Вильсон Мякинная голова

Особенное предположеніе отдавалъ онъ каминнымъ щипцамъ. Оно обусловливалось тмъ, что отецъ запретилъ ему къ нимъ прикасаться, опасаясь, что мальчикъ перебьетъ ими окна и переломаетъ мебель. Какъ только Рокси отварачивалась отъ него въ сторону, Томъ тотчасъ же принимался поглядывать на щипцы и говорить: «Пай ципчики!» Вмст съ тмъ онъ искоса посматривалъ на Роксану, чтобъ убдиться, слдитъ ли она за нимъ или нтъ. Если все обстояло благополучно, онъ поглядывалъ опять на няньку и повторялъ: «Хоцю!» Бросивъ еще бглый взглядъ на няньку, онъ заявлялъ: «Узьму» и, наконецъ, докладывалъ: «Узялъ!», когда щипцы оказывались уже у него въ рукахъ. Въ слдующее за тмъ мгновеніе тяжелые щипцы вздымались наверхъ и съ грохотомъ обрушивались на кота, который съ отчаяннымъ визгомъ и мяуканьемъ улепетывалъ куда-нибудь на трехъ ногахъ. Къ тому времени, какъ Роксана успвала подбжать къ своему питомцу, оконное стекло или же лампа оказывались уже разбитыми вдребезги.

Тома осыпали ласками и ухаживаніями, тогда какъ Чемберсъ обходился безъ нихъ. Тома пичкали всякими сластями и лакомствами, тогда какъ Чемберсъ питался кашей съ молокомъ, да сбитнемъ на меду. Вслдствіе этого Томъ былъ болзненнымъ, слабымъ ребенкомъ, а Чемберсъ — здоровякомъ. Изъ Тома выросъ забавный, какъ называла его Рокси, или, если говорить точне, капризный, дерзкій мальчишка, а изъ Чемберса — кроткій, послушный мальчикъ. Несмотря на замчательно здравый смыслъ и практичность въ обыденной жизни, Рокси была матерью, до сумасбродства влюбленной въ своего ребенка и, слдовательно плохой воспитательницей. Она въ немъ души не чаяла, но этимъ еще не ограничивалась. Вслдствіе устроеннаго Роксаной обмна, родной ея сынъ сталъ бариномъ. Необходимость соблюдать вншнія формы благоговйнаго почтенія, съ которымъ рабыня должна была относиться къ «молодому барину», и стремленіе усовершенствоваться въ выраженіи этихъ вншнихъ формъ не замедлили обратить соблюденіе ихъ у нея въ привычку, которая сдлалась вскор автоматической и безсознательной. Въ качеств естественнаго результата получился тогда слдующій фактъ: обманъ, сперва предназначавшійся исключительно для другихъ, постепенно перешелъ въ самообманъ. Притворное почтеніе сдлалось истиннымъ, притворная угодливость — дйствительною, притворное обожаніе — настоящимъ. Такимъ образомъ, маленькая и первоначально лишь воображаемая раздлительная черта между лжерабыней и лжехозяиномъ, все боле расширяясь, превратилась въ широкую и совершенно настоящую пропасть. По одной сторон ея стояла Роксана, оказывавшаяся жертвой собственнаго своего обмана, а съ другой — родной ея сынъ, который въ ея глазахъ являлся уже не самозванцемъ, а настоящимъ, признаваемымъ ею бариномъ. Онъ былъ ея любимцемъ, господиномъ и божествомъ. Все это сливалось въ немъ въ одно цлое. Обожая созданнаго ею самою кумира, мать совершенно забывала, кто она такая и кмъ когда-то была.

