ, согласно которой существуют не только частная и публичная (государственная и муниципальная), но и «иные формы собственности». Именно эта формулировка дает постоянный повод говорить о различных «формах собственности» как о юридической (закрепленной законом) категории.

Между тем признание возможности появления «иных форм собственности», кроме частной и публичной, следует считать результатом недоразумения, основанного на идеологизированной, политэкономической трактовке понятия частной собственности как «эксплуататорской формы присвоения прибавочного продукта», которой поэтому следует противопоставить некие «коллективные формы собственности». Понимание частной собственности как принадлежности имущества только одному – физическому лицу, и притом не всякого имущества, а прежде всего средств производства, да еще и лишь таких, которые собственник не в состоянии использовать сам, не прибегая к найму рабочей силы (заведомо отождествляемому с эксплуатацией трудящихся), основано на сугубо идеологических (политэкономических) догмах и давно не имеет ни юридического, ни практического смысла.

Здесь нелишним будет вспомнить об истории появления в отечественном праве самой категории «форм собственности» и их «многообразия». Как известно, при разработке проекта Гражданского кодекса РСФСР 1922 г. его первоначальный вариант был подвергнут сокрушительной идеологической критике В.И. Лениным, который в известных письмах тогдашнему наркому юстиции Д.И. Курскому потребовал его кардинальной переработки в новом, социалистическом духе. Поэтому руководивший работой по созданию кодекса А.Г. Гойхбарг вынужден был заявить, что «нам пришлось установить то, чего нет ни в каком буржуазном кодексе, что собственность бывает троякая: собственность государственная, кооперативная и частная» [206] (ст. 52 ГК 1922 г.).

206

Цит. по: Новицкая Т.Е. Гражданский кодекс РСФСР 1922 года. М., 2002. С. 71.