Внуки

Мечущиеся снопы света все приближались. Колхозник и Герберт ползли им навстречу. Герберт заметил, что девушка отстала. Вот крестьянин кивнул, указывая на что-то, и Герберт увидел дорогу. У него все еще было представление, что шоссе непременно должно быть с обеих сторон окаймлено деревьями. Но тут дорога пролегала среди полей, холодная и голая. Прожекторы на мотоциклах шарили по белым снежным полям. Сомневаться не приходилось, их искали. Боже мой, ведь все эти люди… У него одного есть винтовка. Но что может сделать один человек против вооруженного патруля! Их непременно обнаружат. Весь снежный покров на поле взрыт. В ужасе смотрел Герберт на щупающие светлые лучи. Фары, точно огромные, все вбирающие в себя глаза, мигали и беспокойно рыскали в ночной мгле.

Герберт вздрогнул: он почувствовал у самого уха рот крестьянина. Он слышал произнесенные шепотом слова, но смысл их не понял и покачал головой. Крестьянин постучал пальцем по винтовке Герберта и показал на приближающиеся мотоциклы… Герберт испуганно попятился. Затеять поединок с патрулем? И… и стрелять в своих? Да ни за что в жизни!.. Герберт посмотрел на крестьянина и энергично замотал головой.

В свете задних огней мотоцикла он ясно различил немецкие мундиры. И вслед за тем коротко вскрикнул: в каретке первого мотоцикла, выпрямившись во весь рост, стоял обер-лейтенант Тенне… Все кончено!.. Герберт всхлипнул и зарылся лицом в снег.

Кто-то вырвал у него из рук винтовку. Он не противился. Ему все было безразлично. Ведь в следующее мгновенье их обнаружат.

Выстрел…

Треск его раздался возле самого уха Герберта. Он вскинул голову и увидел в каких-нибудь двадцати шагах от себя падающего через борт каретки обер-лейтенанта Тенне. В тот же миг Герберт почувствовал за собой какое-то движение и увидел, что люди, пригибаясь, бежали через шоссе. Раньше чем он понял, что это освобожденные им крестьяне, щелкнул второй выстрел.

Герберт увидел, как упал водитель мотоцикла. Он пытался было повернуть мотоцикл назад, но не успел, и мотоцикл стоял теперь поперек шоссе.

— Давай! Давай!

Герберт уже знал, что это значит — вперед! Вперед! Думая, что сейчас они вместе со стариком крестьянином побегут в спасительный лес, он вскочил.

За его спиной раздался третий выстрел. Герберт на бегу оглянулся. Никто за ним не следовал.

Четвертый выстрел. Ясно видна была вспышка огня. Крестьянин все еще лежал у дороги.

Мотоциклы приближались. Застрекотал, как разъяренная бестия, автомат.

Герберт во весь дух бежал вслед за крестьянами в лес.

V

Оберштурмфюрер обещал своим подчиненным устроить тридцатого ноября, в день своего рождения, такую попойку, что небу жарко станет, — если к тому времени Москва будет взята. В последние дни ноября эсэсовцы из тюремного персонала в Ганновере буквально не отходили от радиоприемника. Сообщения о победах передавались как по конвейеру. Немецкая армия все ближе подходила к Москве. Некоторые газеты еще три недели назад предсказывали падение русской столицы «не позже, чем завтра». Но сутки проходили за сутками, а Москва по-прежнему держалась…

Тридцатого ноября вечером все дежурные эсэсовцы сидели у радиоприемника. Было объявлено новое, важное специальное сообщение.

— Без сомнения — Москва, пупом чувствую.

— Пора, черт возьми, давно пора!

— Никогда не думал, что русские будут так долго сопротивляться. Они давно уже одной ногой в могиле.

— Этого следовало ожидать, дело идет об их столице.

— Ты послушай только, что пишет о Москве «Фелькишер беобахтер»! — воскликнул эсэсовец, сидевший с газетой в руках у письменного стола. — «Москва сегодняшнего дня — это не «большая деревня», как ее с полным основанием называли в начале столетия. После русской Октябрьской революции Москва с каждым годом все больше приобретает облик современного столичного города, промышленного и культурного центра. К тому же она является и центральным железнодорожным узлом всей страны. Все железные дороги, ведущие с запада России на восток, проходят через Москву. Москва — это хозяйственный, политический и стратегический центр, откуда всю Россию можно перевернуть вверх дном…»

— Я представлял себе Москву совсем иной, — сказал кто-то. — А тут пожалуйте: столичный город!.. Индустриальный и культурный центр. Крупный железнодорожный узел!..

— А не сказано в газете, когда мы ее возьмем?

— Что это за еврейское нетерпение! Сейчас же после рождества нас пошлют в Москву, ясно как день! Там будет столько заключенных, что рук у нас не хватит! Ха-ха-ха!

— Ну да! А кто здесь останется караулить эту братию?

— Она теперь будет ниже травы и тише воды. Падет Москва — большевизму крышка.

— Ясно! Тогда самые закоренелые фанатики запросят пардона. Если не предпочтут повеситься!

— Даже Тельман!

— Он, должно быть, холодным потом обливается со страху!

— Говорят, он сгорбился, весь сморщился!

— Алло! Внимание!

Музыка внезапно оборвалась. Верный признак, что последует специальное сообщение. Все затаили дыхание и уставились на радиоприемник.

Правильно. Фанфары.

— Сердце замирает, а?

— Тише! Тише!

— «Специальное сообщение верховного командования вооруженных сил. На Восточном фронте, западнее Москвы, немецкие воинские соединения нанесли большевикам новое серьезное поражение и одержали значительную победу. Танковые части прорвали неприятельскую оборону и достигли города Клин. На остальных участках фронта идут ожесточенные бои».

— Это все?

— Тш! Да тише же!

Грянули марши. Да, это было все. Эсэсовцы разочарованно переглядывались.

— А где находится Клин?

— Где бы ни находился, это не Москва.

— Достань карту!

— Смотри-ка, вон Клин. Здорово! Совсем близко от Москвы… Увидишь, ночью наши ворвутся в город!

— Наливайте стаканы! За здоровье новорожденного! Да здравствует победа! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — подхватили остальные.

Оберштурмфюрер, улыбаясь, уступил — хоть Москва и не взята, но выпить можно. Ладно! Первую батарею на стол!

VI

Около полуночи, когда несколько батарей пивных бутылок было уже опорожнено и победное ликованье достигло предела, кого-то из пирующих осенила мысль нанести «визит» заключенному Эрнсту Тельману, послушать, что скажет теперь руководитель немецких коммунистов.

— Вот увидите… увидите… он расплачется.

— Вздор! Он… он запоет: «Ах, мой милый Августин… все лопнуло»!

— Ха-ха-ха!..

— Позови надзирателя сектора! — приказал оберштурмфюрер.

— Лучше не затевать этого, друзья.

— Не мешай! Мы хотим повеселиться… А ты… ты, видно, шуток не понимаешь. Верно?

— Батареи… мы ведь здесь оставляем!

Надзиратель Август Кёрбер вошел в караулку. Необычайно высокий, тучный, громоздкий, он принадлежал к старым кадрам тюремных надзирателей. Мясистая голова его, казалось, посажена непосредственно на мощные плечи, шеи как будто не было вовсе.

— Кёрбер, Тельман ведь в вашем секторе?

— Так точно, господин оберштурмфюрер.