Еще въ раннемъ дтств Тому предоставлялось безнаказанно колотить, кусать и царапать Чемберса. Чемберсъ, въ свою очередь, съ малолтства уяснилъ себ, что несравненно выгодне смиренно сносить подобныя оскорбленія со стороны молодого барина, чмъ платить за нихъ такою же монетой. Немногіе разы, когда преслдованія барича-самозванца выводили настоящаго барича изъ терпнія и заставляли его должнымъ порядкомъ отдубасить юнаго тирана, очень дорого обошлись несовершеннолтнему мальчику-аристократу, обращенному въ раба. Ему приходилось нести за это кару не отъ Рокси, которая ограничивалась лишь строгимъ выговоромъ по поводу того, что онъ забываетъ, кто такой молодой его господинъ, и въ самомъ крайнемъ случа срывала свое сердце легкой пощечиной; роль палача принималъ на себя непосредственно Перси Дрисколль. Онъ разъ навсегда объявилъ Чемберсу, что рабу ни подъ какимъ видомъ не дозволяется поднимать руку на своего барина. Чемберсъ трижды преступилъ это предписаніе и былъ каждый разъ немилосердно избитъ за это палкою родного отца, не догадывавшагося, что колотитъ законнаго своего сына и наслдника. Это послужило юному рабу такимъ внушительнымъ урокомъ, что онъ сталъ безропотно смиренно переносить со стороны Тома самыя жестокія истязанія, не длая уже никакихъ попытокъ платить за нихъ тою же монетой.

Вн дома, Чемберсъ и Томъ въ продолженіе всего своего отрочества держались всегда вмст. Чемберсъ былъ силенъ не по лтамъ и прекрасный кулачный боецъ. Сила у него развилась благодаря простой пищ и трудной работ въ дом, а въ кулачномъ бою онъ напрактиковался, благодаря Тому, который его постоянно науськивалъ на блыхъ мальчиковъ, которыхъ не любилъ, но боялся. Чемберсъ состоялъ при Том безсмннымъ тлохранителемъ: онъ провожалъ молодого своего барина въ школу и обратно. Вмст съ тмъ онъ присутствовалъ также и на лужайк для игръ, дабы въ случа надобности защищать Тома. Многочисленныя побдоносныя драки создали съ теченіемъ времени Чемберсу такую грозную репутацію, что Томъ, обмнявшись съ нимъ платьемъ, могъ бы странствовать по городу столь спокойно, какъ странствовалъ сэръ Кей въ латахъ и шлем Ланселота. Чемберсъ точно также отличался и въ играхъ, требовавшихъ ловкости. Онъ такъ блистательно подвизался въ бабки и городки, что Томъ сплошь и рядомъ снабжалъ его необходимыми ставками, а выигрышъ забиралъ полностью себ. Въ зимній сезонъ Чемберсъ, въ старыхъ поношенныхъ платьяхъ Тома, въ красныхъ вязаныхъ дырявыхъ рукавицахъ, дырявыхъ башмакахъ и штанишкахъ съ дырявымъ задомъ и продранными колнями, встаскивалъ для Тома, одтаго въ хорошее теплое платье, санки на вершину холма, но ему самому никогда не дозволялось скатиться на нихъ внизъ. Онъ лпилъ по указаніямъ Тома изъ снга человчковъ и строилъ снговыя укрпленія. Когда Тому хотлось играть въ снжки, Чемберсъ служилъ для него терпливой живой мишенью, ни подъ какимъ видомъ не дерзавшій отвчать на выстрлы. Чемберсъ носилъ коньки Тома на рку, пристегивалъ ихъ къ сапогамъ маленькаго барича и бгалъ за нимъ по льду, чтобы въ случа надобности быть всегда у него подъ рукой, но ему никогда даже и не предлагали прокатиться самому на конькахъ. Лтомъ любимымъ времяпровожденіемъ всхъ мальчиковъ на Даусоновой пристани являлась кража яблокъ, персиковъ и дынь съ фермерскихъ возовъ. Главное удовольствіе при этомъ заключалось въ риск, которому подвергались головы юныхъ героевъ въ случа столкновенія ихъ съ кнутовищами-фермеровъ. Томъ былъ однимъ изъ самыхъ рьяныхъ участниковъ въ этихъ кражахъ, но, впрочемъ, не лично, а при посредств замстителя. Чемберсъ кралъ для него фрукты, получая на свою долю косточки персиковъ, сердцевины яблокъ и дынныя корки.

