Весёлый Роман

И еще я подумал, что Вера чем-то похожа на осу. Особенно в этом своем новом платье — золотисто-желтом с черным и коричневым. Но не платьем, а фигурой и еще чем-то.

Странное настроение бывает у меня осенью. Слегка кружит­ся голова, и все вокруг состоит из множества запахов, и вроде даже немного нездоров. Интересно, а как это у других. У этих пожарных, которые, завывая сиренами, промчались мимо? Че­тыре машины подряд. Новенькие, сверкающие красным лаком. Может, что-то серьезное? Теперь редко бывают пожары. Любят о пожарниках пошутить конферансье, но шутки шутками, а ведь в том, что не бывает пожаров, их заслуга. И когда надо ту­шить пожар и лезть в огонь, тут уже не до остряков из Укрконцерта.

Или вот по улице прошла рота курсантов. В нашем городе редко увидишь военных. Очень мирный город. Все прохожие оглядываются на них, а ребята впечатывают в асфальт каб­луки.

Понимают ли они, что, если большой пожар, если война, они будут первыми, кто бросится в огонь? Должно быть, пони­мают. И поэтому они так высоко держат головы, словно загля­дывают туда, в огненную даль.

Права, наверное, была мама, когда говорила, что нужно мне в армию. В армию, в эту роту, в этот строй людей, для которых готовность умереть за порученное им дело не красивые слова, а вся суть их ежедневной жизни.

На миллиардах планет, отдаленных друг от друга миллиар­дами световых лет, сидят в эту самую минуту миллиарды парней по имени Роман и по фамилии Пузо, смотрятся в маленькие круглые зеркальца с картинкой на обороте: два целующихся котенка, и водят по мордам дешевыми электрическими брит­вами «Киев» старого выпуска. Я так считаю. Что б там ни говорил этот математик…

Еще вчера все было как обычно. Вечером позвонил Виктор. По телефону. Я поднялся на седьмой этаж, и дверь уже была открыта. Виктор, если он не в командировке, звонит каждый вечер, и я у них ужинаю, или мы отправляемся в кино, или про­сто побродить по городу. А когда он в командировке, все это происходит и без телефонных звонков.

Вчера у них был этот математик по фамилии Нахманович. «Саша», — назвал он себя. Совсем молодой парень, а уже про­фессор, доктор наук.

Не понравился мне Нахманович. Вера смотрела на него, как семиклассница на киноартиста, подкладывала ему в тарелку это­го осьминога — кальмара, чокалась с ним и все разговаривала о математической статистике и теории вероятностей. А он отве­чал этак снисходительно, говорил, что методы, пригодные для решения систем с малым числом элементов, совершенно не годятся для исследования систем, состоящих из большого числа элементов, что лучше всего Вере воспользоваться методом про­фессора Положего, который разрабатывает специальную тео­рию функций дискретного аргумента.

Я заметил, как Нахманович повел взглядом по Вериным ногам.

— Как вы считаете? — спросил я у него. — Есть еще где-то во вселенной разумные существа? Такие люди, как мы?

Он удивился, пожал плечами и сказал, что за доктрину о множественности обитаемых миров в свое время сожгли Джордано Бруно, но он лично не верит в то, что в космосе имеются иные разумные цивилизации.

— Значит, вы не верите в бесконечность вселенной? — спро­сил я в упор.

Мне показалось, что Веру раздражают мои вопросы, что она их считает детскими, и что с ее точки зрения мне незачем лезть к такому знаменитому математику, как этот Нахманович, с глу­пыми вопросами. Она попыталась перевести разговор на другую тему, заговорила о том, что кальмары вкусом похожи на крабов, но крабы все-таки нежнее и лучше, однако я гнул свое.

— Так как вы насчет вселенной? И жизни?

— Нет ни одного доказательства, что жизнь имеется еще где-нибудь, кроме Земли, — решительно отрезал Нахманович.— С точки зрения теории вероятностей множественность оби­таемых миров вообще чепуха. Частота планет, на которых имеется жизнь, в настоящее время равна единице. Единице равна и частота известных солнечных систем, которые имеют планеты с живой природой. По теории вероятностей, при таких данных нельзя вычислить вероятность существования другой планеты с органической жизнью.

