Военкор

Сопин повернулся ко мне.

— А вы не так-то просты, как я думал, товарищ Карелин. Молодец! — пожал он мне руку.

— Спасибо, командир.

— Тебе нужно улетать. Думаю, что снял ты достаточно,

Я покачал головой, отказываясь от эвакуации.

— Карелин, тут можно навсегда остаться, — предупредил меня Сопин.

— Как и везде.

Сопин чуть заметно вскинул бровь, но промолчал.

Севе принесли воду. Он жадно осушил бокал. В медпункт он отказался идти наотрез. Но я видел, что ему становится только хуже, и судя по его раскрасневшемуся лицу, у Севы поднялась температура.

— Так, сейчас пойдём в медпункт. Возражения не принимаются, в таком состоянии ты не боец, — отрезал я.

Подставил плечо Севе, и мы вышли из подвала командного пункта. Медпункт развернули в старом техническом блоке. Дверь в него была распахнута настежь.

Ещё на входе я учуял приторный запах крови вперемешку с резким запахом йода, спирта и прочей химией.

На столах и больших ящиках лежали раненые. В основном сирийцы, принявшие на себя первый удар. Бледные лица, забинтованные головы, окровавленные руки и ноги, изуродованные обожжённой кожей тела.

— Всё. Этого на погрузку. И побыстрее. Вертолёты ждать не будут, — торопил двоих бойцов доктор.

Многие были без сознания, те кто был в чувствах, стонали, и прижимали руки к местам ранений. Пока ещё немного, но были те, кому уже успели оказать первую медицинскую помощь.

Я усадил Севу, который уже практически не разговаривал. В углу, возле перевёрнутого стола, работал наш советский медик лет тридцати. Закатав рукава, в окровавленном халате, мало походившим на стерильный, он осматривал очередного бойца. Работал быстро и уверенно, бинтуя раненому бойцу грудную клетку.

— Держись, брат, яйца целы и отлично, — он обращался к бойцам с невозмутимым видом, будто ремонтировал технику на СТО.

И ведь помогало. Сириец, не понимая слов, уловил интонацию и слабо усмехнулся.

По помещению бегали двое молодых санитаров сирийцев, помогавших чем могли. Парни приносили воду, убирали использованные бинты и носилки. Красавчики, тут не прибавить, не убавить.

На раскладном столе в углу я заметил тяжелораненого бойца. У него практически не было лица, всё было в ожогах. Но он всё ещё был жив, цеплялся за жизнь с тем же упрямством, с каким мы взяли аэродром.

Я снова начал снимать. Конечно, не раны и увечья парней, а работу доктора. Того, кто может сутками стоять рядом с операционным столом и вытащить человека с того света.

— Зажим. Вот так, — проговаривал доктор.

Работы было столько, что наш медик даже не поднял на меня глаз.

— Если пришёл не с пулей в заднице — не мешай. Лучше воды принеси.

Я снял ещё минуту и уже собирался выйти. Но из-за угла появился Гиря, бледный, с перебинтованным плечом, но всё ещё на ногах. На нём повис ещё один раненый. Боец, бледный, как простыня, лишился ступни, штанина была пропитана кровью, выше колена артерию перетягивал жгут.

— Ну ты как, живой? — спросил я, подходя к ним.

— Живее всех живых. Видишь, догнал тебя, — ухмыльнулся Гиря, морщась от боли.

Я помог Гире дотащить раненого, который при каждом прикосновении к нему вздрагивал.

— Большинство наших уже отправили обратно на вертолётах, когда была вторая волна десанта.

— Тебя почему не эвакуировали? — спросил я, внимательно глядя на него.

— Места не хватило. В первую очередь самых тяжёлых грузили, — объяснил он. — Я-то ещё на ногах, могу автомат держать.

Какое-то время мы стояли молча под аккомпанемент стонов и редких выстрелов где-то вдалеке.

— Ладно, — сказал Гиря. — Пойду, говорят, колонна техники приближается, надо будет позиции доработать.

— Иди, я пока тут. Доктор просил воды принести.

Я помог одному из санитаров натаскать воды в медпункт. Потом вернулся в штаб и там за штабными ящиками, куда стаскивали трофейные автоматы, нашёл уединённое местечко. Прошёл туда, присел, прислонившись спиной к бетонной стене, достал измятый блокнот и карандаш.

Пальцы чуть дрожали, штурм и лёгкая контузия давали о себе знать. Но именно сейчас нужно было зафиксировать всё увиденное. Прямо сейчас воспоминания были как на ладони, затем они начнут рассеиваться и будет совсем не то.

Я сделал глубокий вдох и тут же закашлялся от пыли. Сплюнув, начал писать заметки, которые должны будут превратиться в статью. Шло тяжело, потом я перепишу этот текст и не один раз. Но прямо сейчас мне очень хотелось поделиться с советским читателем тем, что видел. Хотелось, чтобы наших граждан распирала гордость за бойцов.

— «Не зря десант называют крылатым», — вывел я слова на бумаге.

Но закончить не вышло, в штабе началось новое совещание, причём на повышенных тонах. Я закрыл блокнот, спрятал его обратно в рюкзак и поднялся.

— Как сожгли? — спрашивал Сопин своим хриплым прокуренным голосом.

— Прошли буферную зону, пересекли «ленточку». Всё спокойно, но в пятнадцати километрах до аэродрома сожгли, — в голосе Сардара слышалась злость, смешанная с тревогой. — Всех сожгли!

В голове у меня словно щёлкнул рубильник.

Колонна, которая шла к нам на усиление… уничтожена. Подкрепления не будет.

Пыльный подвал, забитый ранеными и оборванными бойцами, показался вдруг теснее, чем был минуту назад. Воздух словно стал гуще, тяжелее.

Голос Сопина разрезал тишину:

— Понял. Работаем без поддержки. Задача остаётся прежняя — удерживать аэродром, — Сопин оглядел взглядом всех присутствующих. — Нас не бросят.

Возражений не последовало.

Глава 19

В том что боя не избежать, никто не сомневался.

Наши и сирийцы подготавливали аэродром Рош-Пинна к отражению атаки.

Я решил понаблюдать и зафиксировать, как проходят работы и реализация приказа Сопина.

— Карелин, ты не устал совсем? — спросил у меня командир советского спецназа.

— Никак нет, — ответил я и вышел из командного пункта.

Мелкими перебежками, надолго не останавливаясь на открытой местности, я смотрел за возводящейся на глазах линией обороны.

На бетонных плитах уже стояли пулемётные точки, обложенные мешками с песком. За одной из таких точек сидел молодой советский боец, сосредоточенно вкладывая патроны в ленту.