Отправляясь на рку плавать, Томъ всегда бралъ Чемберса съ собою въ качеств защитника и тлохранителя въ вод и на суш. Вылзши на берегъ, когда его начинала разбирать уже дрожь, молодой баричъ забавлялся тмъ, что завязывалъ узлами рукава у рубашки Чемберса и смачивалъ эти узлы водою, чтобы ихъ трудне было развязать. Тогда онъ самъ одвался и со смхомъ поглядывалъ на то, какъ мокрый его рабъ, дрожа отъ холода, пытается развязать тугіе узлы зубами.

Томъ позволялъ себ эти и многія другія издвательства надъ смиреннымъ и покорнымъ своимъ невольникомъ частью вслдствіе природной своей испорченности, частью же потому, что ненавидлъ Чемберса за его превосходство въ физической сил, мужеств, ловкости, равно какъ и за многія другія его преимущества. Томъ не могъ нырять и у него длалась отъ такихъ попытокъ страшная головная боль. Чемберсъ, напротивъ того, очень любилъ нырять, и это не сопровождалось для него никакими дурными послдствіями. Однажды онъ возбуждалъ восторгъ толпы блыхъ мальчиковъ, прыгая въ воду съ лодки задомъ напередъ и переворачиваясь кувыркомъ въ воздух. Восторгъ этотъ показался до того обиднымъ Тому, что онъ подтолкнулъ лодку весломъ подъ Чемберса какъ разъ въ то мгновеніе, когда мальчикъ переворачивался колесомъ въ воздух, такъ что бдняга упалъ внизъ головой на дно лодки. Пока онъ лежалъ тамъ безъ чувствъ, нкоторые изъ давнишнихъ враговъ Тома, не желая упустить представлявшагося имъ благопріятнаго случая, накинулись на лжеаристократа и обработали его кулаками такъ, что онъ, даже и съ помощью Чемберса, съ трудомъ лишь могъ дотащиться до дому.

Когда обоимъ мальчикамъ шелъ уже шестнадцатый годъ, Томъ однажды отплылъ одинъ довольно далеко отъ берега. Внезапно съ нимъ сдлалась судорога, и онъ сталъ громко звать на помощь. Необходимо замтить, что у мальчиковъ съ Даусоновой пристани считалось особенно излюбленной шуткой (преимущественно въ присутствіи кого-нибудь изъ постороннихъ) притворяться, будто у нихъ сдлались судороги, и звать къ себ на помощь. Когда посторонній зритель поспшно подплывалъ къ утопавшему уже, повидимому, мальчику, шалунъ продолжалъ барахтаться въ вод и кричать до тхъ поръ, пока спаситель не подплывалъ къ нему уже совсмъ близко. Тогда крикъ этотъ смнялся саркастическимъ смхомъ и шутникъ проворно улепетывалъ отъ попавшагося впросакъ незнакомца, котораго мстные городскіе мальчуганы привтствовали цлымъ залпомъ громкаго хохота и насмшекъ. Томъ никогда еще до тхъ поръ не пробовалъ шутить такимъ образомъ, но вс предполагали, что онъ шутитъ, а потому изъ блыхъ мальчиковъ никому не приходило въ голову подать ему помощь. Чемберсу показалось, однако, что молодой его баричъ не на шутку тонетъ. Онъ подплылъ поэтому къ Тому и, къ несчастью, подплылъ своевременно для того, чтобы спасти ему жизнь.

Это было послдней каплей, переполнившей чашу негодованія. Томъ могъ еще вытерпть все остальное, но быть обязанному жизнью какому-нибудь негру, и притомъ именно этому негру, оказывалось свыше его силъ. Хуже всего было то, что Чемберсъ спасъ молодого своего барича публично. Чтобъ вывернуться изъ неловкаго своего положенія, Томъ принялся на чемъ свтъ стоитъ ругать глупаго невольника, осмлившагося вообразить, будто баринъ и въ самомъ дл зоветъ къ себ на помощь. Всякій, кром безмозглаго негра, непремнно бы догадался, что это была просто-на-просто шутка и оставилъ бы его въ поко.

