Во тьме окаянной
Шрифт:
– Уходит! Уходит! – видя, как скоморох пытается поймать испуганного коня, сам себе закричал Василько и, выхватывая из-за пояса нож, почти без надежды послал его в сторону Семки.
Поняв, что нож пролетел мимо, казак завыл, бросаясь к бездыханному телу любимой:
– Алена! Аленушка!
Поднял полные отчаяния глаза: неверным шагом, зажимая рукой окровавленную шею, Семка все еще безуспешно пытался взобраться на испуганного, неспокойного коня…
– Достал-таки нож Аникиевича! – радостно воскликнул Василько, бросаясь к упавшему в кусты скомороху.
Захлебываясь кровью, Семка умоляюще тянул вперед руку:
– Пощади… скажу чего…
Казак плюнул умирающему в лицо и поднял саблю:
– Твое знать мне без надобности…
Василько
Глава 31
Правда и Кривда
– Красно кругом нынче… Разлилась рябинушка пожарами… – Савва посмотрел на бесконечные, пробивающиеся из глубин вечереющего леса яркие огни рябиновых ягод. – И снег долго не ложится. Быть стуже лютой…
– По мне все одно, какой зиме быти. Казак живет не тем, что будет, а тем, что есть… – ответил Василько, задумчиво гладя коня по гриве. – Вот ты, Савва, как из земель строгановских выходить станем, не мешкай со мной распрощаться да воротиться назад поспеши. Скоро волки начнут в стаи складываться, да и черные псы кромешные по перекрестьям дорог в засады встанут…
– Нет, Василько, как можно теперь расстаться? Вот Данила ушел, оставил не сказавшись. Трудно нам без него… Времена настают злые, поганые… Старые люди говорили, что в такие дни Правда в Навь ушла, а Кривда по земле пошла… Кому верить, на кого понадеяться? Одни мы друг у друга остались…
Казак посмотрел на Снегова, как смотрит отец на сына, не вошедшего в годы мужа.
– Может, и одни, только дороги нас ждут разные. Отгуляли деньки свои вместе, Саввушка. Атаман про сие первым догадался, оттого без слов простился и ушел. Видать, открылось ему, что и жить, и помирать придется по-своему… Так чего нюни разводить?
Волнуясь и не находя весомых возражений, послушник стал заикаться, как это случалось с ним в немилосердном отрочестве:
– Д-да т-т-ак ка-а-ждого понять мо-ожно… П-п-равда св-о-я и г-г-рех особ-б-ли-и-вый… Т-т-только мыс-с-лил, чт-т-о п-п-осле п-п-ережит-т-ого вмес-с-те, как б-б-ратья ст-т-анем…
На этих сломанных, искалеченных словах, казак ощутил нутром, какую муку несет в себе Савва. Одинокий, всеми осмеянный, никому не нужный… Под ложечкой засосало, горло сковало горечью… Но проявить слабость Василько себе не позволил:
– Стало быть, вышло, как дышло… Видать, таков наш удел скорбный, в одиночку маяться по свету. Так что ворочайся назад с Богом… Вот за проводы твои поклон, любовь крепкая, от всего сердца казацкого!
– Т-т-олько я с т-т-обою пойду. Не п-п-роси о д-д-ругом… – почти беззвучно проронил Савва.
Василько посмотрел на притихшего послушника и осуждающе покачал головой:
– Пропадешь ты со мною… Ей, сгинешь, как грош в кабаке… Грех это, Саввушка, не мне про то говорить. Не погибели, жизни искать надобно. Тебя и монастырь примет, да и Строгановы не оставят. Да и я в молитвах своих не забуду. Вот тебе истинный крест, пребуду с тобой до скончания дней твоих!
Казак истово перекрестился и в знак подтверждения клятвы поцеловал нательный образок.
– Как же т-т-ы, В-в-асилько? О-д-д-ин, ранен-н-ый, да н-на р-р-ога к ч-ч-ерту…
– Такова, знать, моя казацкая доля. – Василько прямодушно посмотрел на Снегова. – Сам про то, Саввушка, ведаешь, что больше всего искал казак счастия да вольной жизни. Только счастие
мое, что кровожадный волк, забрало все да в лес ушло…Не скрывая, Василько смахнул слезы:
– Душа во мне умерла, да смердит внутри, что свет белый не мил… Когда Аринушку волки задрали, так я от горя ополоумел, удавиться хотел. А вот убили мою Аленушку, поплакал малехо и ничто, не рехнулся. Хотя, Саввушка, ее мне жальчей. Ох, как жальчей! Да, видно, так усмотрел Бог, чтобы казак Василько не с девкой, а с темницей повенчался, не семью, а могилу обрел…
Вечор я, мои братии, Во беседушке сидел, Заутра, мои братии, В гроб свой положусь. Помолитеся, мои братии, О моей грешной душе! Стоит моя душенька Промежду раю, муки! «Ох ты рай, ты мой рай пресветлый! Что далеко от меня отлишился?» — «Жила твоя душа на вольном свете Во зле, во гордости!» Налита златая чара Зла, гордости. Кому будет эту чару расчерпати? Знать, расчерпати злату чару Зла, гордости Моей грешной душе! Помолитеся, братии, О моей душе грешной!Из Великого Устюга, голодного да запуганного внезапными опричненными наездами, в спокойные и сытые строгановские земли тайком пробирался Ивашка Медведчик. Свое прозвище он получил из-за здоровенного медведя, с которым, почитай, исходил весь русский Север. Ивашка слыл знатным звериным скоморохом, однако не брезговал показывать и блудливые сценки со сквернословием, потешая крестьян «погаными бельмесенами».
Медведчик был нечист на руку и падок до плотского греха, при возможности не отказывая себе испортить непутевую девку, соблазнить дешевым подарком сироту или завалить на сеновале чужую женку. Зачастую его блудливое озорство заканчивалось жестоким избиением деревенскими парнями, и, если бы не прирученный медведь, давно бы истлевать Ивашке где-нибудь в овражке с проломленной головой…
Несколько лет он безбедно прожил в Новгороде, потешая зажиточных купцов да заморских гостей, охотно плативших за чудную медвежью потешину. Недурно зашибалась копейка и на похабных присказках, принося вместе с барышом притягательную известность среди непутевого люда.
Сытно да беззаботно проходила Ивашкина жизнь, покуда в Новгород не пришел лютый архиепископ Пимен, обязавший рвать скоморохам ноздри, а пойманных за своим ремеслом вторично лишать каленым железом глаз.
«Дурья башка да коровье вымя, – ругал себя Ивашка в сердцах за то, что упустил счастье, вовремя не отплыв с медведем за море. – Ничаго, – пробираясь через лесные заросли по звериным тропам, утешал себя скоморох, как мог, – проберусь на Камень, за зиму пообрасту малехо жирком, а весною с купеческим посольством куда и подамся. Строгановы медвежью потеху высоко ценят, а им не то что Пимен, но и сам черт не указчик!»
Вдруг из-за кустов, с высокого, выходящего на дорогу лесного холма Ивашка заметил двух всадников, неспешно подъезжающих прямо к нему, подставляя себя под верный выстрел.
«Благодарю Тебя, Господи!»
Ивашка перекрестился, поднимая украденный на заставе самопал и обращаясь к медведю, радостно зашептал:
– От Строгановых не с пустою мошной едут! Сейчас, Миша, уложу ядреного, а монашек сам со страху усерется!
Ивашка изготовился, второпях перекрестил самопал и, целясь в казака, выстрелил… Василька взмахнул руками, качнулся в седле и стал медленно валиться на землю.