Вильсон Мякинная голова

— Назовите же мн вора!

Перси Дрисколлъ въ четвертый разъ уже говорилъ это все тмъ же суровымъ тономъ. Не получая отвта, онъ разразился угрозой:

— Я даю вамъ всего лишь минуту сроку. Если по истеченіи ея вы не сознаетесь въ краж, то я продамъ васъ всхъ четырехъ и притомъ въ низовья Миссисипи.

Такая кара была бы равносильна препровожденію всхъ четырехъ невольниковъ въ адъ. Для каждаго миссурійскаго негра это представлялось совершенно несомнннымъ. Рокси отшатнулась назадъ и румянецъ сразу сбжалъ съ ея лица. Остальные трое рабовъ сразу упали на колни, словно подстрленные. Слезы брызнули у нихъ изъ глазъ, они подняли съ умоляющимъ видомъ руки кверху и тотчасъ же отвтили въ одинъ голосъ:

— Виноватъ!

— Виновата!

— Виноватъ! — Сжалься надъ нами хозяинъ! Помилуй, Господи, насъ, бдныхъ негровъ!

— Ну, ладно! — сказалъ хозяинъ, укладывая часы себ въ карманъ. — Я продамъ васъ кому-нибудь изъ здшнихъ, хотя вы этого и не заслуживаете. Слдовало бы, собственно говоря, продать васъ куда-нибудь внизъ по теченію.

Виноватые рабы, въ припадк восторженной благодарности, пали предъ нимъ ницъ и принялись цловать ему ноги, восклицая, что никогда не забудутъ его доброты и будутъ всегда молиться за него Богу. Они говорили совершенно искренно, потому что хозяинъ простеръ свою руку, подобно нкоему могучему божеству, и затворилъ двери ада, грозившія уже ихъ поглотить. Впрочемъ, и самъ Перси Дрисколль зналъ, что совершилъ благородный и милосердый подвигъ. Въ глубин души онъ былъ очень доволенъ своимъ великодушіемъ и вечеромъ записалъ весь инцидентъ себ въ дневникъ для того, чтобы заручиться возможностью напомнить его въ назиданіе себ самому, даже по прошествіи нсколькихъ лтъ, въ качеств побужденія къ новымъ подвигамъ человколюбія и милосердія.

ГЛАВА III

Человкъ, которому пришлось жить достаточно долго и которому выяснилось, что такое жизнь, знаетъ, до какой степени должны мы быть благодарны Адаму, первому великому благодтелю человческаго рода. По его милости явилась вдь на свтъ Божій смерть.

Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.

Перси Дрисколль спалъ сномъ праведника въ ту ночь, когда такъ великодушно спасъ домашнихъ своихъ рабовъ отъ переселенія въ низовья Миссисипи, но злополучная Рокси все время не могла сомкнуть глазъ. Роксану охватывалъ глубокій ужасъ при мысли о томъ, что ея ребенокъ подростетъ, чего добраго, лишь для того, чтобъ быть проданнымъ на какую-нибудь изъ плантацій въ нижнемъ теченіи рки. Она чуть не помшалась отъ страха. Если ей и случалось на мгновеніе задремать и забыться, то въ слдующій за тмъ мигъ она проворно вскакивала и подбгала къ колыбельк своего мальчика, дабы убдиться, дйствительно ли онъ еще тамъ. Молодая женщина выхватывала тогда ребенка изъ люльки, прижимала его къ своему сердцу и принималась осыпать поцлуями. Въ страстныхъ порывахъ материнской любви она стовала и рыдала, приговаривая:

— Нтъ, это имъ не удастся, ни подъ какимъ видомъ не удастся! Бдная твоя мама скоре согласится тебя убить!

Какъ-то разъ, когда она укладывала своего малютку опять въ колыбель, другой ребенокъ пошевелился во сн и такимъ образомъ привлекъ на себя ея вниманіе. Роксана подошла къ нему и долго стояла передъ роскошной его кроваткой, разсуждая сама съ собой:

— Чмъ провинился бдный мой малютка, что ему не суждено быть такимъ же счастливымъ, какъ этому господскому дитяти? Мой мальчикъ не сдлалъ вдь ничего дурного. Господь Богъ былъ добръ къ теб, но отчего Онъ не пожелалъ быть также добръ и къ нему? Тебя вдь никто не можетъ продать на плантаціи внизъ по теченію рки. Я ненавижу твоего папашу, потому что онъ человкъ безсердечный, по крайней мр, для нашего брата, негровъ. Я ненавижу его и, кажется, готова была бы его убить! Она немножко помолчала и погрузилась въ глубокія думы, а затмъ снова разразилась громкими рыданіями и отошла отъ кроватки, заявляя себ самой:

— Да я сейчасъ же убью моего ребенка! Для него нтъ другого выхода. Если я его убью, то, по крайней мр, никто не продастъ его въ низовія плантаціи! Да, я сдлаю это сейчасъ же, безотлагательно! — Бдная мама убьетъ своего голубчика, чтобы избавить его отъ мученій.

Она прижала ребенка опять къ своей груди и, осыпая его ласками, продолжала:

— Мамаша сейчасъ же тебя убьетъ, такъ какъ безъ этого нельзя обойтись, но ты не думай, голубчикъ, чтобы она собиралась тебя покинуть. Нтъ, нтъ, не плачь, мой дорогой! Мамаша пойдетъ съ тобою. Она убьетъ также и себя, такъ что мы умремъ вмст! Да, голубчикъ, ты уйдешь отсюда вмст съ мамашей! Мы съ тобой оба бросимся въ рку и тогда ничто не будетъ ужь насъ больше тревожить. На томъ свт не станутъ вдь продавать несчастныхъ негровъ на плантаціи въ низовья Миссисипи.