Въ числ купающихся оказалось изрядное число враговъ Тома. Ободренные своей многочисленностью, они принялись открыто высказывать свои мннія, смялись надъ нимъ, называли его подлецомъ, лгуномъ, негодяемъ и другими подобными же ласкательными прозвищами. Не довольствуясь этимъ, они объявили, что посл совершоннаго Чемберсомъ подвига хотятъ дать ему новое прозвище, которое увковчитъ этотъ подвигъ, и объявятъ по всему городу, что Чемберсъ-негръ — второй отецъ Тома Дрисколля. Этимъ предполагалось выразить, что Томъ на этотъ разъ вторично родился въ жизни именно благодаря Чемберсу, спасшему его отъ неминуемой смерти. Взбшенный такими колкими насмшками, Томъ вскричалъ:

— Лупи ихъ по головамъ, Чемберсъ! Лупи хорошенько! Какъ ты смешь стоять, засунувъ руки въ карманы?

Чемберсъ позволилъ себ протестовать:

— Вы и сами видите, сударь, что здсь ихъ слишкомъ уже много! Они…

— Слышалъ ты мое приказаніе?

— Пожалуйста, сударь, не сердитесь на меня, но ихъ здсь ужь слишкомъ много!..

Томъ подскочилъ къ своему невольнику съ раскрытымъ уже складнымъ ножомъ и ударилъ Чемберса два или три раза въ грудь, прежде чмъ другіе мальчики успли выхватить этотъ ножъ и дать раненому возможность спастись бгствомъ. Раны оказались очень болзненными, но не опасными. Еслибъ клинокъ ножа былъ немножко подлинне, то жизненное поприще Чемберса тутъ бы и закончилось.

Томъ давно уже поставилъ Роксану на ея «законное» мсто. Она не осмливалась уже теперь его приласкать или назвать какимъ-либо нжнымъ любящимъ именемъ. Баричу были противны такія нжности со стороны негритянки и онъ заявилъ, что Роксана должна держаться отъ него на почтительномъ разстояніи и не забывать, кто она такая. Она видла, какъ ея любимецъ постепенно переставалъ быть ея сыномъ и какъ эта черта, наконецъ, совершенно въ немъ изгладилась. Остался одинъ только баринъ, и притомъ нельзя сказать, чтобъ особенно добрый и великодушный. Сама Роксана мало-по-малу соскользнула съ величественныхъ высотъ материнства въ мрачную пропасть рабства, не смягчавшагося никакими родственными чувствами. Пропасть, раздлявшая уже передъ тмъ несчастную женщину отъ ея счастливца-сына, превратилась въ настоящую бездну. Томъ смотрлъ теперь на Роксану, какъ на собственную свою вещь, обязанную доставлять ему возможно большія удобства. Она была преданной его собакой, угодливой и безпомощной невольницей, смиренной безотвтной жертвой капризнаго его темперамента и порочной натуры.

Бывали дни, когда въ конецъ измученная усталостью Роксана всетаки не могла заснуть. Воспоминаніе о томъ, что ей пришлось вытерпть въ теченіе дня отъ своего сына, доводило ее, какъ говорится, до благо каленія. Она съ негодованіемъ ворчала, разсуждая сама съ собою:

— Онъ меня ударилъ ни за что, ни про что, ударилъ при всхъ, прямо по лицу. Онъ всегда называетъ меня подлой негритянкой, безпутной двкой и всякими другими гадкими именами, хотя я постоянно стараюсь работать настолько хорошо, насколько это для меня возможно. Господи Боже, Ты знаешь, какъ много я для него сдлала! Я подняла его на ту высоту, на которой онъ теперь находится, а между тмъ, вотъ чмъ награждаетъ онъ меня за это!