Вильсон Мякинная голова

— Какъ жаль, что мн не принадлежитъ хоть половина этой собаки!

— Почему именно? — освдомился кто-то изъ горожанъ.

— Потому что я бы убилъ тогда свою половину.

Собравшаяся вокругъ новаго прізжаго толпа горожанъ принялась всматриваться въ его лицо не только съ любопытствомъ, но и съ нкоторымъ недоумніемъ, но не нашла тамъ никакого разъясненія. Убдившись, что ничего не могутъ прочесть на лиц Вильсона, мстные обыватели отшатнулись отъ него, какъ отъ чего-то несуразнаго и принялись конфиденціально о немъ разсуждать. Одинъ изъ нихъ сказалъ:

— Кажись, что это набитый дуракъ.

— Чего тутъ казаться? Онъ и въ самомъ дл глупъ, какъ пшка! — возразилъ другой.

— Одинъ только идіотъ могъ выразить желаніе быть хозяиномъ половины собаки, — подтвердилъ третій. — Что, по его мннію, сдлалось бы съ чужой половиной собаки, если бы онъ убилъ свою? Неужели онъ думалъ, что она останется въ живыхъ?

— Должно быть, что такъ, если только онъ не безсмысленнйшій изъ всхъ дураковъ въ свт. Если бы онъ этого не думалъ, то пожелалъ бы владть цлой собакой. Онъ сообразилъ бы тогда, что, убивъ свою половину, заставитъ околть также и чужую, а потому будетъ подлежать по закону такой же отвтственности, какъ если бы убилъ не свою, а именно чужую половину. Надюсь, что вы, джентльмэны, смотрите на дло съ этой же точки зрнія?

— Ну, да, разумется, если бы ему принадлежала половина собаки безъ точнаго указанія, которая именно, то онъ попался бы неизбжно впросакъ. Образъ дйствій этого молодца оказался бы незаконнымъ даже и въ томъ случа, если бы ему принадлежалъ одинъ конецъ собаки, напримръ, передняя часть, а другому, ну, хоть, задняя часть. Въ первомъ случа, если онъ убьетъ половину собаки, никто не въ состояніи утвердительно сказать, чья именно половина убита, но если ему принадлежала, напримръ, передняя половина собаки, то, пожалуй, онъ могъ бы еще какъ-нибудь ее убить и отвертться передъ закономъ.

— Ну, нтъ, это бы ему у насъ не удалось, его притянули бы къ суду и заставили бы отвтить за смерть задней половины, которая бы непремнно околла. Я думаю, что на вышк у новоприбывшаго не все въ порядк.

— А мн кажется, что у него тамъ ровнехонько ничего нтъ.

Номеръ третій ршилъ:

— Такъ или иначе, а онъ всетаки набитый болванъ.

— Это еще вопросъ, набитый или пустоголовый? — возразилъ четвертый. — Во всякомъ случа, нельзя отрицать, что это идіотъ самой чистой воды, какого только можно было отыскать въ восточныхъ штатахъ.

— Да-съ, сударь, я лично считаю его безмозглымъ дурнемъ! — объявилъ номеръ пятый. — Таково личное мое мнніе, но каждому, кому угодно, предоставляется смотрть на дло иначе.

— Я совершенно согласенъ съ вами! — сказалъ номеръ шестой. — Новоприбывшій настоящій оселъ, и я считаю позволительнымъ сказать, что если голова у него и набита чмъ-нибудь, то непремнно мякиной. Если это не мякинная голова, то я самъ не судья, а, съ позволенія сказать, первйшій болванъ. Вотъ какъ-съ!

Участь Давида Вильсона была ршена. Инцидентъ этотъ облетлъ весь городъ и обсуждался серьезнйшимъ образомъ всми обывателями. Не прошло и недли, какъ новоприбывшій утратилъ уже христіанское имя, которое замнилось прозвищемъ «мякинная голова». Съ теченіемъ времени Вильсонъ пріобрлъ общую любовь новыхъ своихъ согражданъ, но прозвище мякинной головы успло уже прочно за нимъ утвердиться. Приговоръ, постановленный въ первый день по прибытіи Вильсона въ городъ, призналъ его набитымъ дурнемъ, и ему никакъ не удавалось добиться отмны иля хотя бы даже смягченія этого приговора. Съ прозвищемъ «мякинной головы» вскор перестало соединяться какое-либо обидное или вообще насмшливое значеніе, но тмъ не мене, оно словно срослось съ Вильсономъ и сохранялось за нимъ въ продолженіе боле двадцати лтъ.

ГЛАВА II

Адамъ былъ человкъ и этимъ объясняется все. Онъ чувствовалъ вожделніе къ яблоку не ради самого яблока, а потому, что ему было запрещено вкушать отъ такового. Жаль, что ему не было запрещено вкушать отъ змія: тогда онъ непремнно сълъ бы эту проклятую тварь.

Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.

Мякинноголовый Вильсонъ привезъ съ собою небольшую сумму денегъ и купилъ себ маленькій домикъ, находившійся какъ разъ на западной окраин города. Между нимъ и домомъ судьи Дрисколля находилась лужайка, по середин которой забитъ былъ частоколъ, служившій границею обоихъ владній. Нанявъ небольшую контору на главной улиц, Вильсонъ снабдилъ ее небольшою вывской съ надписью: «Давидъ Вильсонъ. Стряпчій и юрисконсультъ. Землемръ, счетоводъ и т. д».