Роксана направилась уже къ дверямъ, продолжая ласкать и убаюкивать своего ребенка, но внезапно остановилась на половин дороги. Вниманіе ея привлекло новое праздничное платье, изъ недорогаго, но замчательно пестраго ситца, фантастическій рисунокъ котораго сверкалъ даже при свт ночника яркими разноцвтными своими красками.

Она задумчиво и съ вожделніемъ поглядла на это платье.

— Я вдь ни разу еще его не надвала, — сказала она, — а между тмъ оно такое хорошенькое.

Рокси кивнула головой, какъ бы въ знакъ того, что одобряетъ мелькнувшую у нея мысль, и добавила:

— Нтъ, я не хочу, чтобъ меня вытащили изъ рки въ этой несчастной старой юбченк. Мало ли, сколько народу сбжится, вдь, смотрть на утопленницу!

Положивъ ребенка опять въ колыбельку, Роксана переодлась. Поглядвъ на себя въ зеркало, она сама изумилась своей красот и признала умстнымъ еще боле усовершенствовать погребальное свое убранство. Она сняла клтчатый носовой платокъ, которымъ голова ея была повязана, словно тюрбаномъ, и причесала роскошные свои шелковистые волосы такъ, какъ это принято у «блыхъ», украсила эту прическу бантиками изъ ленты ярко-краснаго цвта и вточкой отвратительнйшихъ искусственныхъ цвтовъ, затмъ накинула себ на плечи большой вязаный платокъ огненно краснаго цвта, долженствовавшій изображать собою мантилью. Въ такомъ нарядномъ костюм ей не стыдно было лечь въ могилу.

Роксана взяла опять своего ребенка на руки. Взоръ ея, остановившись при этомъ на несчастной коротенькой его рубашенк изъ небленаго полотна, невольно подмтивъ рзкій контрастъ между этою нищенскою рубашенкой и собственнымъ ея наряднымъ костюмомъ, сверкавшимъ адскою яркостью красокъ. Материнское сердце Роксаны смутилось и почувствовало себя пристыженнымъ.

— Нтъ, голубчикъ, твоя мамаша не возьметъ тебя на тотъ свтъ такимъ оборванцемъ. Ангелы должны восхищаться тобой не меньше, чмъ ею самой! Я не хочу, чтобъ имъ пришлось закрывать себ лицо руками, объясняя Давиду, Голіаsу и другимъ пророкамъ: «Ребенокъ этотъ слишкомъ плохо одтъ для здшнихъ мстъ!»

Съ этими словами она сняла съ своего мальчика рубашенку и одла на голенькаго мальчугана блоснжное длинное дтское платьице Томаса Бекета, обшитое широкими голубыми лентами и дорогими кружевами.

— Ну, вотъ, теперь и ты изготовился въ дорогу, — добавила она, усадивъ ребенка въ кресло и отойдя сама на нсколько шаговъ, чтобы полюбоваться малюткой. Глаза ея расширились отъ изумленія и восторга. Она захлопала въ ладоши и воскликнула:

— Ну, ужь этого, признаться, я никакъ не ожидала. Я не думала, чтобы ты былъ такой милашка! Молодой баричъ Томми ничуть не красиве тебя! То есть ни на одинъ ноготокъ!

Роксана подошла къ нарядной колыбельк и, поглядвъ на другого ребенка, оглянулась на собственнаго своего мальчика и опять посмотрла на барское дитя. Глаза ея какъ-то странно сверкнули и на мгновеніе она опять погрузилась въ думы. Казалось, будто молодая женщина пришла въ состояніе какого-то экстаза. Пробудившись отъ него, она проговорила:

— Когда я вчера мыла ихъ обоихъ въ ванночк, родной папаша барича Томми спрашивалъ, который изъ малютокъ его собственный?

Она принялась ходить по комнат словно во сн, а потомъ подошла опять къ нарядной кроватк Томаса Бекета, раздла его, сняла съ него ршительно все и надла на него грубую рубашенку изъ небленаго полотна. Снятое съ маленькаго барича коралловое ожерелье, Роксана надла на шею своему собственному ребенку, посадила обоихъ дтей рядомъ и, тщательно поглядвъ на нихъ, проговорила вполголоса:

— Кто бы могъ поврить, что платье такъ много значитъ? Съшь моихъ кошекъ, собака! Мн и самой трудно теперь распознать, кто изъ нихъ чей, а ужь папаша его ровнехонько ничего не угадаетъ. Уложивъ своего мальчика въ изящную кроватку, Томми, она сказала:

— Съ этого времени ты молодой баричъ, Томъ! Я начну теперь обучать и привыкать, чтобы всегда это помнить и называть тебя, голубчикъ, надлежащимъ именемъ, потому что, если я какъ-нибудь ошибусь, то намъ обоимъ не сдобровать. Ну, вотъ, теперь потрудитесь лежать смирно и не барахтаться, баричъ Томъ! Благодарю Бога Вседержителя, вы теперь спасены! Да, спасены! Никому уже не удастся продать васъ, бднаго моего голубчика, на плантаціи въ низовьяхъ рки.