Разделавшись со мной, он обратился к Вере:

— Консервированные крабы не идут ни в какое сравнение со свежими, только что сваренными. Я был в мае на симпозиуме в Токио, и вот там…

— Это неправильно, — грубо перебил я математика. — Не может быть такого вывода из теории вероятностей.

— Почему же? — заинтересовался Нахманович.

— Ну вот вы сейчас говорили про крабов. А перед тем про теорию вероятностей. Но если бы вы там, на своем симпозиуме в Японии, съели краба величиной с этот стол и больше бы вам за всю жизнь краб такой величины не попался, вы б все равно не думали, что он единственный. И если наука считает, что все­ленная не имеет границ и число звезд бесконечно, то в беско­нечной вселенной разумные существа, просто люди должны по­вторяться бесконечное число раз. Если мы положим в коробку тысячу черных шариков, добавим туда десяток белых шариков и начнем встряхивать эту коробку, то когда-нибудь в конце кон­цов все десять белых шариков окажутся у нас наверху. Можно подсчитать, насколько вероятен такой вариант. А в бесконечной вселенной количество вариантов гоже становится бесконечным. Значит, в ней должно существовать бесчисленное количество ми­ров, и в каждом из этих миров где-то сидит такой же человек, как вы, до последней пуговицы такой, и говорит те же слова, сначала про теорию вероятностей, а потом про крабов…

Вера весело рассмеялась. Она всегда смеется, когда я гово­рю что-нибудь такое. Она считает это остроумными шутками. Но математик задумался и сказал:

— Бесконечность — это синоним неопределенности. Матема­тикам постоянно приходится избавляться от бесконечностей, К которым, в частности, приводит квантовая теория. Нас интере­суют не бесплодные рассуждения о бесконечности, а вероят­ность… Космические расстояния ничто перед самой обыкновенной районной телефонной станцией на десять тысяч реле. Какое самое большое расстояние вам известно?

— Ну мегапарсеки.,.

— Самые отдаленные от нас галактики, расстояние до кото­рых можно определить, находятся от нас примерно за десять в двадцать второй степени километров. Полное количество ато­мов в нашей вселенной равно десяти в семьдесят третьей степе­ни. А число состояний, в которых могут находиться реле этой телефонной станции, будет десять в трехтысячной степени. И ни одно из этих состояний не повторится. Чувствуете разницу?

— Бесконечность имеет бесконечные цифры в бесконечных степенях, и ее трехтысячные степени не волнуют, — возразил я.

Вера нахмурилась, а Виктор был страшно доволен, что я такое завернул.

Ну, черт его знает, как там, во всей вселенной, а у нас, на Земле, я убежден, нельзя придумать такого безумного вариан­та, который бы не существовал в жизни.

Сегодня стало известно, что Виктора переводят в Москву. На работу в министерство. Им уже и квартиру выделили. Вдруг Виктор предложил и мне переехать в Москву. Первое время я поживу у них, а потом видно будет. В Москве я смогу рабо­тать и учиться.

Я знаю, что это он сам придумал. Это не Вера ему подска­зала. Она бы не успела. Он сразу, как только пришел домой с этим известием, позвонил мне, чтоб я зашел, потому что есть важная новость.

Вера подхватила его предложение и горячо принялась меня уверять, что в этом есть прямой смысл; что в Москве у меня будут большие возможности для творческого роста. Просто с ума сошла. Что я, композитор или скульптор?

Я так растерялся, даже «спасибо» не сказал. Только этого не хватало.

Внутренне я радовался тому, что Вера уедет. Вот и реши­лись все проблемы. Предложение Виктора поехать с ними было последней каплей. Я уже давно понимал, что с этим нужно кончать.

И все-таки, когда я сегодня повез Веру в последний раз на мотоцикле, а она сидела сзади, обхватив меня руками и прижи­маясь ко мне, я чувствовал, как отрывается с болью что-то живое, какая-то моя часть.