Роковое словцо Вильсона лишило его, однако, всякой возможности успха, по крайней мр, на юридическомъ поприщ. Никому не пришло въ голову хотя бы даже заглянуть въ его контору. По прошествіи нкотораго времени Вильсонъ закрылъ свою контору, снялъ вывску и повсилъ ее на своемъ собственномъ дом, предварительно закрасивъ эпитеты стряпчаго и юрисконсульта. Онъ предлагалъ теперь свои услуги лишь въ скромномъ качеств землемра и опытнаго счетовода. Отъ времени до времени его приглашали снять планъ съ какого-нибудь земельнаго участка; случалось также, что какой-либо купецъ поручалъ ему привести въ порядокъ торговыя книги. Съ чисто шотландскимъ терпніемъ и стойкой энергіей Вильсонъ ршился побороть свою репутацію и проложить себ путь также въ юридической карьер. Бдняга не преусматривалъ, впрочемъ, тогда, что ему придется затратить такъ много времени для достиженія этой цли.

Вильсонъ располагалъ большимъ изобиліемъ досуга, который, однако, не вызывалъ у него обычной скуки. Дло въ томъ, что онъ интересовался каждой новинкой, рождавшейся въ мір идей, — изучалъ и производилъ надъ ней опыты у себя дома. Однимъ изъ любимыхъ его развлеченій была хиромантія, т. е. искусство распознавать характеръ человка, по устройству поверхностей его ладоней. Другой форм развлеченія онъ не давалъ никакого названія и не считалъ нужнымъ объяснять кому-либо таинственныхъ ея цлей, а просто-на-просто говорилъ, что она служитъ ему забавой. Вильсонъ и въ самомъ дл находилъ, что его развлеченія еще боле упрочивали за нимъ репутацію мякинной головы, а потому начиналъ сожалть уже о томъ, что позволялъ себ слишкомъ много откровенничать по ихъ поводу. Предметомъ безъимяннаго развлеченія служили оттиски человческихъ пальцевъ. Вильсонъ постоянно носилъ въ карман своего пиджака плоскій ящичекъ съ выдолбленными въ немъ ложбинками, въ которыя укладывались стеклянныя пластинки шириною въ пять дюймовъ. Къ нижнему концу каждой пластинки приклеена была полоска блой бумаги. Онъ обращался ко всмъ и каждому съ просьбою провести руками по волосамъ (дабы собрать на пальцахъ нко? торое количество жирнаго вещества, естественно выдляющагося изъ волосъ), а затмъ сдлать на стеклянной пластинк отпечатки всхъ пальцевъ, начиная съ большого и кончая мизинцемъ. Подъ этимъ рядомъ едва замтныхъ жирныхъ отпечатковъ Вильсонъ немедленно же писалъ на полоск блой бумаги: Джонъ Смитъ «Правая рука…».

Затмъ слдовало указаніе года, мсяца и числа. Подобнымъ же образомъ на другой стеклянной пластинк снимались отпечатки лвой руки Смита, подъ которыми опять таки подписывалось его имя, годъ, мсяцъ число и замтка «Лвая рука». Стеклянныя пластинки препровождались въ соотвтственныя выемки ящика, а по возвращеніи Вильсона домой укладывались на свои мста въ большомъ ящик, который онъ называлъ своимъ архивомъ.

Вильсонъ зачастую изучалъ свои архивы, разсматривалъ ихъ съ величайшимъ интересомъ, засиживался иногда до поздней ночи, но не разсказывалъ никому, что именно тамъ находилъ, если вообще ему удавалось и въ самомъ дл найти что-нибудь. Иногда онъ оттискивалъ на бумаг запутанный нжный оттискъ оконечности какого-нибудь пальца и потомъ увеличивалъ его въ нсколько разъ при помощи пантографа, чтобы облегчить себ возможность удобне и точне разсмотрть характерную для этого оттиска систему кривыхъ линій, прилегавшихъ другъ къ другу.

Въ душный и знойный послполудень, 1 іюля 1830 года, Вильсонъ сидлъ въ рабочемъ своемъ кабинет, занимаясь приведеніемъ въ порядокъ до нельзя запутанныхъ торговыхъ книгъ одного изъ мстныхъ негоціантовъ. Окно его кабинета выходило на западъ, гд тянулись пустопорожніе еще участки земли; оттуда доносился разговоръ, препятствовавшій юному счетоводу правильно подводить итоги. Оба собесдника кричали такъ громко, что это само по себ уже свидтельствовало о нахожденіи ихъ другъ отъ друга на почтительномъ разстояніи.

— Эй, Рокси, какъ поживаетъ твой малютка? — освдомлялся издали мужской голосъ.

— Какъ нельзя лучше. А какъ поживаете вы, Джасперъ? — отвтилъ крикливый женскій голосъ, раздававшійся чуть не у самаго окна.

— Перебиваюсь, такъ себ, съ грхомъ пополамъ! Жаловаться, положимъ, было бы мн гршно, разв что вотъ скука одолваетъ. Придется, пожалуй, пріударить за вами, Рокси!

— Такъ я и позволю ухаживать за собою такому грязному, черному коту! Ха, ха, ха! Какая, подумаешь, мн крайность связываться съ такими черными неграми, какъ ваша милость! Я могу пріискать молодца и побле лицомъ. Да и вамъ, не знаю, съ чего приспичило измнять старушк Нанси, что живетъ у миссъ Куперъ. Разв она не хочетъ ужь больше васъ прикармливать?